29-летний французский дирижёр Клеман Нонсьё продолжает свои выступления в России. В новом сезоне лауреат конкурса Сергея Рахманинова после недавнего триумфа в Калининграде будет играть в Москве, Салехарде, в других городах. Для него гастроли в нашей стране как для молодого дирижёра – это не проявление храбрости, не вызов, а исполнение желаний. Конкурс Сергея Рахманинова, на котором он стал лауреатом, дал ему возможность выступать на лучших сценах мира, играть со знаменитыми оркестрами. С восходящей музыкальной звездой встретился наш парижский корреспондент.
«Моим выступлениям никогда не помешает политика»
– В конце августа вы выступали на крупнейшем фестивале классической музыки open-air «Территория мира – территория музыки» в Калининграде. Впереди у вас насыщенный сезон, и в частности, вас ждут Московская консерватория и «Новая опера».
– В Калининграде я дирижировал Российским национальным оркестром на гала-концерте, в котором солировали лауреаты последнего конкурса Чайковского. После концерта нам устроили настоящую овацию! Впереди мой новый франко-российский сезон с концертами от Москвы до Салехарда. Наконец, я снова буду дирижировать в «Новой опере» оперу Адольфа Адама «Почтальон из Лонжюмо», которая неизвестна в России (в постановке Евгения Писарева. – Ю.К.). Кстати, её недавняя премьера в Москве с моим участием прошла с удивительным успехом. Есть у меня и другие многообещающие проекты, о которых пока говорить преждевременно.
– После того как в прошлом году вы получили вторую премию в номинации «Дирижёры» на конкурсе Сергея Рахманинова в Москве, у вас всё складывается как нельзя лучше. Наверное, непросто было решиться на поездку в Россию в нынешних непростых условиях?
– Я подал заявку на участие в конкурсе Рахманинова ещё до начала последних событий на Украине. В дальнейшем я не видел никаких причин, чтобы отказываться от участия в международном конкурсе, – для меня это привилегия. И не мог не воспользоваться такой возможностью, правильно сделал и абсолютно ни о чём не жалею. Раньше я никогда не был в России и остался страшно доволен. Добился успеха, познакомился с неизвестной мне страной и её культурой (Клеман Нонсьё уже хорошо говорит по-русски. – Ю.К.). В моём случае отправиться в вашу страну – это не проявление храбрости, а исполнение желаний, я этого очень хотел. Моим выступлениям никогда не помешает никакая политическая ситуация, потому что музыка помогает мне устанавливать связи. А политикой я вообще не занимаюсь.
– Успех в России сыграл роль в вашей творческой карьере?
– Вне самого сомнения. Он стал рубежом не только в моей творческой судьбе, но и вообще всей моей жизни, в которой начался новый этап. Конкурс Рахманинова принёс мне гораздо больше, чем медаль лауреата. Медали пылятся, их забывают. Конкурс дал мне возможность выступать на лучших сценах мира, играть со знаменитыми оркестрами, раскрыл двери в русский мир, о котором я почти ничего не знал. И этот мир стал частью меня, я с ним не расстанусь до самой смерти.
– Что побудило вас изучать язык Пушкина и Толстого? Уже читаете в оригинале нашу литературу, которая помогает лучше понять Россию?
– Учить русский стало для чем-то само собой разумеющимся. Почувствовал, что русские откроют мне свою душу, если я сделаю шаг им навстречу. С некоторыми из них мне уже удалось установить очень искренние отношения, я с ними в ежедневном контакте. К сожалению, я ещё не достиг в русском уровня, который позволит мне читать вашу великую литературу в оригинале, поэтому пока приходится довольствоваться французскими переводами. Но всё достижимо – нужны только терпение, упорство и настойчивость. Так было у меня с немецким языком, когда я перебрался жить в Германию.
Любознательный француз
– Наша публика только начинает знакомиться с вами.. Кто вы, Клеман Нонсьё?
– Я бы назвал себя прежде всего любознательным французом, который хочет открывать мир с помощью музыки. Я люблю общаться с людьми, быть с ними как можно ближе, заставлять их смеяться, плакать, пробуждать сильные чувства, вносить в их каждодневную жизнь что-то новое. И это я делаю с огромным удовольствием, предлагая им, в частности, музыку моей страны – Франции. Это я готов делать для людей разных стран – русских, китайцев, немцев, французов или греков. Это моё кредо.
– Критика особо отмечает ваш шарм, эмоциональность, элегантность, некую французскую лёгкость. Похоже на правду?
– Всё так и есть. Убеждён, что музыку надо играть с максимальной экспрессией и при этом придавать исполнению – для любой публики, в том числе и русской, – французский оттенок.
