Василий Корнеевич Пахомов родился 6 апреля 1918 года в станице Малодельской Берёзовского (впоследствии Фроловского) района Волгоградской области, но до войны жил в самом Сталинграде, где закончил школу, а затем училище. Как и многие сверстники, занимался спортом.
А вот немецкий язык в школе его не привлекал, за что потом он себя очень корил. Зато охотно и хорошо рисовал, что, кстати, пригодилось в Германии – помогло выжить. Его судьба и похожа, и не похожа на судьбы других военнопленных времён Второй мировой войны. Был призван на военную службу, был в окружении под Смоленском, выбирался с боями к своим, попал в плен, бежал, примаком прибился к местным жителям. С оккупированной территории, из Рославльского района Смоленской области, был угнан в Германию – в числе тысяч других молодых людей, но уже как гражданское лицо.
Что было далее, подробно описывается в его дневнике. Писать его Пахомов начал в 1943 году, но в самом начале он вспоминает о событиях 1942 года.
В Германии: военнопленный и художник
В Германию, в Вернигероде близ Хальберштадта, он прибыл 4 июня 1942 года. Работодателем был Baugeschäft Erbe – строительная фирма «Эрбе».
За две недели до нового, 1943 года Пахомов подвергся жесточайшему избиению за то, что возмутился и поднял руку на своего мастера. После этого он не мог вообще работать и был переведён на лёгкую оформительскую работу в столовую, где, собственно, и проявились его рисовальные способности. Этот самоявленный дар – вместе с последующим производством фактически в придворные лагерные художники – серьёзно облегчил остовскую судьбу Василия Пахомова.
Напомним, что остовцем он стал как бы экспромтом. По легенде – так: мол, будучи военнопленным, при отправке в Германию попал в эшелон, в котором военнопленные ехали вперемежку с гражданскими. Мало того, прямо в эшелоне он якобы и «поженился»,записавшись в семейные люди: таких «молодожёнов» в эшелоне обнаружилось аж 12 пар, и немцы со скрипом, но признали их семейными. А для пущей убедительности его жена, Валентина Дмитриевна, родила ему 24 февраля 1943 года прямо в Германии дочь Светлану.
В действительности такое смешение двух контингентов (военнопленных и остовцев), ещё представимое в масштабе лагеря с его изолированными друг от друга зонами, в масштабе железнодорожного вагона уже совершенно нереально. Обе группы подлежали разным ведомствам и охранялись в пути – своими, но разными ведомствами. Означает же это только то, что Пахомова, заранее и успешно переложившегося из военнопленного в остарбайтеры, уже из Рославля везли именно как остарбайтера.
Месяц за месяцем он записывал то, что происходило с ним самим и вокруг него, много внимания уделяя своим личным переживаниям и осмыслению пережитого. Но вот что удивительно: он оценивал окружающих его людей и их поступки не по принципу «свои – враги», а сосредотачиваясь на проявлениях в людях их человеческо- го начала, неважно – будь то соотечественники или немцы-«хозяева», у которых ему приходилось работать. Он искренне интересуется бытом, традициями и даже жизненной позицией окружающих его немцев.
То он характеризует подошедшего мастера или переводчика, то слышится чувство благодарности за милосердие, проявленное новым хозяином, а то и ирония по отношению к своим остарбайтерам («как будто и нет войны»).
Василий Корнеевич постоянно помнил, что он на чужбине, что он оторван от своей земли, от родных и близких, пронзительная тоска, временами доходящая до отчаяния («надоело»!) – вот истинный лейтмотив его дневника. И даже рождение дочери («хорошее дело»!) смешано у него с горечью условий неволи: и радует, и не радует.
Его мучило, изводило бездействие (когда нет даже работы!) и ожидание конца войны, он следил за событиями в мире и ждал...
Но другого выхода у него не было. Или, во всяком случае, он его не знал.
Из дневника Василия Пахомова
1943. В. Пахомов Воскресенье. 6.9.43.
Погода была хорошая.
Вставши утром, я решил провести этот день хорошо. В 10 часов утра пошёл подышать свежим воздухом за лагерь в лес. Лагерная жизнь так опротивела, что иногда решился бы на всё. Что-бы не скучать, я решил описывать всё то, что происходит на моих глазах за время жизни в Германии.
Вернусь немного вперёд1, в 1942 год. 4 июня – приезд в Германию.
