Интервью с главным редактором «Русской мысли» Виктором Лупаном
Виктор Николаевич Лупан – человек с необыкновенной судьбой, хорошо знающий Россию. В двадцатилетнем возрасте он был вынужден эмигрировать из СССР, затем, благодаря великолепному знанию французского, политическому чутью, трудолюбию и журналистскому дарованию, сделал блестящую карьеру во Франции, войдя в редакционный совет популярного журнала «Фигаро Магазан», а впоследствии став главным редактором крупнейшей эмигрантской газеты «Русская мысль». Своё назначение он отметил передачей полного архива «Русской мысли» Российской государственной библиотеке. Как писала «Национальная газета», «передавая этот бесценный дар Российскому государству в присутствии многих официальных лиц, В.Н. Лупан подчеркнул: сегодня перевёрнута последняя страница в истории противостояния русской эмиграции и её исторической Родины». Отметим, что в новый редсовет газеты вошли и другие видные персоны: профессор и исследователь русской эмиграции Рене Герра, бывший посол России в Италии Анатолий Адамишин, бизнесмен граф Сергей Пален, глава Русской консерватории в Париже граф Пётр Шереметев и другие. Пользуясь давним дружеским знакомством, мы задали Виктору Лупану несколько вопросов.
– Виктор Николаевич, вы главный редактор старейшей и, теперь уже можно утверждать, наиболее успешной русской эмигрантской газеты. Скажите, пожалуйста, насколько она востребована сегодня в мире? Как вы оцениваете свою аудиторию – количественно и качественно?
– Аудитория у нас – русская диаспора. Понятие это неоднозначное, потому что исторически русская эмиграция – это вначале белая, антисоветская, потом – «вторая волна», потом – третья (диссидентская)… Она была очень политизирована. И газета «Русская мысль» была, соответственно, антисоветской, на дотации у американского правительства и т.д. Сейчас всё изменилось. Русская эмиграция теперь – это даже страшно сказать – по размерам раза в два больше белой эмиграции. Чуть ли не 5–6 миллионов русских (или русскоязычных, как сейчас говорят) в Западной Европе. Это очень много. И считается, и я так считаю тоже, что это идейно «неокормленная» эмиграция, она какая-то стихийная. Поэтому цель «Русской мысли» – создать первую общеевропейскую русскую газету.
– И общеевропейскую, и общерусскую одновременно?
– Совершенно верно, и – качественную при этом. Потому что сейчас есть в Западной Европе много русских газет такого, я бы сказал, местечкового толка. Там – обычный междусобойчик, вторичность, перепечатки и т.д. У нас же всё оригинальное; у нас две редакции сейчас, одна – в Париже, традиционно, новая – в Лондоне; распространяется газета практически во всех странах, выходим на немецкий рынок, в Прибалтику. А эмиграция русская… Знаете, когда люди уезжают из России, они первое время как бы хотят об этом забыть; но наступает момент – очень быстро, буквально через год, через два – они начинают тяготеть… Вернуться – они не вернутся, но душой они в России. Мы видим всех этих работяг во всех церквах русских, которые недавно стояли полупустые, а сейчас просто трещат по швам. Трещат по швам! Русская церковь в Париже: когда большие праздники – вокруг улицы забиты людьми, потому что она уже не вмещает всех! Русская эмиграция сейчас – важнейший феномен.
– То есть, если я правильно понимаю, интерес у эмиграции к России сохраняется, но он изменил вектор, стал добрым. Если у белоэмигрантов были существенные претензии к Советской стране, у эмигрантов третьей волны – тоже, то сейчас конфликтности такой не наблюдается?
– Конфликтности нет. У первой эмиграции были большие претензии к Советскому Союзу, к власти – к «Совдепии». Но была и большая любовь к России. У третьей эмиграции этой любви к России было поменьше. Теперь же – нельзя сказать, что есть какая-то особая любовь к России… Александр Зиновьев говорил: «Какая разница, люблю я или не люблю Россию? Я просто ей принадлежу!»
– Вот так!
