Арсений ЗАМОСТЬЯНОВ
На площадях Москвы, в витринах магазинов в этом году праздничные ёлки поселились аж в ноябре, который выдался бесснежным. Дед Мороз, Снегурочка, зайцы с барабанами, снеговики – всё это было у каждого из нас в детстве. Сказка из папье-маше и ваты, волшебство под ёлкой, несколько дней новогоднего чуда. В СССР новогодняя ёлка была главной массовой детской забавой.
И казалось, что сказка эта – старинная, вечная. Помню, мрачной зимой 1991-го, когда в Беловежской Пуще уже был подписан торопливый некролог Советскому Союзу и казалось, что будет распущена армия, остановится транспорт. «и так уже скоро мы начнём голодать», одна милая старушка изрекла: «Никогда не было такой плохой ёлки». «Ёлкой» она называла два-три дня передышки в рабоче-крестьянском календаре: 31 декабря, 1 января и, если повезёт, ещё суббота с воскресеньем. Тогда ведь и вообразить нельзя было двухнедельных каникул. Это сегодня у нас экономика так выстроена, что курортные увлечения топ-менеджеров важнее трудовых человеко-часов. А в ХХ веке герой ёлочного телефильма «Ирония судьбы, или С лёгким паром» гордо заявлял сопернику в новогоднюю ночь: «А у меня завтра вообще выходной день!» День, а не полмесяца.
Нам казалось, что сказка Нового года с добрым Дедом Морозом и всесильным заклинанием «Ёлочка, гори!» существует сотни лет, а между тем она придумана в предвоенные 30-е годы… Мороз-воевода из поэмы Некрасова, Морозко из сказки, записанной Афанасьевым и пересказанной Одоевским, – суровые языческие дỳхи, и подарков от них не дождёшься… Снегурочка из пьесы Островского тоже не похожа на героиню ёлок.
Создание эстетического мифа русской зимы было потребностью нашей культуры с державинских времён («С белыми Борей власами и с седою бородой…»). Русская идиллия должна быть снежной, в торжестве роскошной метели – как итальянским пейзанам с фарфоровых чашек пристали летние декорации. Советская массовая культура обживала зиму во всех жанрах. Важным сюжетом красной новогодней традиции было предание о Ленине на ёлке в Сокольниках. Вера Инбер писала:
В Сокольниках один заветный просек,
Где Ленин был на ёлке у ребят,
Уже давно о памятнике просит,
Деревья все об этом шелестят.
Ещё в 1917-м, в канун первой советской ёлки, Демьян Бедный написал стихотворение, опубликованное в «Правде» 6 января 1918 года: «У господ на ёлке». Дореволюционные праздники, по Демьяну, были сплошным мучением для угнетённых классов, но в результате получилось одно из лучших стихотворений Бедного – по-частушечьи острое:
Попрощались и – домой.
Дома – пахнет водкой.
Два отца – чужой и мой –
Пьют за загородкой.
Спать мешает до утра
Пьяное соседство.
Незабвенная пора,
Золотое детство!
Но во второй половине 20-х годов вошедшие в силу педологи вырубали под самый корешок сказку, рубку ёлок считали кощунственным насилием над природой, а хороводы вокруг разукрашенного дерева – иррациональным идиотизмом. В те годы началась особо рьяная борьба с «религиозным дурманом». Считалось, что с веры в рождественское чудо, в Деда Мороза начинается религиозность… В 30-е с педологами расправились жестоко. В педологической системе ценностей сам факт торговли ёлочными украшениями вызывал праведный гнев: мы воспитываем в детях мещанский фетишизм! Но наступила эпоха «освоения классического наследия». Детские праздники выглядели уместно на фоне венецианского карнавала архитектуры Жолтовского. Оказалось, что и мишуру, и гирлянды, и Деда Мороза, и даже старорежимную песенку Раисы Кудашевой «В лесу родилась ёлочка» можно принять на службу новой власти. Нужно только слегка изменить контекст, вместо Рождества сосредоточиться на встрече Нового года. «Жить стало лучше, жить стало веселее» – отныне каждый год начинался с праздника, который приходил на улицы городов. А для детей – со сказки, с волшебного ритуала.
Хотя бы и связанного с политической грамотой. «Во что мы будем играть? – спросила Владимира Ильича маленькая девочка. – Давайте скорее!.. Ну, во что же?
– Сейчас давайте водить хоровод вокруг ёлки, – предложил Владимир Ильич. – Петь будем, а потом в кошки-мышки…
– Согласны, согласны! – хлопая в ладоши, закричала девочка, и все другие хором за ней» – это Бонч-Бруевич, это из ленинского канона, но и из канона новогоднего.
Ленин, затеявший игру в кошки-мышки, – чем не рождественский дедушка? В детских садах аж в 80-е рассказывали, что новогодние подарки Деду Морозу передаёт Ленин, а уж красноносый дедушка со Снегурочкой прячут их под ёлки… В 1924 году, в крещенские морозы, Ильич умер. С тех пор крещенские морозы в СССР называли ленинскими днями. После этого на целое десятилетие рождественские праздники попали в опалу: православный праздник казался враждебным, а свежая новогодняя традиция ещё не сложилась. Наконец в 35-м году было принято решение устроить для детей ёлку – и творческие единицы, вдохновлённые правдинской статьёй П. Постышева, принялись создавать сказку Нового года. Первую ёлку Постышев – второй секретарь КП УССР – устроил в Харькове. Канон сложился к встрече 1937-го, когда на главной ёлке страны в Доме союзов в роли Деда Мороза выступил самый тучный («Что толст он – это не беда, / Беда, что тонок не всегда!») и самый популярный московский конферансье Михаил Гаркави, поднявший фужер, полный новейшего советского шампанского.
