МЕМОРИЯ 
Почему мы называем судьбу индейкою,
а не какою-либо другою, более похожею
на судьбу, птицею?
Козьма Прутков
В начале 60-х, отслужив в армии шестнадцать лет, я воспользовался хрущёвской оттепелью и оказался на вольных хлебах и на… распутье. Вроде бы воля вольная, но обуяла тревога – привык я трудиться до изнеможения. На службе после дальних странствий занимался алгоритмом машинного перевода с английского на русский, что было ещё задолго до появления наших ноутбуков, а по ночам переводил англо-американскую и сербскую классику, публиковал её в издательстве «Художественная литература», в «Роман-газете», «Огоньке», других журналах.
В книге «Переводчик, историк, поэт? Слово тебе, машина!» я утверждал, что язык – это нечто живое, отражающее душу, психический склад, настроения, навыки, привычки, житейский опыт, историю и многое другое народа, который на нём говорит. Цитирую себя: «…это не только сотни тысяч слов, это миллионы и даже миллиарды сочетаний… А слова? Каждое полно значений и признаёт соседство лишь определённых собратьев…» Используя электронную технику, мы загнали в неё тысячи и тысячи английских текстов, получили каждое слово в окружении, от которого менялся смысл при переводе на русский. Короче, дотошно использовали свой переводческий опыт. Лично я составил систему команд, переводившую глагол to be тысячью слов и словосочетаний.
И я позволил себе довольно нелестно отозваться о модных тогда учёных-структуралистах, безуспешно пытавшихся наладить машинный перевод, скручивая языки до считаного числа форм (структур), прикрывая примитивный подход обильной наукообразной терминологией…
Не будем увлекаться, а то возникнет вопрос: а при чём тут Вадим Валерианович Кожинов?
А притом… Это уже целая история, потребовавшая нескольких абзацев для разгона, и не знаю, сколько их ещё будет, потому что именно тогда определилась моя судьба.
В апреле 1966 года в «Новом мире» на мою последнюю книгу появилась довольно обширная рецензия под названием «Сомнительная свежесть», написанная Натальей Ильиной, о которой я знал лишь понаслышке, что она – жена структуралиста Реформатского, что её чекисты по возвращении из эмиграции приставили для наблюдения к Ахматовой. Отдав должное моей научпоповской способности внятно и забавно излагать азы алгоритма машинного перевода, она беспомощно, но высокомерно оспаривала достижения тех, кого в среде структуралистов называли «ползучими эмпириками».
Кстати, структуралисты задачи перевода так и не решили, я же могу похвастаться, что, встретив через несколько десятков лет своего бывшего сотрудника Ю. Марчука, возглавившего Вычислительный центр Академии наук, узнал, что моя система команд работает в новых мощных компьютерах.
Получилось так, что едва ли не одновременно с появлением новомирской рецензии мне сказали, что в «Московском комсомольце» появилась статья «О кибернетике без вымысла» некоего Вадима Кожинова, поводом для которой послужила та же самая моя книга. Нет, это был не ответ на злопыхательство. Просто два автора прочли едва ли не одновременно мою книгу и восприняли её совершенно по-разному.
Кандидат филологических наук Кожинов размышлял о фантастическом жанре и связанном с ним обилием книг о кибернетике. И в том, и в другом он частенько находил «последовательность пустых фраз, в которой нет ни научности, ни художественности». Прокатившись на дорожном катке по научно-популярной литературе, Кожинов вдруг во второй части своей статьи стал петь дифирамбы мне. Я у него и талант, и мастер, и скромник, и образец на ниве популяризации науки. И чтобы уж совсем обозлить своим бахвальством «моего любознательного читателя», я приведу такой пассаж:
«Он (т.е. я. – Д.Ж.) пишет предельно точно и просто, но сам внутренний пафос и движущаяся, развивающаяся мысль книги делает её живой, яркой, подлинно увлекательной». Уфф!
После недолгих поисков я нашёл Вадима Кожинова в Институте мировой литературы, а там через него познакомился и подружился с молодыми и очень талантливыми тамошними сотрудниками П. Палиевским, Д. Урновым, О. Михайловым и многими другими.
И все как на подбор они не верили в заклинания структуралистов, особенно когда дело касалось литературоведения, в силу того, что литература – яркое отражение живой речи… Не буду повторяться.