– Они просто принадлежат этому пространству – и с духовной, и с культурологической точки зрения; я бы даже сказал – со стратегической точки зрения. Вы не можете себе представить, до какой степени болели здесь русские за Россию во время грузинского конфликта. Болели просто! Эмигранты, и которые здесь родились, и даже с заморскими (например, прибалтийскими) фамилиями, нервничали, когда по телевизору показывали Саакашвили, начинали принимать валидол. Понимаете? Это удивительная была история. Я думаю, Россия больше внимания должна уделять своей диаспоре.
– Вот! Я как раз хотел спросить. Вы ведь много лет уже живёте за границей, хорошо знаете свою аудиторию, наблюдаете, исследуете её. Скажите, пожалуйста, нет ли у вас и у ваших респондентов такого ощущения, что Россия недостаточно внимания обращает на своих питомцев, покинувших пределы родины? Не кажется ли вам, что обойдена государственным вниманием наша диаспора?
– С одной стороны, есть видимость содействия: есть какие-то программы («Соотечественник года», например), какие-то фонды, собираются раз в год несколько десятков человек в Москве – кого-то награждают…
– Да-да, именно несколько десятков…
– Но по большому счёту эмиграцией как ресурсом никто не занимается. Может быть, и невозможно заниматься – я не знаю. Но я знаю, что в сегодняшней эмиграции очень много молодых активных людей. Эти люди, когда они только приехали, – простые «работяги»; но очень скоро они становятся деятельными людьми; они начинают приобретать влияние; они работоспособны, они преодолели многие трудности. Эти люди могут стать связующим звеном между Россией и Европой. Так же, как итальянская эмиграция в США, или греческая, или китайская – они играют существенную роль.
– И эта роль плацдарма для нашей политики и экономики – она недооценивается в России?
– Недооценивается. «Русская мысль» – не политическая, не партийная газета. И не государственная. Но она пытается в духовном смысле «окормлять» (как говорят в церкви) эту эмиграцию. Чтобы она хотя бы узнавала о каких-то событиях в мире по-русски. Чтобы понятнее было, как смотрится Россия отсюда. А со стороны Москвы, конечно, разговоров много, но деяний маловато. Взять хоть такую вот инициативу (мы тут за неё боремся, но мы лишь частные люди): создать в Париже центр русской эмиграции и музей при нём.
– Это было бы замечательно!
– Началось бы настоящее паломничество! Это был бы центр притяжения, это был бы магнит!
– Но вы имеете в виду именно Париж, а не, допустим, Сен-Женевьев-де-Буа?
– Можно и в Сен-Женевьев… Но, понимаете ли, между мэрией Москвы и мэрией Парижа существует договорённость, что они должны вместе что-то делать. Они ничего не делают!
– Да, это было бы грандиозно…
– Конечно! Конечно! Это и память, и всё что угодно. Даже одна только коллекция картин (которую вы знаете), которая есть у нашего друга Рене Герра, – она неприкаянная. А ведь целый музей можно сделать из этой коллекции.
– Да ещё и архив! Блистательное собрание…
– И туристы, которые приезжают из России, – они автобусами бы целыми приезжали в этот музей.
– Целая жизнь поколений!
– Конечно! Казачий музей, кадетский – целые пласты истории – это всё можно было бы соединить. Вся ведь элита российская перекочевала сюда в 1920-х годах…
– Виктор Николаевич, а как, на ваш взгляд, отнеслась бы русская диаспора, если бы в России появился некий печатный орган, который периодически освещал бы и её проблемы для российского читателя, осуществляя лозунг «Русский народ – поверх границ!»?
– Я думаю, это было бы хорошо. Потому что границы русского народа сегодня – они шире, чем границы России.
– Безусловно.
– Иметь столько миллионов дружественно настроенных к России людей и не использовать это – тут просто какой-то парадокс. Просто бесхозяйственность!
– Согласен!
– Хороший хозяин – он гвоздь ржавый не выбросит, а тут – молодая, активная, многочисленная, трудолюбивая, способная диаспора… Потом: они же получат здесь гражданство, будут голосовать, они смогут лоббировать, они смогут воздействовать на политиков местных: мы будем за вас голосовать, но вы должны способствовать сближению Западной Европы с Россией!
– Ну что ж, мы попробуем такую ниточку протянуть, надеемся, вы нам окажете содействие.
– С большим удовольствием!
Беседовал