Анна Ложкина,
Керчь
***
Нечто утром встает и идет заварить себе кофе.
Нечто, сделав глоток, сразу кружку поставит на место.
Не мечтатель теперь. Вместо завтрака - трусость и морфий.
Нечто губит себя и читает вчерашние вести.
И не то, чтоб не выспалось. Жалко, что все же проснулось.
И не то, чтобы черный, но белый, что вылинял в серый.
Понедельник стучится в висок задержавшейся пулей.
На зубах все скрипят отвердевшие косточки веры.
Нечто, утрамбовав свои мощи в потертую куртку,
С верхней полки в кладовой достанет теплее ботинки.
Это утро похоже на каждое буднее утро,
Как монетки в бездонном желудке у свинки-копилки.
Снова утренний ад. Транспорт будто бы камера пыток.
Палача себе тут подыскать не составит труда вам.
Поэтичность разбита о скалы безбожного быта.
Шею шарф обвивает колючим беззубым удавом.
Нечто вновь проспало, но спешить это вовсе не повод.
Нечто вновь попыталось собрать поэтичность-осколки.
Куртку снимет, наденет, без разницы. Все равно холод.
Сослуживец - Иуда и бес, на тебя смотрит волком.
Время брызжет и плещется...Вытекло смутное время.
День истрепанный кончился. Без происшествий, и славно.
"Ну, работа - не волк", все твердя про себя теорему,
Нечто едет домой и не строит далекие планы.
Нечто думать устало, прискорбно и так безобразно.
И без образа быть научилось подвижным и теплым.
Отстраняться привыкло от светлой, искусной заразы.
И привыкло гулять по осколкам, не мучая стопы.
В голове ничего, потускневший отключен экранчик.
Затерялись куда-то таблицы, рисунки и строфы.
Поздно ночью, однако, внутри что-то воет и плачет...
Нечто утром встает и идет заварить себе кофе.
***
И вот мы догораем, сожженные пламенем дрёмы.
Днем считаем планеты, а ночью всё в книги да в пропасть.
И не в силах на шаг отойти, словно пленники дома
Без дверей, стен и крыши. И давит решительно робость.
Столь прекрасными кажутся шрамы оков, и иконы
Осуждающе смотрят из пыльных шкафов и подвалов.
И костьми гулко перебирают деревья, чьи кроны,
Как последние флаги свободы - убоги и рваны.
И мы догораем. Пестрят огоньки небоскребов.
Они ярче, чем звезды. Как странно, как пошло... Как данность.
С пересадками ехать до счастья далёко. До гроба,
Как ни грустно, но ближе. Свербит вековая усталость.
Пробегут облака. Позовут за собой, и едва ли
Мы помчимся за ними, рыдая и ноги калеча.
Остановимся передохнуть, а лазурные дали
Нам закрыты уже беспристрастным решением вече.
Вдруг реальность покажется вычурной и кособокой.
Ниц падут перед выдумкой знания и теоремы.
Величавая пустошь испортит пейзажей убогость.
И руины покроют снега терпким сахарным кремом.
Догорим! И воздастся. И будет беззубое племя,
Взяв в кулак неизбежность, бежать сквозь века к переправе.
А на той стороне и свобода, и радость, и бремя
Рассыпается, словно забвение ветхости в правой.
Догорим! На бегу восклицая о глупом бессилье,
По пути спотыкаясь о души всех тех, кто остался.
Небо снова покажется нам беззаботным и синим.
Зашипит под светилом убогий, безвольный и талый.
Мириады огней позади, за спиной, уже в прошлом.
Горизонт режет профиль зеленых и глупых мечтаний.
Нас действительность всё же настигнет. И череп раскрошит.
Догорели. И пепел наш правилом юности станет.
***
В эту минуту, наверное, где-то там,
В пределах пустого, изжившего себя города
Ты устало глядишь на обрывки вселенной, вспоротой
Пустотою зрачков, преследующих по пятам
Мириады осколков, летящих на шляпы прохожих.
Они грубо ворчат, и, чтобы доплыть до берега,
Ловят такси. Тут ни Магелланов, ни Берингов.
Тут-то главное, чтобы до первого порта дожил.
Здесь так душно, темно, и так мерзко, порою, дышится.
Облака в поднебесье сменились клубами пыли.
Чердачок полон сора, местами протекшая крышица
Здесь у всех набекрень. И каждый трудится, пыжится,
Чтоб себя самого поскорее завести в могилу.
Но надеюсь, мой друг, не попал ты опять впросак.
Что ты выбрался за пределы уличной паники.
Что отныне лишь морем и августом пахнут спальники
Самых счастливых людей. А в моих голосах
(их так много внутри! Не пойму, какой из них мой?)
Какофония пятиэтажек угрюмых закована.
Моей личной темницей моя мне приходится комната.
Обо мне не горюй, когда слышишь беззвучный вой.