Что нам несут импортные слова и вещи?
В знаменитом рассказе про Шерлока Холмса, в котором сыщик предпринял поездку в Швейцарию, говорится мимоходом: «Мы же тем временем купим себе пару ковровых дорожных мешков, поощряя таким образом промышленность и торговлю тех мест, по которым будем путешествовать».
Вот так от Холмса мы впервые узнали, что покупка отечественного товара – это дело ответственное, с социальными последствиями. Что уж говорить об отношении к языку, к традициям и памятникам родной культуры?
Без слов «тренд», «бренд» и «контент», «драйв», «кул» и «Раша» скоро не будут обходиться даже заметки о погоде. Язык убивают не орфоэпические ошибки, не ошибки в ударениях. Господин, который прилюдно раздаёт замечания за «шόфера» и «пинжак», – куда более невежественное существо, чем его простодушные «жертвы», которые говорят не по словарю, без прилежных орфоэпических усилий, зато по-русски! Самое страшное – когда умирает интонация, когда междометия и эмоции становятся заёмными. И классическая – из Малого театра и Александринки, – и простецкая, уличная, подьяческая, без которой русская литература оказалась бы опреснённой. От радости теперь кричат не «Ура!», а Wow! и Yes! А от неожиданности – Ouch!, и никакого старорусского оханья. Становится расхожим и странное выражение «Оу-Оу!», которое теперь куда чаще услышишь, чем русский возглас удивления «Ого!». Это последний штрих картины, в которой сгрудились иномарки, Макдоналдс и МТV. А своего всё меньше, и нет даже потребности в отечественном. Уходят русские междометия – а значит, уходят тонкие оттенки характера.
Я, помню, году в 97-м пол-Москвы обошёл в поисках отечественных лампочек. В магазинах изобильно лежали импортные в аккуратных коробочках. А нашенскими торговали на прокуренных толкучках: бедных сирот не пускали в высший свет торговли, в мир брендов и евроремонта. Тем временем в бывших цехах МЭЛЗа торговали китайским и турецким ширпотребом. Какое уж тут «Ура!»? Wow!, да и только. Закрытые цеха – это не только удар по отечественному производству. Это пополнение армии бомжей, алкоголиков, преступников на несколько поколений вперёд. Сейчас у нас не считается зазорным проповедовать врождённое неравенство людей: дескать, всё предопределено, одни должны торговать нефтью, другие – спиваться к тринадцати годам. Генетика! «Генетика» стала аргументом, превращающим нас в лежачих камней. Самое страшное, что нам предлагают смириться и разувериться в силе Просвещения, в силе воспитания. В уголовных колонках свободной прессы публиковались занимательные истории: в пьяной драке сын зарезал отца и мать. За два года до преступления закрылся завод, где работал глава семьи. Дешёвая ельцинская водка продавалась круглосуточно в шаговой доступности… Об этом я вспоминал, когда видел на прилавках импортные лампочки.
Я не призываю к железному занавесу а-ля чучхе. Импорт даже полезен в тех случаях, когда «Шишков, прости, не знаю, как перевести». Но мы потеряли меру в увлечении импортным товаром и заёмными образами. Перенасыщенное иностранщиной бытие определяет искажённое сознание. Не оседлое, а кочевое. Если мы даже эмоции выражаем английскими возгласами – разве могут молодые честолюбцы не стремиться в столицы мира? С малых лет для них самое родное, самое священное место на земле, от которого замирает сердце, – не Красная площадь, а какой-нибудь парижский или нью-йоркский глянцевый уголок.