По приезду в Германию нас сразу же определили за колючую проволоку в лагерь. Известная жизнь под конвоем полиции, шефов. Выход из лагеря запрещается, кушать помногу также, вообщем, не живёшь, а существуешь, сегодня жив, а завтра не знаю. Мне дали работу грузчика в транспорте, работа заработная, но не денежная: нагружать и разгружать на станции и заводе приходилось не продукцию, которую я скушал бы машину целую, а металл, песок, камень, шлак – их кушал бы, но очень крепки – зубы не берут.
Пришлось заняться кражей из соседних вагонов свёклы, капусты и картофеля и есть сырьём, так как шеф наш дурной и если что заметит, так сразу отбирает; и частенько по затылку попадает, как ему захочется.
А вообщем, в лагере умереть не дадут. 5 утра дают кофе без [нрзб.], в обед 12 часов – суп, из капусты или моркови, [или] картофельный, и вечером – 150 грамм хлеба, 10 грамм маргарину и кофе от живота. В июле у меня пропали деньги и документы, с училища фотографии.
В октябре месяце были переведены в новый, нами выстроенный деревянный лагерь, обнесённый кругом проволокой и наблюдательными постами по углам и на воротах, строем ходили на работу и с работы. Ноги еле двигаются, сильно устаёшь и переутомляешься. Жрать нечего, сейчас бы поесть русского борща с ржаным хлебом, да Русь далеко отсюда, да из лагеря не выпускают. Лагерь с каждым днём растёт, прибывают новые люди [с] Донбасса, строят новые бараки.
Выходные дни приходится украдкой собирать по полям картофель и незаметно проносить в лагерь.
[1.11.1942]
1 ноября работал с Павлом Виноградовым в поле у своего шефа, за всё время [впервые] кормили хорошо: утром – хлеб с маслом и колбасой, кофе, в 10 ч – пирожное, кофе и груши. В обед – суп мясной без хлеба и пирожное 2 шт. Шеф водил по двору и показывал своё хозяйство, легковую машину, свинья, кролики и сад, где мы наелись вишни, а также дали с собой вишни и по полмешка картофеля.
Старик хозяин – хороший человек, от незнания языка приходилось объясняться с хозяйкой жестами, мимикой, от них мы узнали, что им говорят, что русские с немецкими солдатами обращаются плохо, вырезают звёзды на спине, выкалывают глаза, вообщем самые страшные казни, а поэтому обращение их к нам было недружелюбное.
Мы были рады за то, что первый раз покушали хорошо.
Картофель в лагере варить воспрещалось, и было приказано: кто имеет, то немедленно сдать на кухню. Пришлось поломать ночью пол и запрятать туда картофель.
А утром, идя на работу, берёшь в карманы картофель и там печёшь, и это очень было вкусно и полезно. Во время разгрузки картофеля я стащил 1 мешок в подвал и спрятал в песок, теперь я каждый день кушаю горячий печёный картофель.
На днях пришлось в приспособленных для этого сумках стащить [мешка] два моркови и немного луку. Жизнь пошла немного лучше. Хотя работа тяжёлая и шеф очень скверный, каждый раз [толкает], дёргает, бьёт ногами, со мной этого пока не было.
Декабрь.
К нам присылают нового старшего работника. Очень хорошего, молодого, его должны скоро отослать на фронт, но ему не хочется, с нами обращается как с равными, рассказывает нам о фронте. Русские отошли до Сталинграда, Москва в окружении, у всех думка одна: пропадать здесь, не увидя больше своей страны, своих родных и знакомых.
Наш мастер – молодой, красный, как бурак – недоволен, что его посылают на фронт, где он увидит русского дождичка, а главное – ему хочется наесться яйки, курку, молока, хрю-хрю, а поэтому он злится, дерётся с нами, мне также немного попало от него за то, что не поймёшь, что он говорит. Всё ничего, обошлось бы благополучно, но на второй день заставил нас с Павлом нести тяжёлую машину. Он был не в духе и всё время, идя возле нас, бил под зад пинками, нести и так тяжело, а тут ещё он на шее сидит. Я бросил машину и сказал, что не понесу – тяжело, он подлетел и начал бить кулаками, я не выдержал – стал защищаться, он испугался и стал убегать от меня, порвал рубаху на себе. Я гнался за ним, но не догнал: сил не хватило, упал, немного полежал, пришёл в себя, опомнился – жалко, что не догнал. Пошёл работать, а он подходит и говорит: «Ком2 в бюро». Приведя в бюро, он наговорил на меня, что я его ударил и чуть не задушил, не работаю, не подчиняюсь ему.
