Беседу вела Анастасия Ермакова
«Информационное общество отвергает саму идею авторитета, тем более духовного авторитета», – считает писатель Андрей Рубанов. Беседуем о его новой книге, об автофикшене как основе русской литературы и о современной идеологии.
– Андрей, хотелось бы поговорить о вашей последней книге – «Ледяная тетрадь». Почему именно протопоп Аввакум?
– Основная причина – его юбилей, 400 лет со дня рождения, в 2020 году. Вторая причина – его «Житие...» мне всегда нравилось, попросту говоря, я его люблю. Третья причина – желание высказаться напрямую, в направлении актуальной публицистики. Я считаю Аввакума одним из создателей нашей цивилизационной матрицы, основанной на исключительной духовной силе и долготерпении. Кто-то должен был такую книгу написать. Вот я написал.
– Чувствуется, что вы восхищаетесь своим героем, его мужеством, силой духа, благородной одержимостью. Как думаете, кем был бы Аввакум, живи он в наше время?
– В книге есть ответ – последней фигурой, схожей с Аввакумом, был Лимонов. Но, разумеется, со многими поправками и оговорками. В новейшие времена такие фигуры, как Аввакум, невозможны. Сейчас потряси диссидента – найдёшь чек из USAID. Думаешь, что человек рисковал за идею, а он рисковал за деньги. А хуже продажности – то, что информационное общество отвергает саму идею авторитета, тем более духовного авторитета. На каждого одного, признающего ваш авторитет, приходится такой же один, который отрицает ваш авторитет. Количество последователей равняется количеству ненавистников, желающих публично самоутвердиться за ваш счёт. Сейчас существует такое понятие, как «ЛОМ», лидер общественного мнения. Но такие лидеры – они вкладывают большие ресурсы в собственное продвижение, надо мелькать в телевизоре, накапливать подписчиков в соцсетях. Так что в наши времена Аввакум был бы известен только узкому кругу людей, скажем так, «понимающих».
– Со староверами, насколько я поняла, связана ваша семейная, родовая история. Ведь староверы – это не только о правилах богослужения, это о некоей бытийной основе. Расскажите подробнее.
– У меня дед из семьи старообрядцев. Он много рассказывал о своём детстве. Потом по моей просьбе он написал воспоминания. Они производят большое впечатление. Уклад основывался на труде и самодисциплине. Все работали с пяти лет. Что характерно, в храм ходили едва несколько раз в год. В домах тоже не было никаких многочасовых молитв. Жёстко держали только посты. Когда мы говорим о патриархальной крестьянской общине, не всегда понимаем, что это такое. А это просто жизнь большими семейными кланами, со множеством братьев, сестёр, дядьёв и племянников, которые все жили бок о бок и помогали друг другу в случае нужды. Никто не мог пропасть поодиночке. И одновременно никто не мог обманом или хитростью пытаться устроиться за чужой счёт, все были на виду, каждый член общины вкладывал максимум усилий для общего блага. Жили эти люди, между прочим, довольно благополучно, за исключением периодов голода, недорода. Такие периоды были регулярно на протяжении сотен лет. По большому счёту моё, например, поколение – первое, не знающее голода. Тот же дед мой, 1914 года рождения, пережил три голода. В общем, много можно говорить, но правда в том, что той патриархальной общины больше не существует.
– Книга написана в жанре исторической публицистики. И действительно, помимо биографии самого Аввакума там множество интересных отступлений, наблюдений, воссоздающих целостную картину бытования русского этноса, формирования русского менталитета. К месту и попутные рассказы о тюрьмах, о способах казни, о тюремной литературе и т.д. Чем был обусловлен выбор жанра? Ведь мог бы получиться отличный художественный роман о протопопе Аввакуме.
