Алина Павлова
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Родилась в 1982 г. в Санкт-Петербурге. Окончила филологический факультет педагогического университета имени Герцена. Преподаёт английский и немецкий языки, работает переводчиком. Стихи сочиняет с пяти лет. Ещё в детстве Алина пришла в литературный клуб «Дерзание», среди выпускников которого Александр Городницкий, Лев Лурье, Виктор Топоров, Игорь Масленников. Сегодня у Алины Павловой есть несколько поэтических сборников, существующих пока лишь в рукописном варианте. Финалист премии «Лицей»–2017.
Ни чистой, ни мутной. Томится
Взращённый в мозаике мамонт.
Мозаика, муза, музЫка.
Я тоже умею разбиться,
Я тоже умею собраться,
Я тоже умею застыть.
Слон ищет протяжного ветра,
И Нила волос бирюзовых,
Причёсанных ржавым закатом.
Он хочет проплыть в колыбели
До самых младенческих складок,
Предвестников первой улыбки,
Он хочет доплыть до рассвета,
Где предки слонов распевали,
Где предки китов танцевали,
Где предки бамбука росли.
В троллейбусе номер тринадцать,
На старом сиденье, пропахшем
Кондуктором, молью и пылью,
Дождём, отсыревшим, как творог,
Газетой, травой, гуталином,
Компостерские привиденья
Снуют и грустят, и витают,
Не в силах заблудшие души
Вернуть на привычный маршрут.
В троллейбусе номер тринадцать
Слона, выдавая за зайца,
Тайком провозя в рюкзаке,
Мы все путешествуем к Нилу,
К Нулю, к невозможному кругу,
К исходному устью отсчёта,
К незримому обручу солнца.
В парк следует этот троллейбус
И не закругляет кольцо.
Идя по следам белой ночи,
Я вижу в беспамятстве бреда,
Как щупальцем детским алоэ
Тянулось потрогать восход.
Воздух молчит по-древесному, по-древлянски.
Голый и гордый в кружеве дыма город.
Ольга читает на память стихиры Пасхи.
Время тем временем вышло и не вернулось.
Время распялось на первом же перекрёстке.
Под перекрёстным огнём двадцати столетий
Время распалось на солнце, траву и ветер.
Время служить заутреню на погосте,
В поле, где плотью лет обрастают кости.
Время сидит на кургане лицом к рассвету,
Ест вчерашнее солнце, пьёт свежий ветер.
* * *
Течёт по жилам дождь. Я голубых кровей,
Хоть смешана навек с солёным и зелёным.
Плащей – дождевиков и дождевых червей
Хрустальный унисон под равнодушным клёном.
Так просто стать дождём, когда тебе пять лет,
И фары кораблей тьму обнажат печально,
И каждому листу ты вырезал скелет,
И первый стих суров, как ветер предначальный.
И акварельный взгляд, и подо льдом трава
Мне указуют путь: направо, снова прямо,
Под деревом, где ночь пульсирует едва,
Стеклянный шар зарыт, как голова Адама.
И также возможно, что стану я уличной пылью.
И будут вдыхать меня ноздри,
топтать беспрестанно
Копыта коней и ботинки с носами тупыми.
И стану я прахом.
А может быть – светом небрежным,
Вечерний собор осеняющим. Хлопьями снега
С балконов лепных. Ветром набережным и прибрежным.
Уж Волхов устал от Невы, ему снится Онега.
В зелёные косы медуза Горгона вплетает
Зелёное солнце мостов и немножко печали,
Немножко меня. И в гранитную почву врастает
Мой голос, мой образ, уже возрожденья не чая.
* * *
Здесь вода так привычна, как терпкий шансон армянина
И горячих сосисок надменный и царственный вкус,
И запястья моста обвивает прозрачная тина,
И топорщат морские коты свой заржавленный ус.
И зелёные люди выводят котов на прогулку:
Ну не все же им чистить ключи у Святого Петра.
В подворотнях по-прежнему смрадно, на улицах гулко,
Но вода вместо лиц отражает одни номера.
А по городу бродит вода,
как верблюд по пустыне, –
Светофорные солнца желтеют сквозь яблоки глаз –
Заползает в тетради, линует, линяет и стынет,
Синим светом – зелёных людей, изумруд и топаз.
Синий свет, синий слог, мы расплавлены буквами в сыре,
В наших жилах тревожно и мутно танцует Нева,
Проплывая по трубам в седой петроградской квартире,
С медным привкусом солнца, рождая из пены слова.
Так только рыба спит.
Так поют в катакомбах.
Так целуют гранит.
Так утекают реки
Вспять по сухой листве.
Так предаются руки
Арфе и тетиве.
В зыбком дворе вечернем
Кружево вьют стрижи.
Мама, я на качели,
Лето посторожи!
Лето ловите, звери,
Спрячьте его в сачок.