Начальник завода сказал что-то, и меня отвели в камеру, где очень холодно, раздели и били плетью, пока кожа наспине и на заднице не полопалась. Первые удары были очень больны, я вспомнил всю свою прошлую жизнь, а затем уже стало как-то и не больно и не страшно, сознаёшь, что тебя, возможно, пугают, и не ощущаешь никакой боли, только стогнешь3. Удовлетворившись вдоволь, они бросили меня лежать не на скамью, а на каменном полу, после чего подняли за руки и повели к начальнику, где дали проповедь: слушай и подчиняйся своему мастеру, а не то плохо будет, и завтра выходи на работу.
До окончания работы осталось 2 часа, но они мне показались больше года: ходить никак было не возможно, чтобы поднять с земли предмет, нужно не нагибаться, а приседать, – а мастер, довольный тем, что одержал верх, ещё больше кричит, замахивается лопатой и заставил возить в тачке каменья – полное издевательство.
Семья. Слева на фото – юный Василий Пахомов
<...>
Новый год. 1943 год
1 января работал на сцене оформлением декорации «Берёзовая роща», вид Украины и комнаты. Пьеса была поставлена, комедия в одном действии «Ох, не люби двух». На Новый год всем дали по 1 булочке, 5 печеньев и поили сладким кофеем утром, а вечером ребятам дали по пачке сигарет, мне дали две пачки как хорошо сделавшему декорацию.
Девушкам дали по сорочке. Поношенные. После Нового года я стал работать при лагере, больше на завод не ходил. И хорошо, что больше не вижу своего мастера, а то могло что-нибудь произойти: или я его, или он меня? Жалко, что с ним разлучили. В газете узнали, что бои идут уличные в Сталинграде, но по слухам не так. Нарисовал 2 портрета – начальника лагеря и мужской.
<...>
Июль.
Встаю всегда [в] 7-30, умываюсь и иду на работу. Плохо, что не владею немецким языком, а в училище не любил, больше занимался чтением и спортом, ездил за Волгу на этюды.
Зная язык, можно не только жить, но и доехать до Польши. Каждый вечер [в] субботу и воскресенье играет струнный оркестр. Девки и хлопцы танцуют, как будто и нет войны, и жизнь весела, хотя по сравнению с 42 годом стало небольшое улучшение. Стали пускать гулять за лагерь. В кино ходить в город воспрещается, если поймают, то штрафуют, ездить так по железной дороге - штраф 20-10 марок.
В лесу за лагерем приходят французы с фотоаппаратом и фотографируют, цена за одну карточку 25 феников4, и другой берёт 50 феников.
Фото получается неважная, хороша как память. Я каждое воскресенье хожу фотографироваться, сейчас имею уже много фотографий.
18 июля, как сообщает газета, бои идут между Белогородом и Орлом, взято 28 тысяч пленных, 2200 танков, 2000 самолётов, 1400 орудий.
25/7. 45 тыс. пленных, 3 тыс. самолётов, 5500 танков, 1100 миномётов.10 июля высадился десант в Сицилии, в конце августа закончили.
<...>
5/[10].1943.
Суббота работал до 12 час.
После обеда ходил на завод, где руками русских и поляков концлагеря сделано физкультурное поле. На поле играли юнги, русским с поляками не разрешили играть в футбол ввиду того, что завтра будет олимпиада (немцев). С другом Павлом Виноградовым пошёл в город, где зашли в кино, купили билеты, но были вежливо выгнаны – по лицу узнали, что русские, – один подходит, предъявляет свой асвайс5, что он имеет право нас выгнать. Очень раздосадованные, пошли домой в лагерь. Не пошёл я к себе в барак, а пошёл играть в карты. Проиграл 30 марок.
[6.10.1943]
Воскресенье 6. После завтрака был в лесу, где смотрел на природу. И как русские девушки гуляют с французами, чехами, румынами и поляками. И много ходят русские с русскими.
Лагерное начальство запрещает иметь русским связь с иностранцами, за что отправляют в другой лагерь (штрафной лагерь), но не помогает. В 5 часов вечера ходил на стадион завода, где проходила спартакиада: бег, прыжки, бросание гранат и ритмические танцы. Немки, народу не очень много. Играли футбольные команды юнгов, играют очень слабо.
