Злата Андронова,
Керчь
***
Седой коридор бардо -
единый для джив Советии.
Пути посмертья - о, да! -
шипит в уголок повешенный
белесый болтунчик. Но
ни джива его не слушает:
болтают, мусолят то,
что мыслят своими душами.
Тревожный, режущий свет
Под дверью из красной кожи.
Конечно. Маршевый век
Собрал на себя похожее.
Нужно еще отметиться
В ГБ, в гороно, на таможне...
Скучная дымная грусть,
Стыд на веревочках нервов.
Рыбак? Паром? Сухогруз
Стоит под погрузкой в чрево?
***
Человек рассеянный
был совершенно прав:
он, отправляясь вон со двора,
не считал светил,
он сунул руку в штанину,
ногу в рукав,
чтоб ни один городской диббук
не определил.
Проводя принятый в транспорте
ритуал,
был с туземцами
безупречно вежлив,
на сортировочной -
Московский, в скобках, вокзал -
сел в вагон с незамутненной
верой.
Человек рассеянный
был совершенно прав.
Жаль, повелся на басню
про «наяву».
Под утро его вагон
загнали в состав -
и он бы отправился
на Москву.
***
Грузовики мои, грузовики,
Грузовики мои.
До горизонта
Колоннами, как пальцами руки
Вы тянетесь сквозь плавленое золото.
Течёт асфальт, течёт закат, течёт
Степная пыль по обожженной коже.
Поманит Крым умением красот -
И тут же по-хохляцки облапошит.
И будете стоять среди полей
Полуденных, мошкою обозлённых,
Змеиное «зачем-сюда-полез»
Расслышав в белом шуме телефона.
Послышится. По памяти черкнет
Из вездесущей дикторской трещетки:
Расчет, учет и что-то там насчет
Почетно... Это той весной - почетно.
Простои, гонка, пробка, пахота.
Мелькнут красоты марсианской солью...
Провинция! Два путевых листа
Заполнить без ошибок не изволят...
Грузовики, глашатаи бравад,
Кто, кроме вас? Кто, согласитесь, кроме,
Когда ползёт верблюжий караван
Через ушко игольное парома.
Как пяльцами у пряхи под зонтом,
Как шелковою нитью на пинцете,
Вы шьете, вы мостите, вы - зато -
Врачуя рану двух десятилетий.
Дядьке
Свежий шок вполне предсказуемо
человека возводит в степень.
Нет, он не был жизнелюбом -
тих, пьян и незаметен.
Помер, как собака верная.
Старый пес, отводил беду
от сестры, старушки примерной,
первой в нашем роду.
Очень правильно, согласно дхарме,
да и жил мужицки дхармически:
все сделано его руками
в хате, все, до последней ниточки.
Да уж, в эту квартиру он
впечатался просто на матносителях.
Если поселится домовой,
буду считать, что его похитили.
К слову, боялся, видать, и сам:
на зеркале в комнате удобная шторочка.
Впрочем, вряд ли, скорее так:
не любил смотреть на себя, готового.
Все в роду, кроме первой, смертельно гордые.
Все нарастили себе убежища.
Слава богам, на его голову
стекалось бухое подъездище.
И еще, конечно, запомнится
хохма сроку полугодового -
о зверюге двухдневного возраста,
выволокшей за сбритые волосы
из глухого отруба, ночью,
с фонарем и такой-то матерью,
это клятое истошное
под балконы искать внимательно.
Кормил из шприца, нагрев молока -
со своей коровы несет соседка.
Растил себе мурчальника,
дал имя коту, с ним и беседовал.
У кошек теперь своя комната.
Светильник кустарные сопла таращит.
Вот она, конура для компа.
Сверла - правый нижний ящик.
Надо учиться точить ножи.
Глянуть в нете схему люстры.
Здесь теперь следует жить.
Здесь достаточно пусто.