Птица в скважину двери
Свой распахнёт зрачок.
Август ждёт на аллее.
С ним его девять пчёл.
Видишь? Правей. Теплее.
Холодно. Горячо.
Убогая церковь под вечною стражей двух облак,
Безносой слепой Магдалины
на южном фронтоне
И вывески пыльной. И всё это в розовом тоне.
Лик города вымер и выцвел.
Остался лишь сумрак,
Небрежный, всего только штрих, словно детский рисунок,
Ещё не познавший пропорции и перспективы.
Прохожие статуи ночью безмерно учтивы.
Душа от касанья их взоров лишается пятен.
Мой маленький путь стал отныне мне горько понятен.
Так прям мой исход, непреложно ведущий сквозь арки
К моим фонарям, что, как в детстве, возвышенно ярки.
У города нет больше лика. Хранят его облик
Лишь память моя да беспечное воинство облак.
* * *
Города геометрия
Выверенно проста:
В ней о любви, о смерти ли –
С титульного листа.
Пеплом ты будь иль мусором –
В урне найдёшь покой.
С малым и старым юсами
Ляжешь одной строкой.
Тень ты теперь иль памятник,
Спину ровно держи –
Рядом с тобою Аничков
Конь без седла бежит.
Жаждешь, томишься, голоден,
Умер или устал –
В медленный уксус города
Ты обмакни уста.
А желаний по-прежнему восемь.
Мне бы только забыть насовсем,
Как рождается осень.
Просыпается осень,
Из летнего сна вытекая.
Травы молятся оземь,
Не плача и не отпуская.
Просыпается осень в рукав.
По дырявым карманам
Телеграммы бросает рука
Старшим братьям и мамам.
Только ты собираешь
Беспечный кленовый гербарий
И в янтарь облекаешь
Цукаты заснеженных арий.
В январе, в янтаре
Убаюкана бабочка-время,
В золотой кожуре,
Молодея и зрея со всеми.
Только ты сочиняешь впервые
Сонату Клементи,
Забывая тотчас,
Чтобы он ничего не заметил.
Крыши и каблуки.
Кажется, я умею.
Не отвести руки,
Не отуманить взгляда:
Кажется, я могу!
Капельку Петрограда,
Крапинку Ленинграда,
В сумерках, на бегу:
Дайте выплеснуть руки
Из рукавов зимы,
Предновогодней муки
И предпасхальной тьмы.
Запечатлеть, впечатать
Рваных луж акварель.
Съёжившись, без перчаток,
Молча уйти в апрель.
Слонце
Слон пьёт только чистую воду.Ни чистой, ни мутной. Томится
Взращённый в мозаике мамонт.
Мозаика, муза, музЫка.
Я тоже умею разбиться,
Я тоже умею собраться,
Я тоже умею застыть.
Слон ищет протяжного ветра,
И Нила волос бирюзовых,
Причёсанных ржавым закатом.
Он хочет проплыть в колыбели
До самых младенческих складок,
Предвестников первой улыбки,
Он хочет доплыть до рассвета,
Где предки слонов распевали,
Где предки китов танцевали,
Где предки бамбука росли.
В троллейбусе номер тринадцать,
На старом сиденье, пропахшем
Кондуктором, молью и пылью,
Дождём, отсыревшим, как творог,
Газетой, травой, гуталином,
Компостерские привиденья
Снуют и грустят, и витают,
Не в силах заблудшие души
Вернуть на привычный маршрут.
В троллейбусе номер тринадцать
Слона, выдавая за зайца,
Тайком провозя в рюкзаке,
Мы все путешествуем к Нилу,
К Нулю, к невозможному кругу,
К исходному устью отсчёта,
К незримому обручу солнца.
В парк следует этот троллейбус
И не закругляет кольцо.
Идя по следам белой ночи,
Я вижу в беспамятстве бреда,
Как щупальцем детским алоэ
Тянулось потрогать восход.
Повесть временных лет
Искоростень сожжён, и отпущен голубь.Воздух молчит по-древесному, по-древлянски.
Голый и гордый в кружеве дыма город.
Ольга читает на память стихиры Пасхи.
Время тем временем вышло и не вернулось.
Время распялось на первом же перекрёстке.
Под перекрёстным огнём двадцати столетий
Время распалось на солнце, траву и ветер.
Время служить заутреню на погосте,
В поле, где плотью лет обрастают кости.
Время сидит на кургане лицом к рассвету,
Ест вчерашнее солнце, пьёт свежий ветер.
* * *
Течёт по жилам дождь. Я голубых кровей,
Хоть смешана навек с солёным и зелёным.
Плащей – дождевиков и дождевых червей
Хрустальный унисон под равнодушным клёном.
Так просто стать дождём, когда тебе пять лет,
И фары кораблей тьму обнажат печально,
И каждому листу ты вырезал скелет,
И первый стих суров, как ветер предначальный.