После их игры русские играли с поляками. Когда на стадионе не было никого, кто разувши, а кто в колодках. Игра закончилась 10:2 в пользу русских, играли сборной – кто умеет, а кто любитель первый раз. В волейбол в Германии не принято играть. Играют через верёвку и бьют от одного толчка о землю, неинтересная игра, допускают [мяч] до земли. В лагере была устроена волейбольная площадка и городки, городки быстро поломали и пожгли в бараках, а волейбол – нет заядлых волейболистов, и ввиду плохого питания не хотят бегать, играть.
Дневник Василия Пахомова будет опубликован в книге «Если только буду жив...».
Двенадцать дневников военного времени»
<...>
19 вторник.
С утра и до вечера облачность, рисовал прейскурант, а после обеда перешли в новый барак, который весь промок ночью. Сегодня прибыли из тюрьмы два человека: Евтихов Сергей и Дмитрий, которые убегали из лагеря в июле месяце, их поймали и отослали в штрафной лагерь, а потомработали у бавора, убегли и попали в тюрьму, к нам прибыли чуть живые, сразу же послали на завод работать. С вечера был дождик, в 8 час. погас свет: тревога – я лёг спать, но в 10 час. был разбужен гулом самолётов, очень много кругом бомбят, каждую ночь ракеты бросают, всё видно, как днём, а потом горят города, налёты до 5 тысяч на всю Германию.
Из бараков все повыходили, но полиция загоняет обратно; в одном городе убило 400 русских девушек и хлопцев, а в других – не знаю. Это написали письмо полтавские девки.
Жизнь всё равно испорчена, молодость прошла в скитаниях, только давно уже не видел своих родных и знакомых – охота повидать. Надоело то, что каждый день в страхе, нужде и [на] чужой стороне – каждый над тобой хозяин, что хотят, то делают – так лучше сразу к одному концу, чем так мучиться и переживать.
Я ещё не жил, а посмотришь на себя в зеркало, то видишь бледное исхудалое лицо, с сильно выдающимися скулами и впалыми глазами, на всём лице видишь только курносый нос и серые, ещё не угасшие глаза.
<...>
После войны: красноармеец и учитель рисования
После войны Василий Корнеевич Пахомов продолжил службу в рядах Красной армии, демобилизовался, после чего его пути с женой и дочерью Светланой разошлись. Он вернулся на родину, в родную станицу, где вновь женился и прожил до конца своих дней. Работал в местной школе, преподавал черчение и рисование. Станичникам он казался отличным художником. «Его картина «Генералиссимус Сталин» висела в клубе. Были натюрморты, пейзажи, написанные маслом»6. Умер он в марте 2004 года.Свои дневниковые записи, а также фотографии, сделанные в Германии, В.К. Пахомов прислал в Российский фонд «Взаимопонимание и примирение» вместе с заявлением и документами на получение компенсации.
Присланный им фрагмент дневника охватывал неполные два месяца и обрывался на записи от 23 октября 1943 г. В самом начале фрагмента – описание ряда событий 1942 г. Но существует и продолжение дневника. Как явствует из статьи Светланы Шляхтеровой «О чём рассказала тетрадь» 1995 года, последней датой записи в дневнике является 22 февраля 1945 года7.
В настоящее время дневник хранится в составе личного дела В.К. Пахомова в архивном фонде «Фонда взаимопонимания и примирения» (ГАРФ. Ф. А-10205. Оп. 51. Д. 7308). При публикации сохранено специфическое авторское написание некоторых слов и выражений (например, «вообщем»).
Сердечная благодарность Ларисе Лисиной, в своё время руководителю архива фонда «Взаимопонимание и примирение» и участнице первопубликации этого дневника, Ольге Петровицкой, сотруднице ГАРФ, Елене Чибисовой, сотруднице газетного зала РГБ, Светлане Базилевской (Шляхтеровой), автору первого газетного очерка о В. Пахомове, Татьяне и Виктору Пахомовым, внучатым племянникам В. Пахомова в г. Фролово Волгоградской области, а также Александру Никитяеву, сумевшему разыскать пахомовскую родню из Фролова.
1 Сугубо хронологически – это назад.
2 Приходи (нем.).
3 От «стогнуть» – стонать, кричать противным голосом (малоупотребительный южнорусский глагол).
4 Пфенниги.
5 От нем. «Ausweis» – удостоверение.
6 Киреев В. Малодельская после Отечественной войны // Проза.ру. В Сети: https://www.proza.ru/2013/06/23/457.
7 Шляхтерова С. О чём рассказала тетрадь // Вперёд. (Фролово) Фото Д. Ряузова./ – 1995. – No 52. – С. 2–3.