Эту картинку они видели в детских журналах, а самые счастливые уже побывали с родителями возле Сакре-Кёр, на Канарах или на Манхэттене и рисуют эти чудеса света в школьных альбомах. У каждого уже есть любимые эпизоды из американского кино – необыкновенно эффектные. Любимые – это полбеды. Хуже, что они стали для многих из нас родными. И кто разберёт – где здесь всемирная отзывчивость русского человека, а где порабощение? Поэтому я радуюсь, когда премьер-министр России поёт «С чего начинается Родина» и поигрывает цитатами из фильма «Щит и меч», в котором Станислав Любшин сыграл, пожалуй, лучшую роль в истории остросюжетного кино. Ни у Хичкока, ни у Копполы актёры не демонстрировали таких крепких и тонких кружев. На тех глубинах, где работал в 1968 году Любшин, у них кровь горлом пошла бы.
Когда мы начали говорить Wow!? Многие считают предперестроечный Советский Союз страной обречённой. Не могу с этим согласиться. Страна могла прийти к новому взлёту в производстве, в науке, в культуре, сохранив социалистическую систему. Несправедливо называть эпохой застоя времена геолога Козловского, космонавтов Гречко и Джанибекова, времена Тихонова в хоккее, Злобина в строительстве, Григоровича в балете, времена буровиков Шакшина, Левина, Петрова… Можно долго перечислять славных оружейников, писателей, артистов, инженеров, бригадиров, которые реализовались в годы «застоя» никак не вопреки, а благодаря той самой системе. Но в первые же годы перестройки созидательный труд оказался на задворках общественного внимания. Время короновало других героев – авантюристов и ловкачей, провокаторов и ораторов с проливной слюной. Это столбовая дорога к одичанию, и в 1992 году начался настоящий – без кавычек – застой для науки, промышленности и культуры. Но, конечно, и советская реальность не пахла сплошь фиалками. Худшее, что было в СССР в последнее десятилетие его существования, – это бытовое низкопоклонство перед Западом. Самой престижной школьной дисциплиной стал иностранный язык. Не физика и алгебра, помогающие нам создавать ракеты и самолёты.
Не русская литература, лучше которой нет на Земле. А Еnglish, ведь он давал возможность крутиться рядом с иностранцами и прыгать по заграницам. Такая система ценностей: не ракеты и книги, а джинсы и видеокассеты. Кто-то, конечно, увлекался английским из высоких побуждений, но основным мотивом, увы, была фарцовка. Образ Михалкова: «С умилением глядят на заграничные наклейки» – с каждой пятилеткой становился всё злободневнее. И лукавит стиляга из пьесы Славкина, который напустил сарказму: «Тридцать лет им понадобилось, чтобы понять, что кока-кола – это просто лимонад». И кола, и джинсы были не просто лимонадом и штанами, это кукиш и фетиш. Это козыри в идеологическом преферансе. Но главное – фетиш.
Так давайте немного посвятотатствуем. Попробуйте положить в передний карман классических джинсов гвоздь или хотя бы бумажник. Положили? А теперь сделайте пять приседаний. Или просто присядьте на стул, а потом встаньте. Покройчик-то не идеальный! Да и ткань жестковатая, шершавая. Говорят: джинсы прочны, неприхотливы. Но нашенские рабочие комбинезоны в этом не уступят: ноские – будь здоров! Но из джинсов сделали предмет культа, бренд. В нашей стране они демонстрировали победное шествие капитализма.
Двадцать лет назад был знаменит на всю Россию политик Николай Травкин. В скороспелых учебниках истории даже была такая глава – «Деятельность Травкина». Унылой осенью 1991 года он выступил с залихватским интервью: «Новый год будем встречать с французским шампанским». Вот оно, счастье временщиков. И какое нам дело до Абрау-Дюрсо!.. Вторил Травкину один из премьер-министров России: «Мы столько газа в этом году продали, что можем себе позволить всё лучшее – и французское шампанское!» Сразу вспоминается: «Мундир английский, погон российский, табак японский, правитель омский...»
