Времена медленно, но неуклонно менялись, слова «русский», «патриот» перестали быть ругательством. А Казин гнул свою линию: создавал свой историософский концепт (миф?) о русской православной цивилизации – тем самым на новом витке мучительного исторического развития продолжал темы Данилевского, Тойнби, Л. Гумилёва, Хантингтона… Петербургский философ, соединивший православное понимание мира с рафинированностью эстетических запросов Северной Пальмиры, играет на повышение, а не на понижение, как многие нынешние властители умов и «хозяева дискурса». Он выискивает в русской культуре и в русском человеке лучшее, значительное. О чём бы Казин ни писал – о Пушкине и Достоевском, о фильмах Тарковского или «метафизике» русской истории, – он всегда одновременно христоцентричен и антропоцентричен. В центре его повествования – русский человек, страдающий, действующий. Русский у Казина взыскует града, сознает свою греховность, но уповает на добрый последний ответ о своей будущности и будущности всей Святой Руси.
Казин уверен, что русский народ может реализовать себя в истории как государственный народ, народ-строитель, воин, изобретатель, просветитель. Мысль о том, что империя – белая или красная, более мягкая или более жестокая – использовала и использует русских как «тягловую силу и пушечное мясо», не близка Казину. Он всюду находит смысл бытия русского народа – и в дореволюционные времена под крестом и двуглавым орлом, и под ударами красного молота. Для него красный период в жизни страны – не симулякр исторической России, не перелом станового хребта основы народа – русского крестьянства (христианства), а своеобразное преломление русской истории. Новый извод вековечной тяги к справедливому устройству мира, способности к самопожертвованию.
Александр Леонидович «успел подумать обо всём» (как сказали когда-то про другого русского автора): о счастье и дружбе, о церкви и государстве, о женщине и дураке, о бессмертных стихах и исчезающем жанре киноискусства. А поскольку мировоззрение автора – глубоко радостное, пронизанное высшим светом и не чуждое земной прелести бытия, хочется процитировать его слова о счастье: «Счастье есть кусочек рая, где вещи, существа и люди волшебно совпадают с их первоначальным замыслом.
Книги Казина, в том числе и нынешняя, названная с евангельским смыслом «Первый и последний», останутся с читателем как редкое ныне рождение философии из духа любви к России и русскому типу мировидения.