– Сегодня в оперных спектаклях главную роль часто берёт на себя режиссёр-постановщик, который отодвигает на второй план – или пытается это сделать – и дирижёра, и оркестр.
– Считаю, что сегодня постановщик и дирижёр играют в опере равные роли. Не думаю, что режиссёр важнее, – опера, прежде всего, это музыка. Хотя она одновременно и театральная пьеса. Перекос в ту или в другую сторону может только навредить.
– Несмотря на молодость, вы уверенно командуете парадом. Дирижируете железной рукой в бархатной перчатке?
– Обхожусь без железа и без перчатки, но вот рука у меня бархатная. Когда дирижирую, пытаюсь стимулировать музыкантов и певцов полностью выкладываться, показывать всё лучшее, на что они способны. Ничего не диктую, стремлюсь создать атмосферу, которая наиболее благоприятна для самовыражения. Такова моя цель – одновременно высокая и трудная. Разумеется, со мной согласны не все – нельзя добиться того, чтобы люди одинаково мыслили.
– Так или иначе, последнее слово непременно за вами?
– Разумеется, когда надо принимать решение. Повторю: в выборе направления, которым надо следовать, я ничего никому не навязываю. В противном случае, появится холодок в отношениях с коллективом, который только вреден музыке. Напротив, ей нужно тепло.
– Бывает ли, что после репетиции вы вместе с музыкантами и певцами идёте в соседнее бистро пропустить стаканчик? Разве это не сближает?
– До сих пор такого не было. Всё-таки между нами остаётся естественная профессиональная дистанция.
«Матрёшка таит в себе тайну, неожиданность, радость»
– Как складываются ваши отношения с консерваториями разных стран? Обычно вы предлагаете свою программу концертов или соглашаетесь с той, что вам предлагают?
– Иногда предлагаю я, иногда предлагают мне. Часто программа – это результат взаимных обсуждений двух сторон. По мере становления карьеры публика всё больше доверяет дирижёру.
– Вас уже величают маэстро?
– В России – да, тогда как во Франции слово «маэстро» звучит несколько архаично.
– В России вы часто исполняете произведения Чайковского. Кто-то из французских музыковедов сравнил их с матрёшкой. Открываешь первую – а внутри следующей видишь вторую, затем третью и так далее.
– Так оно и есть на самом деле. Тем более что для меня матрёшка всегда таит в себе тайну, неожиданность, радость, удовольствие. Это верно по отношению не только к Чайковскому, но и вообще к музыке.
– С русским оркестром вам приходится держать себя иначе, чем с французским или немецким? Или нет разницы?
– Конечно, она есть. Когда на первой репетиции знакомишься с оркестром, необходимо какое-то время для взаимной адаптации. Постепенно я добиваюсь того, чтобы оркестр шёл в нужном мне направлении.
– Российский дирижёр мне рассказывал, что, стоя за пюпитром, он играет придуманную им роль – иначе, мол, публике, оркестру и ему самому будет скучно. А вы на сцене становитесь другим человеком, чем в обыденной жизни, создаёте для себя какой-то образ?
– И да и нет. Когда видишь перед собой 70 или даже больше музыкантов, нужна особая энергия, душевный подъём, которых нет в повседневной жизни. Но я бы не сказал, что играю роль. Нет, я не изображаю из себя кого-то другого. Публика и музыканты всегда видят меня таким, какой я есть на самом деле, – максимально искренним и честным в отношениях с музыкой и с исполнителями. Для меня это необычайно важно. Знаю, что в России это очень ценят.
Фантазии в строго ограниченных рамках
– Ещё в 1922 году в России появился «Персимфанс» – первый в истории оркестр академической музыки, который выступал без дирижёра. Сегодня растёт число таких коллективов. Не наступит ли время, когда дирижёры останутся невостребованными?
– По этому поводу у меня нет никакого беспокойства. Однажды исчезнет всё, что существует сегодня на белом свете, – такова природа вещей. Если это случится и с дирижёрами, они останутся в истории музыки. Есть оркестры, которые обходятся без них, «самоуправляются», но не стоит заблуждаться. Если дирижёра нет, всё равно кто-то ведёт оркестр. Это может быть скрипач, флейтист или другой музыкант.
– Вы предлагаете собственное прочтение произведений, стремитесь сказать своё слово или строго следуете тому, что написал композитор?
– Это взаимосвязано. Мы имеем дело с нотами, в которые надо вдохнуть жизнь. Для этого требуется и фантазия, но в строго ограниченных рамках.
– Для вас необходима поддержка зала?