И акварельный взгляд, и подо льдом трава
Мне указуют путь: направо, снова прямо,
Под деревом, где ночь пульсирует едва,
Стеклянный шар зарыт, как голова Адама.
Exegi monumentum
Возможно, однажды я пылью музейною стану.И также возможно, что стану я уличной пылью.
И будут вдыхать меня ноздри,
топтать беспрестанно
Копыта коней и ботинки с носами тупыми.
И стану я прахом.
А может быть – светом небрежным,
Вечерний собор осеняющим. Хлопьями снега
С балконов лепных. Ветром набережным и прибрежным.
Уж Волхов устал от Невы, ему снится Онега.
В зелёные косы медуза Горгона вплетает
Зелёное солнце мостов и немножко печали,
Немножко меня. И в гранитную почву врастает
Мой голос, мой образ, уже возрожденья не чая.
* * *
Здесь вода так привычна, как терпкий шансон армянина
И горячих сосисок надменный и царственный вкус,
И запястья моста обвивает прозрачная тина,
И топорщат морские коты свой заржавленный ус.
И зелёные люди выводят котов на прогулку:
Ну не все же им чистить ключи у Святого Петра.
В подворотнях по-прежнему смрадно, на улицах гулко,
Но вода вместо лиц отражает одни номера.
А по городу бродит вода,
как верблюд по пустыне, –
Светофорные солнца желтеют сквозь яблоки глаз –
Заползает в тетради, линует, линяет и стынет,
Синим светом – зелёных людей, изумруд и топаз.
Синий свет, синий слог, мы расплавлены буквами в сыре,
В наших жилах тревожно и мутно танцует Нева,
Проплывая по трубам в седой петроградской квартире,
С медным привкусом солнца, рождая из пены слова.
Как поймать лето
Так только ветер помнит.Так только рыба спит.
Так поют в катакомбах.
Так целуют гранит.
Так утекают реки
Вспять по сухой листве.
Так предаются руки
Арфе и тетиве.
В зыбком дворе вечернем
Кружево вьют стрижи.
Мама, я на качели,
Лето посторожи!
Лето ловите, звери,
Спрячьте его в сачок.
Птица в скважину двери
Свой распахнёт зрачок.
Август ждёт на аллее.
С ним его девять пчёл.
Видишь? Правей. Теплее.
Холодно. Горячо.
В пределах сумерек
У города нет больше лика. Остался лишь облик:Убогая церковь под вечною стражей двух облак,
Безносой слепой Магдалины
на южном фронтоне
И вывески пыльной. И всё это в розовом тоне.
Лик города вымер и выцвел.
Остался лишь сумрак,
Небрежный, всего только штрих, словно детский рисунок,
Ещё не познавший пропорции и перспективы.
Прохожие статуи ночью безмерно учтивы.
Душа от касанья их взоров лишается пятен.
Мой маленький путь стал отныне мне горько понятен.
Так прям мой исход, непреложно ведущий сквозь арки
К моим фонарям, что, как в детстве, возвышенно ярки.
У города нет больше лика. Хранят его облик
Лишь память моя да беспечное воинство облак.
* * *
Города геометрия
Выверенно проста:
В ней о любви, о смерти ли –
С титульного листа.
Пеплом ты будь иль мусором –
В урне найдёшь покой.
С малым и старым юсами
Ляжешь одной строкой.
Тень ты теперь иль памятник,
Спину ровно держи –
Рядом с тобою Аничков
Конь без седла бежит.
Жаждешь, томишься, голоден,
Умер или устал –
В медленный уксус города
Ты обмакни уста.
Гербарий
Лепестков только семь,А желаний по-прежнему восемь.
Мне бы только забыть насовсем,
Как рождается осень.
Просыпается осень,
Из летнего сна вытекая.
Травы молятся оземь,
Не плача и не отпуская.
Просыпается осень в рукав.
По дырявым карманам
Телеграммы бросает рука
Старшим братьям и мамам.
Только ты собираешь
Беспечный кленовый гербарий
И в янтарь облекаешь
Цукаты заснеженных арий.
В январе, в янтаре
Убаюкана бабочка-время,
В золотой кожуре,
Молодея и зрея со всеми.
Только ты сочиняешь впервые
Сонату Клементи,
Забывая тотчас,
Чтобы он ничего не заметил.
Как я фотографировала лужу
Кануть. Камень. Камея.Крыши и каблуки.
Кажется, я умею.
Не отвести руки,
Не отуманить взгляда:
Кажется, я могу!
Капельку Петрограда,
Крапинку Ленинграда,
В сумерках, на бегу:
Дайте выплеснуть руки
Из рукавов зимы,
Предновогодней муки
И предпасхальной тьмы.
Запечатлеть, впечатать
Рваных луж акварель.
Съёжившись, без перчаток,
Молча уйти в апрель.