Александр Шпагин
Обратите внимание, сколько новых и оригинальных человеческих типов привнёс нам в культуру и в социум – да берите больше, в ноосферу! – кинематограф 70-х. Повернувшись от кинематографа 60-х – слегка снобистского, утончённого, чёрно-белого да экзистенциального – в сторону зрителя, он стал, может, и чуть менее одухотворенным, но зато каким-то на удивление человечным.
Вообще, женское время было. Мужик неуклонно вырождался, не в силах добежать свой осенний марафон, а женщина со своей тягой к быту выходила на первый план, полностью в этом своём стремлении совпадая с общим вектором всего культурного движения. А в кино стали появляться по-настоящему талантливые актрисы – впрочем, берите больше – выдающиеся: Гундарева, Крючкова, Демидова, Неёлова, Купченко… да много. Никогда раньше такого великолепия среди актрис не наблюдалось. В былые эпохи женщине на экране – да и практически во всём искусстве – так или иначе отводилась роль фона – подруги. Боевой ли подруги, верной ли жены, объекта ли любовных устремлений героев, но – подруги. Единичные случаи, являющиеся исключением из правил, возникали, но на то они и единичные.
В 70-е женщина выходит на первый план – и как будто по заказу возникают специальные «женские» драматурги, самый среди них известный – Виктор Мережко. Соответственно, рядом с выдающимися актрисами мгновенно появляется и ряд просто хороших, интересных, ярких. Более того, склонных к характерному началу, а значит, вроде бы и могущих сыграть всё. Ведь тяга к характерности – это основа перевоплощения, а тогда всем казалось, что в нём-то и скрыта основа основ актёрской профессии. Увы, большинству так кажется и сейчас. Хотя, конечно, дело не в перевоплощении, а в глубине и в духовном посыле. Студенты театральных училищ вон с утра до ночи перевоплощаются, как черти, а много ли толку?..
…Но в любом случае пришла к нам в середине 70-х мгновенно обращающая на себя внимание именно яркой характерностью, остротой актёрских состояний Лариса Удовиченко. Поглядев на её героинь в фильмах «Дочки-матери», «Красное и чёрное» и, уж конечно, «Место встречи изменить нельзя», где актриса обессмертила себя своей Манькой Облегацией, критика решила, что перед ней – актриса-универсал, что этой исполнительнице подвластно всё, ровно как той её героине из «Летучей мыши», что мечтала стать актрисой, а значит, обожала себя представлять в различных образах на радость городу и миру. Правда, воплощала та актриса сии образы крайне поверхностно – впрочем, ровно так, как того и требовал жанр лёгкого водевиля, в котором был снят фильм.
На самом деле Удовиченко не перевоплощениями была ценна, а в первую очередь именно тем самым новым женским и человеческим типом – образом, который она привнесла на экран. Это была хитренькая инженю, нечто типа субретки – амплуа, на тот момент основательно полузабытого. Классическая субретка представляет собою нечто, отличающееся порхающим, как пух, а потому и не слишком тяжёлым поведением, предназначенным исключительно для флирта (но не более), а также для лёгкого жанра – ну, скажем, как уже названная героиня Удовиченко из «Летучей мыши». Но субретка внутри советской реальности – это уже что-то не совсем понятное, ибо тут вообще поют и пляшут редко, а как начнут плясать, так наружу лезет такая галимая советская оперетта, что хоть святых вон выноси. Более того – в ней никто и не флиртует, отсутствует там понятие флирта.
Но ещё более неясно, что есть «хитренькая инженю». Дело в том, что классическая инженю всегда страдает от своей незащищённости перед миром, и подобное амплуа скорее уж воплощала Елена Соловей – правда, не мелодраматически, а психологически. Но «хитренькая инженю» – это какой-то оксюморон.