Праздников у нас нынче много. Скоро красных дней календаря будет больше, чем будних. Отменно, что в этом году на витринах, на плакатах, на улицах городов мы снова видели настоящих Дедов Морозов в тулупах до пят, а не «околпаченных» Санта-Клаусов. Вот только лучшие ёлки доставляются в Россию с родины принца Гамлета. «Отборные датские ёлки отправляются в столицу прямыми поставками. Элитные ёлки из Дании!» – кричит реклама. Мы радостно поддерживаем датское лесное хозяйство. А ведь на эти деньги можно было бы прибраться в собственном лесу. Но нашим лесничествам не дают возможности заработать на элитных ёлках, а ведь русскому лесу ох как нужна копеечка! Мне скажут: это честная конкуренция. Датские ёлки качественнее. Но у нас никогда не будет качественных, если будем полагаться на датские топоры.
Когда в наш дом приходит другой праздник – день рождения, – звучит песня на английском языке. И 25 лет назад (когда ускорение ещё окончательно не выродилось в перестройку!) на уроках английского языка русские школьники изучали песенку Нарру birthday to you! Но её воспринимали как английскую экзотику, не более. А сейчас этот пластмассовый мотив (ведь, право слово, ни уму ни сердцу!) звучит и в детских садах, и в кремлёвских чертогах. Чем хуже песня Шаинского и Тимофеевского, которую ещё недавно знал в СССР всяк сущий в нём язык?
На стадионах нечасто услышишь: «Шайбу, шайбу! Молодцы!», – а ведь за этим кличем стоит истинно российский сюжет: впервые так приветствовали несгибаемого хоккейного капитана Бориса Майорова, когда он вышел на футбольное поле. Красивая легенда советского спорта позабыта. Слово «молодцы» тоже крепкого нашенского корня. Зато вовсю звучит «Оле-оле», и столицу России русские болельщики (на английский лад – фанаты) в своих речёвках почему-то всё чаще называют «Москоу». Не помнят родства. Мы теперь ввозим не только мясо и технику, но и ритуальные песенки. Импортируем улыбки, праздничный задор, всё у нас теперь заёмное, привозное.
Андрей Вознесенский писал:
Научно-технические обмены
отменны.
Посылаем Терпсихору – получаем
пепси-колу.
Сегодня мы закупаем и Терпсихору. А что «посылаем»?
Князь Святослав в Несторовой летописи рассуждает: «Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае – ибо там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли – золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха и воск, мёд и рабы». Политические реалии X века трудненько переводить на наши деньги. Спишем это рассуждение великого воина на временное помутнение ума… Но замените Киев на Москву, а болгарский Переяславец на Куршевель – и получите актуальное признание современного элитария России.
Пётр Великий с его окном в Европу не имеет никакого отношения к современному либеральному западничеству, потому что это западничество – лакейское. Пётр, по выражению Сталина, «лихорадочно строил заводы и фабрики», а они демонтируют всё индустриальное, всё созидательное. Они устроили нам «переходную экономику», при которой инженеры торгуют спиртом «Рояль» в подземных переходах. А Пётр провидел инженерную Россию. Пётр создавал могущественную империю, которая стремилась утереть носы западным учителям – а наши «европейцы» с гордостью носят титулы мистеров «Да». Воинская держава, которую строил Пётр, была гарантом суверенности русского языка, русской культуры.
Пушкин писал о Петре как поэт и историк, в его стихах об императоре не было случайных слов:
Не презирал страны родной,
Он знал её предназначенье.
Именно так! И это Пётр говорил: «Природа произвела Россию только одну: она соперниц не имеет». Петровский толчок окрылил Ломоносова и Суворова, Потёмкина и Румянцева.
Но революции требуют жертв. И в петровской империи, увы, сформировалась галломанская элита. Для них Россия была дойной коровой, источником аграрных капиталов, а для ума и сердца они предпочитали всё иностранное – от музыки и литературы до языка.
