Жжёнов, будто атлант, поддерживал всё советское здание. Оно уже и по швам трещало, а он всё его поддерживал. Играл роли правильных советских руководителей, настоящих крепких мужиков, хозяев мира сего. Социалистического.
Они ему платили тем же – народной любовью и безмерным уважением. Если судить по мемуарам артиста, жизнь его прошла в бесконечных приёмах и встречах. В основном в провинциях, где Жжёнова встречали вот как раз такие герои, которых он создавал на экране, – ну, скажем, типа Ельцина в Свердловске. Чёткие, хозяйственные руководители – и он понимал, что не миф воссоздаёт на экране, а воплощает самую что ни на есть завзятую реальность.
Другое дело, что наш герой был не слишком этому рад. Ибо жизнь скорее тянула актёра в сторону антисоветизма – ещё бы! 20 лет отсидел. То есть из него Шаламов какой-то должен был бы получиться или Домбровский – а он меж тем оказался одним из наиболее обласканных властью людей, лауреатом всех премий.
И он как-то растерялся. Его сознание – опять-таки сужу по мемуарам (хотя и по жизни тоже) – несколько зашаталось. Казалось, Жжёнову – с присущей ему жёсткостью и крепостью сознания – необходимо было обрести какую-то внутреннюю твердь мировоззрения, духовную чёткость. И он нашел её, увы, в антисемитизме. Всегда помню по фестивалям – как выпьет, давай где ни попадя евреев честить на чём свет стоит. Разумеется, у окружающих, состоящих из евреев минимум наполовину, это большой радости не вызывало, а он будто этого и не замечает – как начнёт поливать, и не остановишь. В 90-е стал ярым защитником русского мира. В 2000-е наконец успокоился и превратился в того самого «Шаламова» – везде рассказывал о Колыме, и соответствующие «колымские рассказы» из него лились один за другим. Разумеется, интереснейшие. Остаётся пожалеть, что он их мало осветил на бумаге, тем более что обладал несомненным литературным талантом.
При советской власти о его биографии писали примерно так: «В конце 30-х молодому артисту захотелось познать себя, испытать счастье трудных дорог. Он уехал в Сибирь, где работал на стройках, валил лес, колесил дальнобойщиком по дорогам. Впоследствии этот опыт, безусловно, оказался ему очень полезен в дальнейшей творческой работе…»
Когда «счастья трудных дорог» артист наелся по самое не могу, он, конечно, вернулся в творчество. Ну понятно, что перед нами был уже другой человек, нежели в 30-е, где он, кстати, не просто много снимался, но аж в звёзды выходил – шутка ли: одна главная роль в популярном на тот момент фильме «Ошибка героя» (увы, смытом) и ряд второстепенных, но зато в известных фильмах – и это при не слишком-то большом «картинье» начала 30-х. В те годы он был ярко выраженным лирическим героем (а правильнее сказать, лирическим «кандидом»), в основном отыгрывал наивность и простодушие своих героев.
Через 20 лет вернулся уже далеко не простодушным, а матёрым, но при этом спокойным и твердо уверенным в своей правоте, причём безоговорочной. Скажет на экране хоть что-нибудь – и сразу понятно, что прав. При этом положительность из него выпрастывалась килотоннами, переливаясь аж за полотно экрана, – и уж во всяком случае её хватало на всё пространство фильма, даже если Жжёнов играл роль второго плана.
…И вот как-то… куча ролей, народный артист СССР, – а вспомнить-то вроде и нечего. Убедительные, крепкие, сильные персонажи, а по-настоящему сложных характеров среди них вроде и нет. Да и фильмы всё какие-то в основном второго ряда, как правило, производственные драмы… Вроде и разные по жанру, а приглядишься: куда ни ткни, – там, где Жжёнов, там сразу за ним возникает или советская социалка или шлейф таковой. Казалось, сей шлейф к нему намертво прирос везде – даже в психологических драмах, коих тоже было немало.
Но нет, конечно, нет. Всё было сложнее. По-настоящему Жжёнов раскрывался там, где в его героях возникала внутренняя амбивалентность сознания, которая была и в нём самом. Но только эта амбивалентность должна была идти не от глубинной природы воплощаемых им характеров, а от их – вот оно! – социальной роли.
Без социума Жжёнов не Жжёнов. Ну, играл он один раз спившегося маргинала (в «Звезде на пряжке») – мимо. Играл деревенских стариков, на отшибе существующих («Конец Любавиных», «Иван великий»), – мимо. Потому что Руководить Нечем. Сыграл ещё и Вилли Старка, американского кандидата в президенты, во «Всей королевской рати». Вроде ж руководитель – ан нет! не туда – не американец Жжёнов, из него русскость прёт.
Вот сложность этой «русскости», её глубинная амбивалентность и составила ядро его лучших ролей. Конечно, здесь в первую очередь вспоминается деревенский священник из «Журавушки». Ему бы председателем колхоза быть, а он священник. Но священник со столь жёсткими – не просто нравственными, а бери больше! – метафизическими принципами, что в своих спорах он влёгкую уделывает вполне советского, пусть и интеллигентного, городского председателя колхоза в исполнении Джигарханяна. Есть, есть Нечто Высшее, ради чего живут люди! – доказывает он председателю, – а не только прямой социальный долг! Позиция героя Жжёнова впрямую противоречит всем идеологическим принципам, на которых строилась советская власть, – а прав он. Потому что это Жжёнов – скажет, как отрежет, и спорить-то дальше как-то странно. За ним и вправду открывается правота какая-то Высшая – выверенная, продуманная, твёрдо отструктурированная в сознании. А при этом он же, как ни крути, священник – всё равно полноценно эту правоту проявить он не может, у него и задача другая, и приход, понятное дело, не бог весть какой. То есть амбивалентность и сложность образа изнутри, подспудно, как на кальке прорастает, – из несовпадения мировоззренческой мощи человека и предписанной ему социальной роли.
Ровно так же и в киносиквеле про резидента. Вот в первом фильме, «Ошибка резидента», он враг, он шпион – и надо ликвидировать свою жену, догадавшуюся о его миссии, – не вопрос. А при этом он главный герой, да ещё это Жжёнов с его невероятным обаянием, – и мы не то что ему сочувствуем, мы теряемся. Мы поневоле начинаем размышлять о сложности существовании Человека-Воина – ведь подобный герой так или иначе обязан исполнить приказ, чтобы довести свою воинскую задачу до конца. И тем ценнее, что именно её-то он исполнить не может, – приказ становится триггером для перехода в советскую разведку. Перед нами предательство? Да в том-то и дело, что мы не знаем, мы снова теряемся, – нет на этот вопрос ответа, а значит, здесь и возникает та подлинная сложность жизни, та глубинная парадоксальность, к которой должно стремиться искусство. Ибо в нас поневоле возникает размышление о подчас неразрешимом драматизме самого бытия.
Но здесь возникает дыхание той бездны, которую Жжёнов и прошёл в своей жизни и которой сам страшился. Предпочитая всегда находить надёжную, проверенную твердь.
А найти её по большому счёту не мог. И в лучших своих ролях открыл нам подобное состояние. Заставил нас уйти от привычных нарративов. Или, во всяком случае, подвергнуть их какому-то новому осмыслению. И порукой тому была нравственная неколебимость, неоспоримость и его героев, и его самого.
Возможно, кажущаяся.