Родился в 1958 году. Окончил Московскую государственную консерваторию им. П.И. Чайковского. Преподавал в вузах, работал в профессиональных, любительских и учебных хорах. С 2001 по 2014 год был старшим регентом Успенского кафедрального собора в Лондоне. В 2014 году вернулся в Россию. В настоящее время – художественный руководитель хоровой студии «Царевич». Писать начал в 1980‑е годы – исследования о природе хорового и церковного пения, об истории русской эмиграции. Готовятся к публикации несколько сборников рассказов.
Уже больше года назад мне приснился сон, в результате которого я крупно пострадал. Наверное, именно поэтому я его и запомнил. Дело было так.
…Лето. Степь. Возможно, отдалённые окрестности Сталинграда. Идёт война с фашистами. Я – призванный в армию красноармеец. Странным образом, но мне поручено совершенно одному держать переправу через небольшую безымянную реку. Никто мне не отдавал приказ, не присылал нáрочного с пакетом, но у меня было твёрдое убеждение, что дело обстояло именно так – защищать родные рубежи и не пропускать врага в глубь страны. Но почему одному? Куда девались остальные бойцы? Я даже не помнил, были ли они вообще... Вокруг не было окопов, пулемётов, на мне не было даже солдатской формы и табельного оружия, но я точно знал, что я красноармеец, должен держать переправу и никому не отдавать ни пяди родной земли.
Вдруг вдалеке на другой стороне реки показались вражеские войска, что вынудило меня начать срочно готовиться к отпору. В чём заключалась подготовка, я представлял мало, поэтому просто ходил из стороны в сторону и ждал, что будет дальше. Помню, я ходил и пытался вспомнить, что следует делать в этом случае, т.е. в случае приближения фашистов.
Вражеская армада неумолимо приближалась. Я ещё подумал в этот момент: «Ну вот! Дождался на свою голову! Что будешь теперь со всем этим делать»?
Наконец неприятель приблизился к берегу. Я понял, что сейчас фашисты начнут готовиться к переправе. И действительно, у переднего танка открылся люк, и из него вылез командир. К нему сразу подскочили те, что подъехали к берегу на мотоциклах. У меня не было сомнения, что именно этот танкист был главным в этом войске. Мне бы выстрелить в него и тем сорвать стратегическую операцию, но на беду у меня не было с собой оружия. Я, конечно, разволновался. Мол, чем же я буду защищать рубежи родной земли? Чем я встречу врага? Мысли все были правильные и своевременные, но их я тут же отогнал от себя. Я знал, что задача поставлена и её следовало выполнять любыми доступными средствами.
А между тем на той стороне, до которой я бы мог докинуть камнем (а я действительно далеко умел бросать), продолжались консультации главного танкиста с мотоциклистами. Между делом они разложили на земле скатерть, положили на неё съестное, достали пару бутылок хорошего вина, поставили несколько симпатичных складных стульев, сели и начали подкрепляться. При этом рядом со скатертью появилась карта военных действий, и немцы время от времени сверялись по ней, наставляя в мою сторону бинокли и что-то оживлённо между собой обсуждая, показывая рукой куда-то вдаль, позади меня. Я даже оглянулся, думая, что подошли наши, что теперь я не один буду защищать рубежи, но нет, никого из знакомых красноармейцев рядом видно не было.
Тем временем к первому танку подъехали ещё несколько. Я ещё подумал про себя: вот собирают в кулак главные силы, скоро начнут. Немцы повыпрыгивали из танков и начали без обиняков смотреть в мою сторону. Кое-кого из них пригласили присоединиться к трапезе. При виде свежих вражеских сил у меня не было растерянности, наоборот, я старался даром времени не терять и прикидывал, что буду делать в случае того или иного поворота дела. При этом я никуда не прятался, никуда не уходил, а сел на песок метрах в десяти от воды и спокойно наблюдал за происходящим.
Подъехало ещё несколько танков. Из них тоже повыскакивали враги, которые достаточно миролюбиво начали прохаживаться взад и вперёд. По всему было видно, что они совершенно не опасаются меня: я не делал предупредительных выстрелов в воздух, не кричал в громкоговоритель о недопустимости их маневрирования и что я ни при каких обстоятельствах не пропущу их на нашу территорию. Словом, пока я не предпринимал против них никаких решительных действий, поскольку весь этот танковый фарс мог оказаться обыкновенными учениями. Однако у меня всё-таки было мало уверенности, что это учения. Время от времени в моей голове мелькала мысль – это всё не понарошку, всё по-настоящему, это война!
Эта мысль прямо разозлила меня: подъехали, такие чистенькие, новенькие, костюмы на них с иголочки, как на параде, расселись на симпатичных импортных стульях, едят, совещаются, консультируются и не обращают на меня никакого внимания. «Ах так, – думаю, – ну погодите. Ужо я вам». Я стал озираться в надежде найти хоть какой-нибудь камень или палку, даже отошёл порядком от берега в глубь степи, но нигде ничего подходящего не нашёл – один сплошной песок, мелкий ракушечник и крошечные кустики наподобие кактусов. Прямо пляж черноморский, а не поле битвы.