Мы часто собирались у меня на Комсомольском проспекте и в других местах дружно и весело. Я был старше по возрасту, но быстро подхватил их настрой, наслаждался умными речами. Формировалось твёрдое патриотическое мировоззрение, напитавшее впоследствии все мои книги.
Вадим Кожинов в ту пору был весел, остроумен, тороват на новые творческие идеи и не чурался зелёного змия. Самое большое удовольствие мы получали, когда он, подыгрывая себе на гитаре, начинал петь русские романсы. Знал он их феноменально много и, бывало, сперва скажет, чьи слова, музыка, в каком году впервые исполнялось (начиная с конца восемнадцатого века), потом запоёт голосом несильным, но выразительным. Заслушаешься!
Тестем Вадима был В.В. Ермилов, знаменитый в своё время могучий партийный критик и литературовед, с которым «недоспорил» Маяковский, пожалевший об этом в своей предсмертной записке. Мы познакомились с ним всё в том же Переделкине, куда Вадим прихватил меня к нему на дачу. Ермилов оказался крошечным человечком. Он стоял на высоком крыльце, измеряя мой рост на глаз, пока мы шли от калитки, а когда мы приблизились, спустился ступеньки на три, чтобы быть со мною ростом наравне, и протянул руку. «Э, – подумал я, – с таким надо держать ухо востро!» Но не пришлось – он удалился в недра дачи, и больше я не видел знаменитого деятеля никогда.
Вадим со своей милой супругой Леной унаследовали эту дачу. В ней их часто навещали молодые и немолодые русские поэты, которых привлекали разносторонняя образованность Вадима, дар убеждать, поразительная память на стихи…
Одно время у него жил М.М. Бахтин, которого Вадим, прочитав его старую работу о Достоевском, извлёк из десятилетий безвестности и положил начало его всемирному признанию. Мне доводилось писать о Бахтине в 70-е годы. Отыскав текст сейчас, я поразился сходству этих двух личностей в моём восприятии. Вот что я писал:
«Скончавшийся несколько лет назад известный теоретик литературы Михаил Михайлович Бахтин был приветливым и терпеливым человеком. Я не могу похвастаться короткими с ним отношениями, но те несколько встреч, которыми я обязан критику В.В. Кожинову, произвели на меня впечатление незабываемое. Бахтину уже было под восемьдесят, но он поражал ясностью ума, энциклопедичностью знаний, умением на лету схватить мысль собеседника и превратить её в нечто значительное по содержанию и блестящее по форме изложения. Делал он это так ненавязчиво, с такой благородной, почти утраченной манерой разговаривать и спорить, что возникало ощущение свободы, раскованности. Мысли являлись, и в самом деле подстёгиваемые выражением живейшего интереса, которое было написано в молодо вспыхивавших глазах, так не вязавшихся с его старческой маленькой зябнувшей фигуркой, укутанной в плед».
К сожалению, я вспомнил сейчас, что и мне уже восемьдесят три, вспомнил тоже жившего на даче у Вадима очень рано скончавшегося Юрия Селезнёва, красивого человека, замечательного редактора, трудоголика, автора прекрасной книги о Достоевском. А поэтами Вадим обрастал, как магнит железными опилками. Он отбирал себе в друзья молодых стихотворцев по своему вкусу, пестовал их, прославлял. Давал названия поэтическим направлениям – вроде «тихой лирики». Пел под гитару стихи Рубцова. Под большим его влиянием были Юрий Кузнецов, Эдуард Балашов, Анатолий Передреев…
Было создано Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры. В его структуру входила секция пропаганды, которую возглавлял химик академик Игорь Васильевич Петрянов-Соколов. При нём – бюро из двух десятков заметных личностей (терпеть не могу перечислять, но придётся упомянуть хотя бы некоторых). Это пожилые писатели Олег Волков (дворянин благородной внешности, настрадавшийся в лагерях) и Валентин Иванов (автор замечательных исторических романов «Русь изначальная» и «Русь Великая»), молодые тогда Лариса Васильева, Сергей Высоцкий, Вадим Кожинов, Святослав Котенко, Анатолий Ланщиков, Олег Михайлов, Пётр Палиевский, архитектор и реставратор Михаил Кудрявцев, художники Николай Пластов и Сергей Шапошников, университетские люди, военные, издатели… Ныне в живых остались немногие. Memento mori! Жизнь каждого достойна любопытства и доброй памяти.