У Пушкина есть всем известные грустные строки о Татьяне:
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своём родном…
Здесь, конечно, речь идёт о письменной, а не об устной речи, но в любом случае ситуация прискорбная. Для нескольких поколений русской элиты французский язык был престижнее и привычнее родного. Потребовались героические усилия таких титанов, как Суворов, Державин, Пушкин, Гоголь, чтобы не только в хижинах, но и во дворцах России главным языком стал русский. А то ведь даже такой патриот, как министр просвещения С.С. Уваров, главные свои сочинения писал по-французски… Ничего в этом нет благородного, стыд и срам, да и только. Этот срам надолго в нас застрял. Вспомним театральную репризу Тренёва: «Пустите Дуньку в Европу». Сквозит в ней уверенность, что для нашенской Дуньки Европа есть высшая инстанция. Эту легкомысленную, постыдную уверенность потом пришлось выкорчёвывать в годы борьбы с «безродными космополитами».
Но почему же сегодня, когда Россия отстояла свой язык, литературу, науку, музыку, над Москвой парят неоновые латинские буквицы? Аrarat Hyatt – нахально, напоказ горят над Неглинной и Пушечной эти буквы. А над грозным в его наркомовской аскезе Домом на набережной взмыла эмблема (сейчас ещё говорят – логотип) «Мерседеса». Давненько она там торчит, уже, пожалуй, лет десять. Вроде бы вывески на иностранных языках запрещены, а вот ведь вылезают. Мы теряем языковую независимость, легко сдаём культурный суверенитет.
Вот шведы уже смирились с тем, что витриной их государства стали песенки группы «АББА» на английском языке. Шведам не стыдно. По скандинавам английский язык ударил, как атомная бомба по Нагасаки. Многие шведы, норвежцы сызмальства лучше говорят и пишут по-английски, чем на родном языке. А у нас – почему вместо привычных кинопроб внедряется понятие «кастинг»? Чтобы не было самобытного российского, советского кинематографа, который произрастал из Толстого, из Горького, из Станиславского и выдвинул собственных классиков?..
Молодой Вяземский смеялся над квасным патриотизмом. Но что может быть лучше русского кваса и калачей-замков, обсыпанных мукой, которые пропали безвозвратно? Я радовался, когда минувшим летом в смертоносную жару москвичи всё чаще спасались квасом. Да, это был не вполне настоящий квас, а бутылочный, долгоиграющий, но всё-таки не сахарная кола. Радуюсь, когда вижу ларьки с блинами и пирогами. Вот только в каждом подмосковном райцентре нынче по четыре Макдоналдса. Ох, погубят нас две развесёлые империи – Макдоналдс и МТV.
В России есть вся таблица Менделеева не только в химии, но и в культуре. Господство иностранщины прижимает к земле русские души, вызывает апатию и одичание. «Если мы ни на что не годны – то и гори всё синим пламенем!» Нет, уж лучше плохонькое, но своё: чтобы наш человек трудился, а не деградировал. А у нас ведь не только плохонькое имеется, но и великое своё. Мы богаты, но проматываем богатство… Образом жизни становится туризм – калейдоскоп верхоглядства. Антипод туриста – хозяин. Вдумчивый, рачительный хозяин, который крепко стоит на родной земле и понимает свою страну с полуслова – так, как никогда не поймёт чужую страну даже самый ухватистый турист!
Государство Московское начиналось с протекционистских мер и возрождалось после Смуты с помощью таможни – при первом Романове и патриархе Филарете. Теперь нам хотят вставить стеклянные глаза, навязать ракурс, который обесценивает всё, на что Россия тратила силы.
Промышленная продукция, язык, идеи – всё взаимосвязано. И на всех фронтах отечественное нам придётся защищать от натиска иностранного. Утратим бдительность – и не заметим, как потеряем кириллицу, потеряем русскую речь. А в этом не заинтересованы все оседлые граждане России.
Код для вставки в блог или livejournal.com:
| КОД ССЫЛКИ: |