Катерина Гашева, Пермь,
короткий список премии «Лицей» 2024 года, номинация «Проза»
* * *
Маня прикрыла глаза. Она устала. Сильно. Чрезмерно. У неё не осталось сил. Когда она просыпалась, ощущение было, что всю ночь ворочала горы. После работы она теперь каждый день торопилась к Ирине, сидела, развлекала лёгкими необязательными разговорами, чего-то делала по хозяйству, заваривала травяной чай и уезжала последним автобусом.
Нина всё это время куролесила у бабушки. С болезнью подруги дочку Маня забросила, и иногда с ужасом представляла, что Нина выросла беспризорником и предъявила матери за это. «Видимо придётся как-то потом заслуживать прощение», – думала Маня. Когда, в смысле, после чего наступит это потом, думать не хотелось.
Тяжело поскрипывая гармошкой, автобус тащится по мосту. Ему все равно, что кто-то где-то умирает. И Мане все равно. Нет, не так. Ей просто ничего не хочется. Надеяться, жить. Просто все эти дни даже странно подумать, что можно чего-то хотеть.
– Привет, как ты сегодня? – Спрашивала Маня с порога.
Ирина улыбалась.
– Знаешь, – говорила она, – от меня только что ушёл магистр. Жаль, ты не застала… Я, правда, не знаю, какой он на самом деле магистр, но представился так. Говорил, что рак излечим, и мне надо представить, как маленькие человечки в моём организме маленькими молоточками бьют опухоль.
Маня изобразила воодушевление.
– Маленькими молоточками?
– Ну, да. Мама, вот, верит. Это она его привела.
У Ирины четвёртая стадия саркомы кости. В комнате пахнет лекарствами, которые ничем не могут помочь, и гнилью. Дочка Лариса в комнату не заходит, боится.
– Может, эта терапия… – Начинает Маня и не договаривает.
Вторую неделю Ирина практически не встаёт. Смотрит фильмы. Друзья раздобыли моноблок с видиком, приносят кассеты. «Представляешь, – жалуется Ирина, – совсем не нравится кино. А можно записать какие-нибудь документальные?».
***
– Я записала на бумажке, кого надо пригласить. Посмотри, вроде никого не забыла.
– Ты ещё каждому стишок напиши, – Маня берёт список.
– А что… Это мысль.
Ирина любила писать стишки. Просто баловства ради: на дни рождения, крестины-именины. Теперь вот на свои будущие похороны. До болезни она работала на областном радио, и Маня забегала к ней попить чаю и вообще. Тогда Ирина знакомила её с новыми, с пылу с жару, образцами творчества. Один образец вспоминался чаще прочих.
– Привет! – Сказала Ирина с порога. – Я тут пишу сатирическую поэму про начальника. Вот послушай. Начинаться будет так.
Косолапов-Косолапов,
У тебя одна нога…
Дальше не придумала. И в финале:
Косолапов –Косолапов,
Ты нажил себе врага.
– Почему у него одна нога? Вроде, только что видела в коридоре. С двумя ходит.
– Об этом и будет поэма.
На поминках, когда Косолапов начал говорить речь, Маня вспомнила про ногу и не смогла сдержать истерический смех. Жаль, что сюжет поэмы так и остался тайной. В голове крутилось: «Чувство юмора покойного портит хорошие похороны …».
Но сегодня Маня об этом ещё не знала.
– Представь, – говорит Ирина. – мама меня вчера мыла, а я стою, смотрю на себе в зеркале, и думаю, есть же во вселенной планета, где все так выглядят, и я там тоже была бы нормальная.
За дверью раздаются голоса. Это бабушка привела Ларису из садика.
– А, помнишь, – говорит Маня, – в садике ты позвала смотреть, как вы с Севой целуетесь. Я стою. Вы за верандой, а по дороге люди идут. Темно. зима.
– Помню, – улыбается Ирина. Улыбка у неё прежняя. Только улыбка и осталась. – Сева этот, слюнявый был, жуть. – И вдруг жалобно, – знаешь, очень многого не могу теперь. Кружку вымыть встану и уже устала. Зато вчера в киндере попался бегемотик в каске.
Киндер-сюрпризы – это страсть Ирины. Бегемотики, пазлы, автомобильчики. А вот дельфинчиков и динозавриков Ирина уже не увидела. Не успела.
В дверь заглянула тётя Саша.
– Девочки, я не могу её снять! Залезла на турник и не спускается. Я уже и конфетой манила и телевизором…
Ирина снова улыбается.
– Я посмотрю, – говорит Маня.
В большой комнате на самом верху шведской стенки сидит Лариса и болтает ногами. Уговоры бабушки слезть и пойти поесть супу отскакивают как от стенки горох.
– Не пойду. Не пойду, – напевает Лариса. – Не пойду. Суп неинтересный.
Маня разглядывает сидящую на верхотуре девочку.
– Не пойдёшь?
– Нет.
– Ладно. Имей в виду. Я лезу к тебе.