– Роман я не написал, но есть пьеса «Судьба Аввакума», о ней чуть ниже расскажу. Мне и в голову не приходило делать полноценные исторические романы, я их никогда не делал и не буду. Нет мотивации. Если делать сейчас художественные романы, то это должно быть что-то принципиально новое, на сто процентов оригинальное, как «Финист» или как «Человек из красного дерева». Про Аввакума изначально задумывалась книга публицистики на историческом материале. Я давно живу и постепенно заработал право на прямые публицистические высказывания. Книгу я начинал в 2020 году, и некоторые высказывания, тогда казавшиеся мне важными, такими, которые необходимо проговорить, сформулировать, – сейчас, спустя пять лет, звучат буквально из каждого утюга. Может быть, в этом есть и моя небольшая заслуга. А романы про раскол уже написаны, всегда можно почитать, например, Личутина, дай Бог ему долгих лет.
– Мне как женщине была любопытна ваша оценка роли жены главного героя – Анастасии Марковны: «Анастасия Марковна – один из величайших женских портретов в русской литературе; следующие героини, равные ей по масштабу, будут созданы только в XIX веке». И дальше вы говорите о том, что без неё вообще не было бы никакого протопопа Аввакума…
– Ну вы представьте, он был обыкновенный провинциальный поп, а кормил в некоторые времена до 17 домочадцев. Как обходиться с таким кланом без помощи жены? А главное, она была его другом, она его поддерживала. В той политической системе, в сословно-монархической, человек находился в заложниках у монарха вместе со всей семьёй. То есть каждый, кто шёл против решений царя, мог быть уничтожен вместе с женой и детьми. Это ключевой вопрос. Сами вы можете принять пытки и смерть без колебаний и с достоинством, а вот готовы ли вы к тому, что пытки и смерть примут ваши дети? Разница очень большая. Был у них такой разговор, Аввакум прямо сказал Анастасии: «Вы меня связали». То есть он сам был готов на всё, а вот пожертвовать и семьёй – не был готов, сомневался. И Анастасия ему ответила: за нас не беспокойся. А если бы она ему сказала: «Сам ты – бесстрашный, но о детях подумай», – может, тогда и не было бы его подвига… Потому что жену и детей он любил. Он стал собой, потому что его жена тоже ничего не боялась. По этому поводу у Мельникова-Печерского есть фраза «Раскол бабами держится, в этом деле баба – голова». Так что значение Анастасии очень велико.
– Если говорить об Аввакуме как о ярком, крупном писателе своего времени, что несомненно, то кого бы вы могли назвать его последователями в стилистическом, смысловом плане?
– Вероятно, всех авторов автобиографического направления, автофикшен, «я-литературы». То есть литературы с минимальной долей вымысла. Если взять широко, сюда можно включить и Радищева, и Достоевского с «Мёртвым домом», и Чехова с «Островом Сахалин». И Лимонова, и Довлатова. У Газданова есть великолепный роман «Ночные дороги». У Захара Прилепина есть автофикшен, военная проза. И делать такую литературу довольно трудно, надо, чтобы с автором происходило множество событий. Можно и Солженицына поставить в этот ряд. «Житие...» Аввакума – это памфлет, злободневное произведение. «Архипелаг...» – то же самое, такой же памфлет. Но Аввакум, как я считаю, эту традицию автофикшен не основал. До него были Владимир Мономах с «Поучением», а также игумен Даниил, «Хожение в Палестину», это в обоих случаях – начало XII века, то есть аж за полтысячи лет до Аввакума. Получается, что автобиографии, светские жития у нас делались одновременно с «Повестью временных лет» и лежат в основе письменной культуры нашей.
