Александр Бурмистров
Родился в 1957 года в селе Сосновка Бековского района Пензенской области. В Энгельсе проживаю с 1962 года. Окончил Ленинградское Высшее инженерное морское училище им. адмирала С. О. Макарова (Арктический факультет, специальность «Океанология») и Литературный институт им. А. М. Горького (заочное отделение, мастерская прозы Вячеслава Шугаева).
Сотрудничал с саратовскими газетами «Местное время», «Заря молодёжи» и «Саратовский листокЪ» в качестве внештатного корреспондента. Основатель газеты «Покровск». Главный редактор энгельсского еженедельника «Новая газета – Энгельс». Один из организаторов энгельсско-саратовского сообщества писателей и художников «Клуб покровских гениев». В 2008 году стал главным редактором литературно-художественного альманаха «Другой берег».
Публиковался в журнале «Волга». Один из победителей литературного конкурса Ю. Рытхэу, литературного конкурса «Север – страна без границ» и конкурса «Краткость – сестра таланта». Лауреат литературной премии Михаила Алексеева (2022 год) за исторический роман «Солевозы».
Член Союза писателей РФ с 1997 года.
Живёт в Энгельсе.
* * *
Как быстро отцветает сирень!..
Любуешься с улыбкой издалека, запах улавливаешь, подходишь, приближаешь лицо к соцветиям, вдыхаешь глубоко. И вместе с ароматом находит волна воспоминаний, будто время овевает всего тебя какой-то приятной мелодией: букет сирени в трёхлитровой банке в центре стола, улыбка мамы, папа смотрит кудато в окно… Но постоянно чтото отвлекает, прерывает мелодию. А потом раз – и нет уже цветов: лишь пожухлые кисти. И начинаешь ждать следующей весны… А лето разгорается, каждый день новые события, новые дары. Всё лето впереди! Но постоянно чтото отвлекает. И уже нет лета…
Особенно быстро пролетел средний возраст – от 25 до 55. Тридцать лет – как одно мгновенье, как вращение по замкнутому кругу. Бурная и смутная взрослая семейная жизнь: дети, работа, дача, ремонты, деньги, суета, обиды… И даже особо ярких воспоминанийвспышек нет, будто поток времени уплотнился в густую и ставшую привычной массу. Годы эти пролетели как лето…
В тот день меня, видимо, ничего не отвлекало. Или я просто не поддался… Вдруг захотелось побывать… вернуться в то место, где прошли моё детство и юность. И ведь не надо ехать в какието дали: всегото восемь остановок от моего нынешнего дома, пешком дойти можно! Но почемуто очень давно не приходил сюда, всегда чтото мешало. А теперь, наверное, время пришло или какоето затишье в быстром потоке появилось. И я воспользовался этой паузой. А мог бы ведь просто проваляться на диване перед телевизором, мысленно ругая себя за бесцельное времяпрепровождение и тут же, конечно, оправдывая…
Привычный мой маршрут «дом – работа – дом» нарушился, я с интересом вглядывался в окно автобуса, будто приезжий турист… Вышел на своей – бывшей своей – остановке… Оказывается, так интересно, когда возвращаешься через многомного лет. Попадаешь будто в другой город, в некий личный мемориал, где всё в целом осталось вроде таким же, но жизнь идёт совершенно подругому. Вглядываешься во встречных мужчин и женщин, но ни одного знакомого лица. Эти места теперь обжиты другими…
Человек, впервые оказавшийся здесь, скорее всего, почувствует тоску. В этом нагромождении однотипных кирпичных пятиэтажек вполне можно заблудиться. Однажды две мои бабушки, приехавшие к нам из деревни, решили пройтись по окрестным магазинам и не сразу нашли обратную дорогу к нашему дому. Как потом рассказали, долго плутали между домов, спрашивали, где живут Анька с Васькой, у которых сын Сашка, но никто не знал. И вдруг одна из бабушек увидела издалека и узнала занавески на наших окнах… Для меня же с самого детства всё было понятно, и пространство было заполнено вполне надёжными ориентирами.
