О несуетности писательских поисков и тревоге за судьбу планеты
Имя прозаика Петра Лукича Проскурина (1928–2001) в особой рекомендации не нуждается – его своеобразной визитной карточкой стала знаменитая трилогия о судьбе России: романы «Судьба», «Имя твоё», «Отречение». Могучую эпопею, включившую в себя историю русского народа за весь ХХ век (брежневско-ельцинские времена ярко охарактеризованы в другом талантливом романе «Число зверя», 1999), полюбил всесоюзный читатель и любит до сих пор всероссийский, о чём нагляднее всего говорят пиратские издания последних десятилетий, мгновенно исчезающие с прилавков книжных магазинов.
Эти романы, а к ним необходимо добавить и такие произведения, как «Чёрные птицы», «Седьмая стража», другие повести и рассказы, были впервые опубликованы в популярном тогда журнале «Москва», где я заведовал отделом поэзии и был одним из членов редколлегии. В нередких беседах со мной он всегда с чувством благодарности к коллективу редакции вспоминал о трудностях прохождения его произведений через цензуру.
Вот некоторые из моих дневниковых записей:
«25. X. 84. Главлит всё-таки снял роман Проскурина, и пришлось ставить вместо него Л. Карелина. Большая потеря!
10. Х. 85. Рассказал ему о Циолковском – для него это было новостью. Обещал ему дать почитать «Монизм вселенной» и беседу с выдающимся учёным Чижевским.
Беседовали вначале о его прозе «Порог любви», который так обкарнали, что и мне видны провалы в повести. На этот раз говорили о творчестве малоизвестного Всеволода Никандровича Иванова.
14. III. 87. Давно не было такой вязкой недели на работе: трудности с публикациями… Дозвонился до Проскурина (договорились беседу перенести на конец моего отпуска). Пётр Лукич тяжко дорабатывает третью часть «Судьбы»...
Петра Лукича можно охарактеризовать одним словом: защитник. Всё творчество народного заступника было обращено к людям, хотя для светского общения он был трудным человеком. А разве можно говорить правду о настоящем положении русского народа и улыбаться? Не для него были правила моветона. И речь его была тяжёлой от ночных раздумий и горечи несправедливости, ощущаемой русским народом – тягловым народом. Как можно гулять и пировать на банкетах, когда многие ложатся спать голодными. Разве сейчас не актуальны слова Пушкина, сказанные по другому, но всё равно юбилейному поводу: «Праздников будет на полмиллиона. Что скажет народ, умирающий с голоду»?
Конечно, Пётр Лукич был человеком тяжёлым для лихих объятий. Не помню случая, чтобы он кидался кому-то навстречу, обнимал, похлопывая по плечу. Чувствовалось, что он в своей жизни столько встретил ядовитых стрел недоверия и зла, что его сердцу надо было убедиться в неподлости улыбки, в честности объятия, в ясности намерений…
Оттаивал он долго. Зато, когда видел родное, дружеское лицо, то глаза его распахивались навстречу, и строгая улыбка, чуть виноватая за строгость, обдавала тёплой волной приязни.
Он был крупным человеком, не скорым на любезность. Если что-то ему не нравилось, он мог быть и резким. Помню, в 1995 году мы Петром Лукичом проводили литературный вечер, посвящённый Лермонтову, в Пятигорске. В застолье Иван Иванович Никишин, глава города и мой добрый друг что-то сказал Проскурину неудачное. Пётр Лукич резко ответил ему и встал из-за стола. Мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы восстановить мир и доверие.
Начало нового тысячелетия Проскурин отметил выходом в свет книги «Мужчины белых ночей» («Роман-газета», 2001), которая включала в себя семь маленьких повестей, чутко отразивших фактологические и духовные изменения в нашей жизни, что позволяет сказать о Петре Лукиче не только как о талантливом, но и остросовременном прозаике. И в новых произведениях писатель оказался верен своей природе: живописать только правду, пусть и горькую, о радостях и страданиях своего народа, из глубины которого он вышел. И поразительна та мощная, неподкупная сила, с которой он встаёт на защиту исторических ценностей родной земли от разграбления…
Мне близко творческое поведение Петра Лукича Проскурина: и несуетность его писательских поисков, и озабоченность судьбой родного народа, и продолжительное, с годами всё более углубляющееся исследование русского характера во всём его многообразии, и редкостное умение сразу отличить видимое, кажущееся от подлинного, и обострённое чувство современности, и тревоги за судьбу планеты... Далеко не всё из того, о чём мы с ним неоднократно говорили, зафиксировано в публиковавшихся мной беседах и мною расшифровано… Ниже приводится ответ Петра Лукича на мой вопрос о влиянии жестокой войны на его раннюю юность. (Я и сам в начальном детстве испытал горечь фашистской оккупации.)