– Я вот о чём, прочитав книгу, всё время думаю: почему протопоп Аввакум наотрез отказался выступить на Соборе, где от него требовалось «укорить ересь Никонову», то есть перед царём и иерархами подтвердить факты самоуправства и жестокости патриарха Никона? Ведь это в принципе совпадало с его убеждениями. И именно с этого началась последняя, печальная глава его жизни – многолетнее сидение в сырой и холодной земляной яме…
– Если я не ошибаюсь, он как раз выступил на Соборе, но повёл себя не так, как от него ожидали. Он должен был выступить как свидетель, подтвердить никоновские превышения полномочий. Но Аввакум выступил как обвинитель. За это его расстригли и сослали. Тот эпизод очень интересен. Я его потом превратил в пьесу «Судьба Аввакума». Её взял известный режиссёр, но без его согласия ничего сообщать не буду. Пока есть раздумья, делать спектакль или фильм. Примерно как «Седьмая печать» Бергмана. Против наказания Аввакума выступила царица Мария Ильинична, весь клан Милославских стоял за старую веру, а это не менее чем треть государственной элиты страны. Аввакум оказался в центре политического скандала. Если бы Аввакум отказался от старой веры, вся партия Милославских была бы посрамлена. Я там чётко увидел материал именно для пьесы, не для романа. И пьесу взяли, с ней работают.
– Лично я очень ценю ваши романы, начиная с первого – «Сажайте, и вырастет». Когда ждать новую вещь? И откуда у вас появился мистический сквознячок в изначально жёсткой реалистичной ткани повествования?
– Делать всё время реалистические истории мне давно надоело, захотелось попробовать что-то другое. Реализм сейчас делать сложно, поскольку жизнь слишком быстро меняется. За последние, скажем, 20 лет кардинально изменилась и литература, и рынок, и читатель изменился, и общество изменилось. Уже растёт второе поколение читателей, которые не выпускают из рук смартфонов. У них совсем другие способы поглощения информации, чем у меня. И мне очень нравится, что я не попал в зависимость от чьего бы то ни было мнения, от чьих-то ожиданий. У меня нет долговременных договоров с издателями, я делаю что хочу. Новый роман будет, хорошо движется, это продолжение «Человека из красного дерева» в том же направлении, которое мои друзья назвали «православная фантастика». Очень надеюсь закончить в ближайшие месяцы. Будут и книги нон-фикшен. Есть желание делать второго «Финиста», уже много придумано.
– Переместимся в наше время и немного поговорим о литпроцессе. У нас сейчас в «ЛГ» идёт оживленная дискуссия о цензуре в современных условиях, о том, как найти меру между свободой творческого самовыражения и определёнными ограничениями. Что вы об этом думаете? Нужна ли сегодня цензура?
– Цензура появляется там, где есть официальная идеология. У нас по Конституции в стране нет господствующей идеологии, следовательно, и цензуры быть не может, иначе непонятно, на что будет опираться цензор в своей работе. У нас законы есть, их, я думаю, достаточно. Есть закон о запрете пропаганды ЛГБТ – значит, этого делать нельзя. Это забота не цензора, а прокурора. Я слежу за дискуссией о цензуре, читаю «ЛГ». Всё время натыкаюсь на выражения, что писатели не будут ходить строем. Уверяю вас, такие найдутся, будут ходить строем, но только если вы им будете очень хорошо платить и давать им квартиры на улице Горького, как было при Сталине. Отправьте в лагерь человек сто несогласных, и монолитные ряды писателей немедленно начнут славить власть и, что ещё хуже, стучать друг на друга. Не все, разумеется, но многие.
Наше главное господствующее направление в русской литературе называется «критический реализм». Нельзя быть художником и не критиковать реальность. Критиковать надо всё и всех, по возможности безжалостно.
Между тем при том, что Конституция отрицает единую идеологию, именно сейчас у нас такая идеология есть, очень простая и всем понятная, и объединяющая многих: мы хотим победить в противостоянии с Западом, нам нужна Победа. Другой идеологии нет, но этой достаточно. Соответственно, есть военная цензура – я смотрю новости и вижу, как она работает. Я считаю, что, пока идёт СВО и работает военная цензура, этого достаточно, а об остальном поговорим после Победы.