Для бабушек название нашей улицы – Менделеева – звучало странно, «с матерком». <…>
Хоть и ощущал себя туристом, я был сам себе экскурсовод, мне не нужны были указатели… Как странно идти вдоль тех же стен. Как приятно узнавать какието прежние детали. Новые магазины с другими вывесками, киоски, пристройки – и вдруг квадратный замусоренный газончик совсем не изменившийся: с хилыми деревцами, с проплешинами в траве. Дада, такой же, только штакетника нет, эти низкие деревянные ограждения вообще исчезли как элемент благоустройства. Значит, на этот газон попрежнему магазинные уборщицы сливают использованную воду, изза чего деревья не приживаются и каждую весну сюда подсаживают новые, ну или прежние никак не окрепнут. Уже целый скверище был бы за столько лет, а тут всё – как в начале жизни… В гоголевском Миргороде постоянная лужа со свиньёй, а здесь – в посёлке Химиков – такой вот характерный газон. Странно, но меня это радует… Сколько же раз я здесь проходил мимо! И за хлебом, и за молоком, которое привозили в цистерне, и на автобусную остановку, чтобы ехать в спортшколу, и когда приезжал в отпуск из училища…
Вот сейчас поверну за угол дома, и передо мной откроется наш двор, с трёх сторон окружённый жилыми домами, а с четвёртой – огромной, тоже из красного кирпича школой. Мой подъезд был ближним к школе, на перемены я мог спокойно бегать домой…
Первое, куда упирается взгляд, – наши окна на втором этаже. Родные окна, ставшие сейчас чужими. Они перестали излучать свет, будто свинцовые провалы. Сколько же раз они мне снились! Вроде бы свет в квартире: значит, мама дома. Иногда даже вижу её силуэт. Но почемуто не могу подняться к двери нашей квартиры, чтото меня не пускает. Как будто мы с мамой в ссоре, между нами чтото стоит – какоето отчуждение. Как будто она не может простить, что я продал наш дом чужим людям. Что какието бумаги подписывал, будто продавал свою душу, деньги получил… Да, мы вс` продали… предали здесь свои квартиры, желая переселиться в более благоустроенное жильё, и теперь в наших домах вместо нас живут другие... Но где же они, эти другие? Где дети? Где старушки у подъездов? Неужели жизнь здесь кончилась? Никого! Все уходят, что ли, отсюда днём? Или у них пропала привычка выходить во двор, чтобы поговорить, чтото обсудить, пожаловаться на когото, поделиться? Впрочем, у подъездов ни одной скамейки. И скамейки исчезли, и люди. И окна стали свинцовыми. И стены домов – тоскливыми.
А ведь в детстве я уже видел наш посёлок в будущем. Даже видел наш дом, тоже совсем чужой, тоже со свинцовыми окнами. И это был совсем не сон. Просто в городе Клин, куда мы приезжали с мамой к её сестре – тёте Юле, точно такое же расположение таких же кирпичных домов, как в нашем посёлке. Там тоже было предприятие «Химволокно», как и у нас, и микрорайон строился по такому же плану. И тётя Юля тоже работала крутильщицей, как и мама. Хорошо помню, как мне там было неуютно, будто предчувствовал, что когдато окажусь в своём родном посёлке, ставшем чужим.
Говорят, что человек лучше всего запоминает запахи. Какойто особый запах, даже из глубокого детства, может вызвать целую цепь воспоминаний, способен возродить давно забытое и утраченное. Здесь, в нашем микрорайоне, раньше был особенный запах – запах «Химволокна», а если конкретно – запах капролактама. Наверняка он был вредный и загрязнял атмосферный воздух, но это был запах детства, юности и первой любви. Вот бы вновь почувствовать его! Но комбината уже нет… А между заводом и посёлком Химиков – там, где была санитарная лесополоса, сейчас высятся разноцветные многоэтажки. Даже в самых шальных мыслях я не мог раньше представить такого, для меня эти дома не реальны. Хотя когданибудь и в нашем посёлке тоже построят цветные многоэтажки, признав все прежние дома аварийными…
Взгляд останавливается на чёрной железной лестнице с торца моего дома, идущей до самой крыши. Это же надо – сохранилась! Когдато мы с другом Вовкой взбирались по ней и на крыше готовились к выпускным школьным экзаменам. Бесстрашные были ребята… Вовка теперь живёт в соседнем городе. Когдато мы души друг в друге не чаяли, я приезжал к нему в Ульяновск в танковое училище, он – ко мне в Ленинград в морское училище (мы его даже переодевали в морскую форму и проводили к нам на танцы). Я его всегда с теплом вспоминаю, да и он меня наверняка. Но мы перестали быть необходимыми друг другу. У нас давно уже своё окружение, свои заботы. Встреча была бы тёплой, но… Мне бы хотелось так же, но так уже не будет. Мы безвозвратно изменились, в том числе и внешне… Его окна мне тоже снятся. Я вижу в них свет: значит, он дома. Но почемуто не захожу. В надежде прогуливаюсь во сне мимо его окон. Вдруг заметит меня? Вдруг случайно встретимся у подъезда и нас охватит чарующее спокойствие и гармония, какую мы все жаждем? Но…
На встречу выпускников в школу тоже не хожу. Ходил когдато очень давно, но с каждым годом школа становилась всё более чужой, не осталось ни одного моего учителя, да и с моими одноклассниками уже давно не встречаемся, даже случайно.