Родилась советская традиция, в которой Новый год заслонил Рождество. Мы договорились: сегодня кажется, что сталинская сказка Нового года существовала всегда – значит, задумка сработала, цемент схватился. Сказка получилась на славу. В ней переплавились фольклорные линии, традиции детской литературы и фактура «советских чудес». Ведь в разные годы участниками новогодних праздников были полярники, будённовцы, рабочие с Магнитки, космонавты и даже кукурузные початки. Идеологи сталинского призыва знали толк в фольклоре: Отто Шмидт – герой газетных репортажей и славной книги «Как мы спасали челюскинцев» – легко превращался в великана Поколенбороду из оперативно сложенных былин, которые называли «новинами».
Традиция формировалась на глазах довоенного поколения: рядом с Дедом возникла внучка Снегурочка, им помогали зайцы и снеговики, а нечистая сила пыталась сорвать праздник. Возраст Снегурочки варьировался: от младшего школьного до невестиного. Мы говорим: стихи для Гимна Советского Союза сложили три соавтора – Сергей Михалков, Габриэль Эль-Регистан и Иосиф Сталин, а сказку Нового года – Иосиф Сталин, Лев Кассиль и Сергей Михалков. Это, конечно, для красного словца: новогодний канон складывался почти двадцать лет после 1935-го, и авторов у него было больше. Тут и Владимир Сутеев, и Мстислав Пащенко, и ещё десяток писателей, художников, мультипликаторов, лучше которых и не было на свете… Часто бывает: идеология триумфально входит в детскую комнату, как слон в посудную лавку. А здесь вышло тонко, почти без швов. Получилось естественное фольклорное осмысление современности, героики ХХ века. Вожди не потеснили зайцев со снеговиками.
В 1934-м, в эмиграции, Вертинский тосковал о русском заснеженном Рождестве:
Время унесло тебя с собой,
Рождество страны моей родной…
А потом, на Родине, стал привыкать к советскому новогоднему торжеству. «Мы на ёлку повесим звезду», – писал он в 1945-м. Ёлочные звёзды в ту пору повторяли очертания рубиновых звёзд Кремля. Между прочим, «Доченьки» перекликаются с другим советским озарением Вертинского – песней о Сталине «Чуть седой, как серебряный тополь». Единство размера, мотива, времени и места написания. И вера в чудеса под запах мандаринов – рождественские, новогодние.
С 1938 года Деды Морозы – парашютисты десантировались в самые отдалённые уголки страны, чтобы и тамошние дети не были обделены подарками. Авиасказка, как и сказка об Арктике, была приметой тех первых сталинских ёлок. Рождественские сказки по нашему хотенью оборачивались мультфильмами, в которых Дед Мороз летал на самолётах, доказывая преимущество технического прогресса над чудесами Лешего. Кремлёвские звёзды по волшебству превратились в символ советского Нового года, ими украшали макушки нарядных ёлок. Кроме шаров и хлопушек на еловых ветках нашли место лётчики, пионеры, а позже – и космонавты.
Вот вам ещё новогодняя история: в фильме Льва Кулешова «Сибиряки» (1940) дети под Новый год решают разыскать затерянную в Сибири трубку Сталина. Им снится, что Сталин прикуривает эту трубку от пионерского костра, который устроили прямо в Кремле, возле Царь-пушки. В фильме есть атмосфера ожидания чуда, поиска Святого Грааля в образе сталинской трубки.
В финале лучшей советской новогодней сказки («Чук и Гек» А.П. Гайдара, 1939) мы видим апофеоз Родины: «Что такое счастье – это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту огромную, счастливую землю, которая зовётся Советской страной». Своя коронная рождественская сказка была и у С.Я. Маршака – «Двенадцать месяцев». И у Михалкова, который вместе со Львом Кассилем был автором сценариев главных ёлок – в Доме союзов:
Говорят: под Новый год
Что ни пожелается –
Всё всегда произойдёт,
Всё всегда сбывается.
Могут даже у ребят
Сбыться все желания,
Нужно только, говорят,
Приложить старания.
После смерти Сталина для ёлок откроют кремлёвские палаты. Дети обживали Большой Кремлёвский дворец с его Георгиевским залом. Потом – Дворец съездов с его эскалаторами и стёклами повышенной зеркальности, в которых отражаются золотые купола. Главные (и самые настоящие!) Деды Морозы всея СССР менялись не чаще, чем генеральные секретари ЦК КПСС. Сергей Преображенский, Александр Хвыля, Роман Филиппов – справедливые и басовитые цари сказочного царства. Каждый из них хозяйничал на престоле русской зимы по полтора-два десятилетия. Почему-то их редко вспоминает телевидение – давайте уж загадаем желание, чтобы однажды нас поздравили ретро-Морозы всех времён от Гаркави до Филиппова…
Сегодня, пожалуй, праздник, растянутый на две недели, стал более взрослым и коммерческим. Но что останется, когда исчезнет сказка? Скидки в переполненных магазинах, ночные пробки, отзвуки шумной музыки, изжога. Праздники надоедают, приедаются. Сказка не надоест никогда.