– Я буду безумно счастлив, когда публика станет аплодировать прямо во время концерта, не дожидаясь его окончания. Тем самым она демонстрирует свой энтузиазм, увлечённость, не хранит мёртвого молчания – словно слушает реквием. Я стремлюсь получить у публики живой отклик, и если она горячо реагирует, аплодирует во время или после концерта, я наверху блаженства.
– Русская и французская музыка – это два разных мира?
– Их многое сближает. Утончённость, совершенство оркестровки, вкус к ориентализму, которые присущи французской и русской музыке в XIX столетии. Вспомним также, что в ту эпоху связь двух наших стран существовала не только в музыке, но и в политике, в высшем обществе. Со своей стороны, я надеюсь внести свой скромный вклад в их развитие.
– В России всегда ценили французских музыкантов, относились к ним с особой симпатией. Вспомним хотя бы пианиста Александра Канторова, который победил на конкурсе Чайковского в 2019 году. Любимцем нашей публики стал и другой французский пианист – Люка Дебарг.
– Эту симпатию и доброжелательность я постоянно ощущаю и на себе. Мне кажется, что в России остался интерес к Франции и даже некое подобие фантазма по отношению к французскому, ожидании того, чего нет на самом деле. Может, поэтому лучше русским воздержаться от поездок во Францию, чтобы этот фантазм сохранился? (Смеётся.)
– Так или иначе, россияне – преданные поклонники любимых артистов. Мы сохраняем верность тем, кого полюбили, – скажем, Шарлю Азнавуру и Мирей Матье. Вас это удивляет?
– Совсем нет. Азнавур олицетворяет для многих и поныне французское варьете. Мне кажется, что Азнавуру было легче добиться успеха в России, чем, к примеру, Сержу Генсбуру. Но хорошо экспортируются далеко не все французские певцы.
Музыке служат её солдаты
– Западные исполнители обычно считают русскую публику романтичной и сентиментальной. Многие ждут от музыки сильного душевного потрясения. Они по-прежнему верят, что музыка может стать откровением.
– Я сам это сильно чувствую на своих концертах. И даже в Германии – последние семь лет я живу в Берлине, – где любят и разбираются в классике, не ходят на концерты с таким искренним интересом и даже с определённой наивностью в хорошем смысле этого слова. Именно это меня чрезвычайно трогает. Хотелось бы нечто подобное видеть во Франции, но страну и её культуру так просто не изменишь.
– Ваши любимые русские композиторы?
– Рахманинов, Римский-Корсаков, которого, возможно, пока недостаточно хорошо знаю. Меня притягивает, в частности, его ориентализм – сюита «Шехерезада» или симфония «Антар». В числе любимых, разумеется, и Чайковский, к музыке которого нельзя оставаться безразличным.
– «Каждый французский солдат, – говорил Наполеон, – носит в своём ранце маршальский жезл». Или у вас вместо него жезл дирижёрский?
– Не вижу себя с маршальскими регалиями ни в какой области. Мне скорее хотелось бы идти с музыкой всё дальше, стремиться к новым горизонтам – туда, куда меня несёт ветер. И везде предлагать музыку такой, какой я её представляю.
– А вот Ростропович называл Шостаковича и себя солдатами музыки…
– Музыканты, как и люди, бывают самые разные… К примеру, я не отношусь к тем, кто любит соревнование, конкуренцию. Соревнование – это не музыка, а спорт.
– В декабре нынешнего года с Российским молодёжным симфоническим оркестром вы играете Шопена в Салехарде, единственном в мире городе, расположенном на полярном круге, где температура опускается зимой порой до минус 50. Такие экстремальные холода не пугают?
– Главное, чтобы было тепло душе и рукам, которые держат дирижёрскую палочку, и огонь в глазах. Напротив, я счастлив, когда открываю для себя что-то новое. Мне бы хотелось выступать не только в Москве или Санкт-Петербурге. Это, быть может, престижно, но мечтаю устанавливать контакты во всей России, отдавая себе отчёт в её бескрайности.
– Ну а если вам предложат возглавить оркестр в российской глубинке? Согласитесь?
– Посмотрим… В конце концов, почему бы и нет?
Беседу вёл Юрий Коваленко, Париж
Из досье «ЛГ»
Дирижёр Клеман Нонсьё родился в городе Туре в центральной Франции. Учился в Консерватории имени Франсиска Пуленка. Завершил дирижёрское образование в Берлинском институте искусств. Последние годы живёт в Германии. Среди его наставников – Валерий Гергиев, Владимир Федосеев, Александр Сладковский и другие знаменитые дирижёры. Выступал со многими известными коллективами: РНО, Большим симфоническим оркестром имени П.И. Чайковского, Лондонским симфоническим оркестром и другими. Говорит на пяти языках, включая русский.