Мой северный друг рассказал мне однажды, как он чуть не сошёл с ума, когда ехал один в автомобиле в Андорру (это маленькая горная страна в Пиренейских горах между Францией и Испанией). Совершенно потрясающие по красоте пейзажи, живописнейшая дорога, удивительные краски – а он один, некому высказать свой восторг, не с кем вместе порадоваться. Оказывается, такое одиночество очень сложно пережить… Я столько знаю о жизни моего двора, здесь жили такие замечательные люди, произошло столько событий! Но я стою один в центре двора, и мне тоже не с кем поделиться, не с кем совместно всё мысленно воссоздать, не у кого увидеть ответный блеск в глазах и почувствовать какието общие затаённые эмоции. Ведь никому из чужих это не интересно: у них свои дома и дворы, свои воспоминания. Оказывается, такое тоже сложно пережить одному. Может быть, поэтому никто из бывших сюда специально не приходит?
Вон у того подъезда мы, школьники четвёртыхпятых классов, затаив дыхание, слушали соседскую девчонку Лизку. Ей какимто чудом удалось посмотреть взрослый фильм «Анжелика и король», и она с упоением нам пересказывала его содержание… А вот здесь стояли металлические столбики с перекладинами с протянутыми верёвками для сушки белья. Сохнущее бельё поособому сближало, роднило всех нас, придавало нашему дворовому братству особый смысл…
В нашем доме жил сам директор «Химволокна» – Владимир Кузьмич Гусев, ставший потом главой Саратовской области, а в последние годы своей жизни – сенатором. И он приходил к нам домой на 30летний юбилей мамы – простой крутильщицы, потому что мы были соседями, почти родственниками…
А там, где сейчас стою, у меня был, наверное, один из самых счастливых и необычных дней рождения. Дада, именно здесь рядом с круглой клумбой стояла скамейка, на которой мы часа два просидели и проговорили с Григорием Павловичем – мужем моей учительницы Светланы Алексеевны. Не помню, о чём говорили, но это было так упоительно! И вдруг Светлана Алексеевна с балкона кричит нам: мол, вы долго ещё будете сидеть? Она приготовила пироги, накрыла стол. Мы сходили за другой учительницей из нашей школы – Ольгой Петровной… Я понимаю, вам эти имена ничего не говорят, но для меня они светлые и приятные, хочется их повторять и повторять… Вчетвером мы просидели до самого утра в эйфории, наслаждаясь общением… Сейчас на балконе пусто, Светлана Алексеевна живёт за городом. Мы иногда созваниваемся, и даже не важно, о чём говорим: мне просто приятно слышать её голос – голос из моей юности. Словно совсем ничего не изменилось.
Впрочем, зачем я всё это рассказываю? Ведь давно уже понял, что чьито личные воспоминания или эмоции никого не могут затронуть глубоко, никогда души не объединятся в едином чувстве, особенно если не было общего прошлого. А понял это, когда комуто вдохновенно рассказывал, как однажды в тайге, на Камчатке, во время офицерских сборов почти нос к носу столкнулся с медведицей с двумя медвежатами. Я тогда прижался к стволу дерева, замер, и, кажется, стал невидимым, бестелесным. Ни тени страха – лишь восторженное оцепенение. Никогда ни до, ни после не испытывал такого состояния… Один медвежонок было повернул ко мне мордочку, но мама лапой под зад подтолкнула его в густые заросли, а меня не удостоила даже взглядом. Еле сдержался, чтобы не пойти вслед за ними… А потом один ночью сидел у костра на бревне и слушал по транзистору передачу… «В рабочий полдень». Да, в Москве в это время был полдень. Под яркими звёздами Тамара Гвердцители пела мне одному песню «Сирень цветёт у дома нашего». В блаженной неподвижности смотрел я кудато в ночь, а потом какаято сила сбросила меня на землю, костёр рассыпался, и столб искр взвился к небу… Это было землетрясение. И не с кем было обменяться восторгами… В общем, я это рассказывал, ярко всё вновь переживая, а в ответ – дежурные реплики типа «Да, прикольно»…
Я стою в центре своего двора один, в тишине. Совершенно не нужный этим домам и их нынешним обитателям. Очень странное состояние, когда ты одновременно и в прошлом, и в настоящем, и в будущем.
Зачем я всётаки пришёл сюда? Покаяться? Наверное… А может быть, уловить запах последней сирени? Так она уже давно отцвела…