В Петербурге, на сцене Александринского театра, прошла церемония вручения Национальной оперной премии «Онегин». Этой премией, учреждённой в 2016 году по инициативе Народного артиста РСФСР, в прошлом – солиста Кировского-Мариинского театра Сергея Лейферкуса, награждаются российские оперные театры и оперные певцы. В номинации «Событие» премии удостоена постановка оперы Цезаря Кюи «Кавказский пленник» Красноярского государственного театра оперы и балета (подробно об этом спектакле «ЛГ» писала в номере №24 от 21.06.2017). А 14 ноября «Пленник»-лауреат был показан в Москве на сцене Детского музыкального театра имени Н. Сац. В настоящее время Красноярский оперный театр – единственный в мире, где идёт «Кавказский пленник».
Известная оперная певица и вокальный педагог Любовь Казарновская присутствовала в Красноярске на премьере «Кавказского пленника», т. е., при рождении спектакля. Беседа с Любовью Юрьевной посвящена актуальным проблемам оперного искусства – судейству на конкурсах, современной оперной режиссуре, которую часто называют «режоперой», и другим.
Любовь Юрьевна, Красноярский театр оперы и балета доверил петь премьеру «Кавказского пленника» на своей сцене и гастрольный спектакль в Москве молодым певцам. Как Вы считаете, оправдано ли такое доверие?
- Оправдано. Во-первых, надо давать дорогу молодым, а, во-вторых, с певцами, которые участвовали в постановке, была проведена большая работа. Они не просто «вскочили» в спектакль, это хорошо подготовленные, несмотря на их молодость, артисты. Они - лауреаты разных вокальных конкурсов, в том числе, стремительно набирающего обороты Международного конкурса молодых оперных певцов и режиссеров имени П.И. Словцова. А две участницы постановки – Ксения Хованова (Фатима) и Ольга Басова (Марьям) уже после премьеры «Пленника» стали победителями IV Словцовского конкурса (I и III премии соответственно).
Вы были сопредседателем жюри этого конкурса. Скажите, пожалуйста, что самое трудное в судействе конкурсантов-вокалистов?
- Быть объективным. Дело в том, что участницы-сопрано поют многие произведения из моего репертуара. И я начинаю петь (про себя) вместе с конкурсантками и переживать: почему она это делает не так? Я чувствую, что исполнительнице петь неудобно, потому что она неверно расставила акценты – и музыкальные, и смысловые, из-за этого у неё возникают вокальные зажимы и другие проблемы (комично показывает голосом). Второй момент. Я вижу, как участники мечутся между тем, как взять ноту, и тем, чтобы актёрски сыграть. Путь намного короче, но это можно понять только тогда, когда ты прошёл уже определенный этап в своей жизни - и вокальный, и духовный. Если ты много читаешь, прослушиваешь много музыки, внимательно слушаешь своих коллег и берёшь от них лучшее, а не завидуешь им, думая, а я-то лучше, а я-то вообще всё могу, ты намного быстрее приходишь к хорошему результату. И мне так хочется помочь конкурсантам, протянуть им руку и сказать: «Ребята, вот так надо!». Я вспоминаю, что тот путь, который сегодня проходят они, я тоже проходила. И таким образом я с ними в душе вступаю в родственные отношения, т.к. они становятся как бы моими детьми. Смотрю, рядом сидят члены жюри, знаменитые певцы и певицы – Фьоренца Коссотто, Витторио Терранова, Марина Мещерякова, Ирина Долженко и другие, и тоже поют с участниками, сопереживают им.
И ещё работа в жюри для меня большая эмоциональная нагрузка: мы приходим в 11 утра, уходим в 11 вечера, т.к. после всех выступлений обсуждаем результаты. Я всё время находилась в состоянии вилки, включённой в розетку. Какую оценку поставить? Дать конкурсанту ещё шанс выступить или поставить на нём крест и понимать, что у него будет если не драма, то зарубка на сердце?
Не станет ли это для него стимулом участвовать в других конкурсах?
- Кто-то складывает крылья, но большинство стремится участвовать в других конкурсах, где им, возможно, улыбнётся удача.
Что самое трудное для участника конкурса?
- Думаю, справиться с волнением. Они должны «пробежать» дистанцию определенной продолжительности с наименьшими потерями.
Какие потери у них могут быть?
- Любые! Вокалист может утром проснуться, а голоса нет. Не то съел, плохо себя чувствует. А надо выйти и взять свою «физику» в такие шоры, чтобы никто этого не заметил. Мой педагог, Надежда Матвеевна Малышева-Виноградова, говорила: «Публика заплатила свои три рубля (в то время, - примечание Л.Ю. Казарновской), она хочет на 3 рубля получить удовольствие». Есть люди конкурсные, которые умеют собраться и пробежать эту дистанцию, а есть неконкурсные, которые лучше себя чувствуют в спектаклях, когда они весь день настраиваются. Они знают все особенности своей партии, как ко всему подойти. И они действительно прекрасны в постановках.
Почему лауреатов конкурсов много, а выдающихся певцов – раз-два и обчёлся?
- На конкурс можно выйти, подготовив программу от и до и отбарабанив её без сбоев, но быть при этом неинтересными артистами и неглубокими, неинтеллигентными людьми. А артист-личность явит на сцене какой-нибудь сюрприз, и публика будет не дышать: «Я такого никогда не видел!». Но личности надо растить. Личность воспитывается годами! Поэтому мы можем по пальцам пересчитать всех личностей, которых сегодня являет оперный пленер.
Чем конкурс имени Словцова отличается от других?