Пока я ходил по степи, обстановка на том берегу начала серьёзно меняться. Экипаж переднего танка, в котором приехал вражеский командир, полез обратно. Они собрали скатерть, сложили стулья и всё спустили в люк. Я ещё подумал: «Вот настоящие немцы приехали: аккуратные, опрятные, всё за собой убирают, нигде после себя мусора не оставляют. Приятно ведь». Наконец люк захлопнулся, заурчал мотор, и танк решительно полез в воду. Я знал, что в этом месте была приличная глубина, поэтому терпеливо ждал, когда скрывшийся в наших территориальных водах танк снова появится на поверхности. Так и случилось. Не прошло и минуты, как из воды показалась башня фашистского танка, с которого ручейками стекала вода.
Увидев танк уже на нашей территории, я немедленно бросился ему навстречу. А в голове стучало: «Только бы успеть, только не пропустить». Однако танк деловито выкатился на наш песчаный, отлогий берег и остановился практически около меня. Из него вылезли два фашистских танкиста, почему-то уже в плавках, купальных шапочках и в переливающихся солнечных очках. Ничего воинственного в них не было, поскольку на их фашистских физиономиях были запечатлены вполне миролюбивые улыбки. Фашисты радостно смотрели на меня, и по всему было видно, что они не собираются со мной воевать и тем более порабощать нашу землю. Мало того, мне стало немного совестно, что у меня появились столь враждебные мысли. Поскольку было совершенно понятно, что танкисты просто приехали купаться. Между ними и мною, неожиданно оказавшимся одетым примерно в том же стиле, завязался разговор. Я ощущал, что мне почему-то совсем не хотелось убивать немцев, да было и нечем, хотя в глубине души я понимал, что они – мои враги. Немного поговорив, немцы таки пошли купаться, при этом вежливо попросили меня посторожить их танк.
Накупавшись, танкисты вылезли из воды, немного обсохли и, пожелав мне хорошего дня, сели в свой танк и поехали туда, куда показывали рукой во время своего совещания на том берегу. Я никак не ожидал от них этого, думал, что они вернутся обратно на тот берег, и меня разобрало: «Да как же так? Как я дал себя обмануть? Ведь я пропустил целый танк к нам в тыл. Почему я не повредил его, даже не поцарапал нисколько? Что теперь будет? Как этот мой воинский проступок повлияет на ход войны»? Я недоумевал и страшно негодовал на себя. Я готов был немедленно броситься в погоню, но тут из воды показались двое молодых парней, одетых во что-то очень нарядное. Приглядевшись, я понял, что это были гидрокостюмы. На этот раз сомнений быть не могло: парни были водолазами-террористами, из чего вытекало, что скрытно от меня готовится спецоперация и надо держать ухо востро.
В руках у водолазов было что-то очень похожее на сложенную в чехол торпеду. Так я определил длинное, темное и тяжёлое, устремлённое на меня. Могло ли оно выстрелить или не могло, я размышлять не стал, но понял, что на этот раз не буду завязывать дружественных разговоров, не буду давать им купаться, не буду ничего сторожить, а буду насмерть стоять на вверенном мне рубеже и не пропущу врагов в глубь степи.
Однако те двое с торпедой наперевес явно имели такие же намерения в отношении меня. Они уже почти бежали в мою сторону. Не имея под рукой никакого оружия, я решил применить все имеющиеся средства защиты, которыми наделила меня природа. Разумно оценив, что, кроме ног и рук, у меня при себе ничего не было, я приготовился к отражению атаки. Фашисты быстро приближались. Ещё шаг, другой, и они поравняются со мной. Не дожидаясь каких-либо действий от них, я размахнулся и со всей силы ударил левой ногой в край торпеды. Последнее, что я увидел, были падающие фашисты. Только я начал осознавать, что атака была сорвана, как в тот же миг почувствовал сильную боль, от которой проснулся.
Открыв глаза, я увидел красные разводы на недавно отремонтированной стене и свою окровавленную левую ногу с чем-то неправдоподобно задранным вертикально вверх в области большого пальца. Ещё не понимая, что произошло, подтянул ногу к себе, стал приглядываться и определил, что у большого пальца левой ноги отломан ноготь, вставший вертикально и держащийся непонятно на чём. Однако не боль и не вид окровавленной ноги возмутили мой дух. В волнение меня привела мысль: «Что с тем танком, который ушёл в степь? Что с теми двумя фашистами, которые упали, но могли остаться лишь легкоранеными? Что с остальной танковой армадой?»
Не получая вразумительных ответов и окончательно освобождаясь от оков сна, я позвал жену:
– Насть, а Насть! Я палец повредил. Тут кровь течёт. Меня надо спасать!
Жена спросонья мало что понимала, но, открыв глаза и увидев мою окровавленную ногу с торчащим кверху ногтем, охнула, вскочила и побежала за аптечкой. Я ещё подумал: «Как же хорошо, что я сейчас не один. Вот что было бы, если…»
Послесловие
Через пятнадцать минут мы уже сидели в такси, которое везло нас в травмпункт. Когда меня принял врач, он, естественно, начал расспрашивать меня о причине травмы, но, когда я правдиво и без ненужных подробностей только лишь начал рассказывать ему про фашистов, про танк и про степь, он прекратил что-то записывать в журнал и стал пристально на меня смотреть. Что вызвало его особенный, подчёркнутый интерес – содержание моего сна или сила удара, – я решить не могу. Одно было ясно и ему, и мне: травма была налицо, а значит, мой рассказ был чистой воды правдой. Я видел, с каким участием слушал меня доктор, и хотел было завершить историю каким-нибудь пафосным заключением, но мне было предложено пройти в операционную для удаления ногтя – этого несомненного доказательства правдивости всей истории.