А вот и оксюморон, а вот вам и нате! 70-е – вообще время парадоксов и оксюморонов, ибо реальность сама себе не соответствовала. А точнее, не соответствовала тому идеологическому образу, который являлся её «надстройкой». Вот и у актрисы был идеальный парадоксальный образ. Казалось бы, лисичка, а через секунду глядишь: уже вроде как и дурочка – а при этом не дурочка, но, похоже, как раз играет под такую, а сама всё уж давно выстроила по принципу: «А чо такого-то? в чём проблема-то? а разве так нельзя?» Ей говорят, что таки да, нельзя – а вот уж и лужа для неё заготовлена, куда ей предназначено сесть, – а она уже вроде и этот вариант просчитала – да и в конце концов: подумаешь, беда какая! ну и лужа, ну и что? Эта героиня предельно приспособляема к жизни, она охотно готова измениться вместе с ней, а потому её на кривой козе не объедешь – ведь она со всеми договорится. Но в первую очередь с самою собой. И унывающей – ну, как, скажем, в «Зимней вишне», от очередных побоев любимого мужа – её можно вообразить ну разве что на несколько минут.
Женский образ, воплощаемый Удовиченко, вряд ли подходит для образа «миледи», или образа интеллектуалки, или образа совсем уж простушки – она отовсюду ускользает, как вода. Эта героиня абсолютно самостийна, а притом её невозможно представить одинокой – она обязательно должна быть при ком-то – хоть женой, хоть подругой, хоть содержанкой, а хоть и меняющей хахалей как перчатки – как, скажем, трактирщица из «Красного и чёрного» (во второй раз останавливаюсь на этой работе, ибо о ней много писали).
…А вот играет Удовиченко, скажем, хабалку хабалкой – провинциальную грубую продавщицу, то есть роль, предназначенную, ну, например, для Татьяны Кравченко, в панфиловской «Валентине». А получается не «Кравченко», получается вообще про другое – не хабалка никакая перед нами, а лимита, старающаяся быть максимально интеллигентной, чтобы соответствовать своему сожителю-следователю. Из образа лезет – нет, не природная доброта, и уж, конечно, не врождённая интеллигентность, и не напускное хамство (в актёрских красках Удовиченко его попросту нет), а опять какая-то человеческая наивность при желании всё максимально просчитать и себя не обидеть. Но просчёты оборачиваются каким-то большим Просчётом. Просчетом по-крупному.
Героиням Удовиченко вообще не очень везёт. Именно НЕ ОЧЕНЬ. Ибо в их характерах всегда спрятана какая-то Ошибка. И, кажется, они о ней догадываются, но в чем её причина – не знают. Хотя и стараются не унывать. Впрочем, нет, не стараются – они отнюдь не Арлекино, чьих слёз «не видно никому», – они просто не унывают. Ибо жизнь какая-никакая, а продолжается. И пусть она несовершенна, но – живём.
А теперь обратите внимание, насколько подобный подход к реальности совпадает с её пониманием у огромного количества представительниц среднего класса – того самого, что и стал приоритетен в 70-е. Ведь именно на него, на сей класс, эта эпоха и опиралась, и именно он стал диктовать ей самой мысли и чувства.
…Эпоха-то закончилась, а сознание осталось. А уж с новыми временами – с эпохой капитализма, с эпохой индивидуализации отношений оно совпало ещё больше. И как оно характерно для наших современниц! – тех, что давно уже не лётчицами-испытательницами мечтают стать, как в 30-е, а в большей части содержанками (согласно статистике), но – хорошими, добрыми, честными и интеллигентными.
Наивная мечта? Или, скажем так, не слишком доброкачественная? Ну уж какая есть.
И у огромного количества этих средних представительниц среднего класса есть свой подлинный выразитель на экране – Лариса Удовиченко. Именно поэтому она так легко слилась и с 80-ми, и с 90-ми, и дальше, дальше, дальше…
Всё – жизнь. Какая б ни была. А потому будем жить, не обижая ни себя, ни других. А если навалится что-то по-настоящему тяжёлое, так «я-то чем виновата? чо я сделала-то?».
И беда, как ни странно, отступит.