- Я в жюри конкурсов участвовала не так много, но достаточно, чтобы делать какие-то выводы. Он отличается тем, что участник должен сначала показать себя как оперный исполнитель, как исполнитель романса, народной песни, а потом работать с режиссёром. То есть, участник должен иметь такую актёрскую подготовку, чтобы в течение двух часов работы с режиссёром быть способным сделать тот отрывок из оперы, который он будет представлять жюри. Это очень сложно. Тут певец не может быть начинающим, иначе он просто не поймет, чего от него хотят. Он должен уже быть «проработанным» артистом, хотя бы частично, внутри себя. Режиссёр сказал: здесь мне нужна ТАКАЯ Татьяна. И конкурсант должен быть способным «сделать» именно такую.
Как решались разногласия между членами жюри?
- У итальянцев есть совершенно определенные требования к певцу: они признают только итальянский стиль настоящего, большого, громкого голоса. Они не очень хорошо знают русскую музыку и не очень понимают наши тонкости. И если кто-то из конкурсантов уходил на роскошное камерное музицирование, итальянцам это не нравилось. Я служила неким буфером при выборе победителей, разговор был очень непростой, и я старалась сдерживать его градус. Итальянцы говорили, что такой-то голос не произвел на них впечатления. А я пыталась убедить их: «Хорошо, на вас участник не произвел впечатления, но он сделал великолепную романсово-песенную палитру, и я не могу его не пропустить. Я от него жду сюрпризов, открытий». И убеждала!
Какой критерий при оценке певцов является для Вас главным?
- Наличие хорошего голоса, хорошего владения этим голосом и артистическая составляющая. Если певец стоит на сцене, как колонна, и через него не идет музыка, он не трепещет от того чуда, которое с ним в данный момент творится, для меня это сразу огромный минус, потому что я понимаю, что не пойду на концерт или на выступление этого певца.
А если он всё чисто поёт, правильно?
- Это ремесло. Мой педагог, Надежда Матвеевна Малышева-Виноградова, аккомпанировала Шаляпину, была педагогом-концертмейстером Оперной студии Станиславского, сидела ассистентом-педагогом в классе профессора Умберто Мазетти, который учил Нежданову, Обухову, у него консультировался Собинов, Шаляпин, любимая певица Рахманинова Нина Кошиц, обе сестры Барсовы. Надежда Матвеевна сочетала в себе владение итальянской техникой пения и русским исполнительским искусством. Так она говорила, что голос - это повод для поступления в консерваторию. А талант – как еврейский паштет из дичи – один рябчик и один конь. Где рябчик – это голос, а конь – работа на протяжении всей жизни. Если я этого «коня» не вижу, для меня такой певец – середняк. Он чисто всё отвокализировал, освоил основы профессии, но для меня это не артист.
В театры, тем не менее, берут тех, кто чисто поёт.
- Театрам нужны не только большие таланты, но и певцы, которые каждый день выходят на сцену и «отоваривают» музыку. С личностями работать труднее. Личность скажет: а я не понимаю, почему это должно быть так, а я не буду! Не потому что это её эго, а потому что она старается не просто войти, а вгрызться в образ. Режиссёр и дирижёр должны помочь артисту в образ влезть. А если режиссёр говорит: «А я так хочу», а дирижёр: «В другом темпе оркестр играть не будет», потому что, например, оркестру сложно в очень быстром темпе исполнять Россини, о каком образе может идти речь? Россини написал вот такой темп, и это стиль Россини. Извольте играть. Не можете - сидите и занимайтесь. Мне, например, постановки таких режиссёров и дирижёров неинтересны, я не вижу у них внятных мотивировок.
В наши дни режиссёры начинают изгаляться при постановке опер, не принимая во внимание ни музыку, ни либретто, ни ту идею, ради которой писалась опера. И если певец в таком спектакле исполняет роль графа, а одет в рваные джинсы и футболку и сидит на грубых досках, то он чувствует себя не графом, а бомжом. И что он должен делать на сцене? Я считаю, что подобные постановки оскорбительны для композиторов - авторов опер и для артистов, не говоря уже о том, что зрители будут плеваться.
Такие режиссёры говорят, что зачем нам зазывать публику на традиционный спектакль, когда на скандал она сама пойдет. Но на скандал публика сходит один раз, и после показа несколько скандальных спектаклей их приходится снимать.
Чем Вы объясняете такую режиссёрскую бесцеремонность?
- Был век примадонн, потом стал век дирижёров, сейчас – век режиссёров.
Почему им позволяют это делать директора театров?
- Директору театра нужны сборы. Если скандал, значит, будут сборы. Вот на скандальной «Снегурочке» в постановке Чернякова в Париже был полный зал.
Сейчас модно говорить, что зрителей надо удивлять. А надо ли удивлять в опере? Это же не цирк.
- Надо! Надо удивлять количеством личностей, качеством прочтения спектаклей. Удивите меня мизансценой, которая вдруг прочитана постановщиками совершенно непривычно. Без тех идиотизмов, о которых мы с Вами говорили. Удивите меня костюмами, необыкновенным светом. Шаляпин говорил о своих концертах: «Я не могу не удивлять! И пока я не накопил в себе силушки, которой я сшибу всех и вся, как ветродуем, я не могу выйти на сцену. Я должен удивить!». Чем удивить? Прочтением романса, потому что в романсе иногда в трёх минутах певец проживает 4-5 человеческих жизней. Надежда Матвеевна, мой педагог, сказала мне однажды: «Ты знаешь, как Шаляпин спел «Прекрасную мельничиху» Шуберта? Совершенно иначе, чем немецкие певцы. Это было что-то невероятное! Когда Шаляпин пел «Блоху», это был Мефистофель, который вылез из-под рояля, и зал реагировал: «О-о-о!». Вот оно – удивление в опере и на концертной эстраде! Удивление творческим духом.
Беседу вела Людмила Лаврова