– Ты умеешь лазить? – Удивилась Лариса.
– Я умею не только лазить, но и снимать маленьких девочек со шведских стенок.
Маня схватила Ларису и утащила вниз.
– Суп я всё равно не буду, – сказала Лариса непримиримо.
Дед с бабушкой Ларису баловали. Дед особенно. Постоянно дарил игрушки, много игрушек: плюшевых слонов, пёсиков, какую-то пантеру в человеческий рост.
Маня вспомнила безобразный скандал, когда Ирина призналась родителям, что беременна. Маню взяли тогда в качестве группы поддержки, и она всё видела своими глазами. С поддержкой не вышло. Старшее поколение не желало слушать, в итоге Ирина несколько недель жила у Мани. Потом всё как-то устаканилось, она вернулась домой. Весной родилась Лариса.
***
Ирина умерла на Рождество. Стоял мороз. Не жуткий, а так, серединка на половинку. Да, точно, католическое Рождество было. Днём Маня поговорила с Ириной по телефону, предупредила, что задержится на работе. А вечером, позвонив в дверь, ощутила, что в квартире никого нет. Она сразу всё поняла, но зачем-то позвонила ещё раз. Стояла, куталась в полушубок, ждала. Вздрогнула, когда снизу по лестнице простучали быстрые шаги. Маня обернулась и увидела Соню, Иринину одноклассницу. Соня была девушка, как говорится, воцерковлённая, но при этом как-то удивительно твёрдо стояла на ногах. Вот и сейчас. Запыхалась, раскраснелась, но стояла твёрдо. Только глаза выдавали.
– Что? – Сказала Маня, хотя уже знала.
– Я днём пришла. Ларка в садике, тётя Саша на рынок собралась, ну я и осталась посидеть. Поговорили немного, потом Иришка сказала, что поспит. Я пошла чайник поставить, возвращаюсь, а она не дышит уже. А я что, я Ларку из садика к своим отвела и бегом назад.
***
Что было дальше? Что-то было.
Маня дождалась, когда вернулись нагруженные новогодними подарками родители Ирины. Пока ждала, всё думала, что сказать. Не пришлось. Они и так поняли. Маня обняла тётю Сашу и… она внезапно поняла, что забыла имя Ирининого отца. Реальность казалась хрупкой и ломкой, как старая газета. Четыре человека топтались в тесной прихожей, не зная, куда себя деть.
– Ждали, конечно, – голос отца такой же неуклюжий, как его подарки Ларисе. – Отмучалась вот.
Маня стояла, привалившись к дверному косяку, смотрела на Ирину и ничего не чувствовала. Ни любви, ни жалости. К телу это не имеет отношения. Тело, оно просто… В голову назойливо лезли какие-то стихи.
Она механически помогала опытной (откуда, интересно?) Соне делать, что нужно, звонила домой, предупредить, разговаривала с тётей Сашей, смотрела, как ровно и тихо горит свечка, воткнутая в рюмку с рисом, слушала, как успокаивается, засыпает город.
Вдвоём омыли тело. Соня сбегала проверить, как там Лариса. Вернулась.
Маня перебирала в уме воспоминания. Первым вынырнуло, как с мужем и Ириной стояли в очереди за черенками для лопат. Кому и зачем понадобился этот черенок – бог весть… Вообще, Ирина нормально подгадала. Ни мамы, ни дочки, только Соня. А Соня – такой человек. Подходящий. Знает, как и когда умирать правильно. Что дальше, знает, что потом.
Свечка горела ровно. За окном проскрипели полозья санок.
***
Ранним утром Маня вернулась домой, упала на постель и проспала до темноты. А ведь надо помогать с похоронами, звонить людям, вообще шевелиться. Вместо этого хотелось малодушно заползи с головой под одеяло и спать, спать дальше, пока все так или иначе не рассосется. Но тут в прихожей настойчиво задребезжал звонок. На пороге обнаружилась неразлучная парочка Даня и Паша.
Даня приходился Мане одноклассником, Паша был на год младше, что, впрочем, не мешало ему верховодить в совместных начинаниях и забавах. Вот и теперь он сориентировался первым.
– Водку, быстро! – Скомандовал он, одновременно делая шаг через порог и извлекая из кармана гранёную стопку.
Маня выпила прямо в коридоре и совершенно не почувствовала вкуса. Точно дистиллированную воду пила.
– Как ты? – Спросил Паша. Они уже сидели на кухне.
– Ирина умерла, – сказала Маня и не заплакала.
Ночью она проснулась от какого-то пронзительного чувства. Ничего не поняла, поглядела, как спит, умостившись в кресле, Паша, осторожно, стараясь ничем не скрипнуть, вернулась на кухню, открыла окно и закурила. Ночной город ныл на монотонной заводской ноте. И лаяли собаки.
Потом Маня узнала, что Даня ушёл ночью. Его вызвали брать банду. Уходя, он заботливо укрыл её вторым одеялом.