Они же были председателями десятка комиссий, включая Валентина Сидорова, ведавшего поэзией, которую курировал у нас Вадим Кожинов. Он привлекал на вечера своих полонённых поэтов, пел романсы, делал доклады, ставшие тезисами для его книг «Николай Рубцов», «Тютчев», «История Руси и Русское слово», настаивал на создании специальной молодёжной комиссии.
Получилось так, что вечера превратились в «Объединённую комиссию по комплексному изучению русской истории и культуры», или «Вторники». Председательствовал на них ваш покорный слуга, друживший со всеми упомянутыми. Сотрудники Общества охраны памятников, едва ли не сотня видных, а потом и знаменитых поэтов, прозаиков, профессоров, художников, не считая других образованных русских из Москвы, наезжавших из Питера и других городов, собирались по вторникам в старинном доме (Петровка, 28) за стеной Высокопетровского монастыря, получая удовольствие от общения и вольных тем посиделок.
Постепенно вместо «Вторников» привилось устное название «Русский клуб», нынче мелькающее в мемуарах, справочниках и даже в энциклопедиях. Меня недавно спрашивали, кто из лиц влиятельных «курировал» заседания, подразумевая, что в самом слове «русский» уже содержалась крамола. Видит Бог, не знаю. Да мы как-то и не задумывались над этим, потому что были патриотами и дороже благополучия Родины для нас ничего не было. Однако, дабы избежать провокаций, был установлен порядок представления каждого нового члена клуба двумя ранее присутствовавшими на его заседаниях. Для этой же цели кордон из студентов не пускал подозрительных одиночек, а всё, что говорилось, записывалось двумя стенографистками.
О чём же говорили в клубе? Готовились доклады о «забытых» русских философах, историках, выступали Белов и Распутин, известные поэты. Всё обсуждалось весьма подробно и страстно. Помнится, доклад о Флоренском сделал его внук. Очень много спорили на тему о влиянии Петровских реформ на развитие русской культуры. Восприятие их раскололось на положительное и отрицательное. Разошлись часа в три ночи.
Выезжали с докладами в другие города. В мае 1968 года прошла в Новгороде конференция «Тысячелетние корни русской культуры», где выступил и Вадим Кожинов. Как всегда, блестяще.
Кстати, когда мы с Кожиновым и другими задумали в конце 70-х издавать ежемесячный альманах «Памятники Отечества», возглавить его, при всех наших литературных заслугах, было невозможно. Для ведомства печати нужна была фигура партийная. И мы разыскали такую. Доцент, кандидат технических наук, парторг в Текстильном институте Н.Н. Визжилин, он же молодой любитель памятников старины, пописывал небольшие очерки и заметки, явно увлекавшие его больше техники, что дало мне возможность резко изменить его судьбу. Я свёл его с заместителем председателя Совета Министров РСФСР В.И. Кочемасовым, ведавшим культурой, и Визжилин стал практическим руководителем альманаха. И, судя по его недавно вышедшему мемуарному сочинению, за десятилетия литературной работы он ни разу не пожалел о своей измене технике. Он стал общаться с виднейшими писателями, и в редакционный совет «Памятников Отечества» входили академики И.В. Петрянов-Соколов, И.С. Глазунов, Л.М. Леонов, Д.С. Лихачёв, Б.А. Рыбаков, В.Л. Янин, космонавт В.И. Севастьянов и другие не менее знаменитые личности.
С Вадимом Кожиновым через несколько лет произошли кое-какие изменения. Во-первых, он завязал с выпивкой. Не знаю, от этого ли, но у него изменился характер и даже немного внешность. Исчезла весёлая бесшабашность. Он стал угрюмо серьёзен, жил анахоретом и проводил бόльшую часть жизни за письменным столом, выдавая один за другим тома историко-философских сочинений, требующих вдумчивого чтения.
Мы с Вадимом встречались уже реже. Но всякий раз, как и в сравнительно молодые годы, у меня было ощущение, что я узнал нечто новое, интересное, но теперь уже не судьбоносное, поскольку старого кота новым фокусам не учат. Что же касается давно прошедшего, то я благодарил судьбу, которая свела меня с Вадимом. Я внимал ему когда-то, и в моих последовавших стараниях была немалая частица его убеждённости.