«Безусловно, война потрясла, затронула много и многих. Возможно, война и заставила писать. Ещё мальчишкой я пробовал писать стихи, стремился что-то выразить, убежать от того, что делалось вокруг меня в оккупации, – а было мне тринадцать-четырнадцать лет, – пытался создать свой отдельный мир. Иначе не выдержал бы. И именно в этом искусственно создаваемом мире и уцелела моя душа. Если же брать судьбу своего народа, то его бытие и побуждало к глубоким раздумьям. Почему всё так происходит, почему столько неблагополучия? Такой вопрос возникает, наверное, тогда, когда человек достигает определённого уровня культуры, когда он в состоянии философски осмысливать жизнь. И появляется тогда желание понять, что такое народ, куда он идёт? Как говорят, зачем и откуда?»
Первый свой роман «Глубокие раны», малоизвестный читателю, написал он на Камчатке, куда приехал после прохождения армейской службы. Произведение про оккупацию, о борьбе подпольщиков, с детективным сюжетом. Но язык был, конечно, орловский. Это тот орловский языковой куст, из которого вышла вся наша великая литература.
«Да, Орёл, Брянск, Смоленск, Тула, Калуга – это огромный языковой заповедник. И ныне так, хотя теперь первозданную, самобытную речь можно услышать по большей части на редких базарах, в глубинке, в Брянских лесах, которые также, к огромному сожалению, начинают усыхать. Однако язык тот сам по себе удивителен! Когда я замыслил писать свою эпопею? И почему эпопею? Да потому что хотел исследовать в ней, что произошло с русским народным характером, что дала ему революция и к чему привела со временем. И я понял, что на Дальнем Востоке об этом не напишу, поскольку мне не хватает языка. Пришлось вернуться в Орёл и окунуться там в речевой океан. Никто не разговаривает так, как сам народ. Мы здесь дискутируем о том, что гибнет язык... И всё же язык не может, наверное, ни погибнуть, ни возродиться. Он постоянно в развитии. Конечно, язык – это народ, а он расселён на большой территории и имеет свои особенности…»
Возможно потому, что я не был на похоронах Петра Лукича (мы с выдающимся литературоведом Михаилом Лобановым находились в это время в Западной Сибири на совещании региональных писателей), я до сих пор не ощущаю его буквальной смерти. Только закрою глаза, как передо мной появляется его крупное лицо, широкая грудь в кожаной куртке, вновь ощущаю сильные руки, которые обнимают меня, когда мы расстаёмся у станции метро... Помню, что я обернулся и успел увидеть, как он, мягко проходя сквозь толпу, двигался к массивным дверям подземки. Его голова была хорошо заметна, и я физически улавливал тёплые волны, шедшие от его разгорячённого движением тела.
В своих раздумьях я часто разговариваю с Петром Лукичом. И в этом нет ничего странного. У меня сохранилось несколько диктофонных кассет с записями интервью – и не одного! – с писателем начиная с 1987 и по 2001 год. Я включаю их и расшифровываю, и у меня возникают новые вопросы, на которые он отвечает… Только на этот раз наша беседа не записывается мной. Но в памяти моей наш разговор, а иногда и полемика, сохраняется надёжнее, чем на высококачественной магнитофонной плёнке.
На сороковины Петра Проскурина «Литературная газета» по инициативе Юрия Полякова опубликовала моё «последнее интервью» с писателем.
Это был ноябрь 2001 года. А уже через три месяца прошли первые «Проскуринские чтения». В апреле 2002 года известные писатели Владимир Карпов, Михаил Алексеев, Егор Исаев и ваш покорный слуга примчались в Тверь на открытие памятной доски Петру Лукичу. 22 января 2003 года Брянск гостеприимно принимал (на 75-летии Проскурина) Егора Исаева, Виктора Петелина и меня. Вечера, встречи прошли очень хорошо благодаря доброй помощи губернатора Брянской области Юрия Лодкина.
А вскоре, 25 февраля, в Доме литераторов состоялся большой вечер, посвящённый знаменитому русскому писателю, в котором участвовали Юрий Бондарев, Евгений Матвеев и Зинаида Кириенко… эти имена много значат для общественной жизни русского народа.
И везде многие годы инициатором благородной памяти выдающегося писателя были светлый ум и добрые руки любимой супруги Петра Лукича Лилианы Рустамовны. Вклад её в сокровищницу памяти мужа неоценим и требует отдельного разговора.
Когда я однажды спросил Петра Проскурина, какие образы из созданных им произведений являются самыми близкими авторскому сердцу, то один из последних народных летописцев твёрдо ответил: «Захар Дерюгин и жена его. В них раскрыта суть органического оптимизма русского народа».