Евгений РЕЙН
ЖИЗНЬ
Она кипела жидкой кашей
И растекалась по рукам,
Среди клиентов и апашей,
Причастных к избранным кругам.
Пятном на галстук, каплей в лужу,
Кромешным штампом в паспорта,
Чуть-чуть вылазила наружу
И залезала в яму рта.
Таилась в философском камне,
В Бастилии, на площадях,
Ножом Корде в кровавой ванне,
Во всех мичуринских плодах,
В родильном доме и у морга,
В трухлявом шёлковом бельё,
У воронья на ветках мокла
Дюймовочкой на помеле,
И возрастала в гриб атомный,
В урановый иконостас,
Она была до дна бездонной,
Она была одной из нас.
2012
ПАМЯТИ ПРОЗАИКА
Армянский профиль. Чёрная черта
Охватывала лик, что на портрете…
Как описать? Не помнишь ни черта,
Все упованья в этом силуэте.
От затенённой лампы гибкий луч
Строй пробивал в захватанной тетрадке,
Прохладный взор, что пристален и злющ,
Раскладывал сюжеты в беспорядке.
Беспутство литератора, возня
С любовниками в малом промежутке,
Косметики поспешная мазня,
Всё побоку, как будто кроме шутки.
В рассказе, где отверженный еврей
Жил, как умел, рассеян и наивен,
Что, отклонив в редакциях, скорей
Хвалил, чем разбирал Нагибин.
Обратно в Питер, где спокойный муж
Всех рисовал в графическом журнале,
Но тот, кто взялся за проклятый гуж,
Навек привязан, здесь – не трали-вали.
В другой стране, на Сотой авеню
Себя узнав в подслеповатой книге,
Она очнулась, словно парвеню,
Забывшая все козни и интриги,
И глядя в убегающий подтекст,
И охая от боли в пояснице,
Послала небесам немой протест
Из прибранной палаты, из больницы.
2012
СПИРИТИЧЕСКИЙ СЕАНС
Запрыгало блюдце на круглом столе,
И гости сидят голова к голове,
Откинулся медиум в кресле:
А вдруг он не явится, если
Не в духе, не в духе, но дух,
осилив загробный недуг,
вдруг начал вращение блюдца,
стараясь ничуть не запнуться.
«Мне тяжко.
Зачем вы позвали меня?
Отстаньте, оставьте,
не надо меня
Тревожить.
Я нынче усталая лошадь.
А был я «паккардом»,
Не знаю я сам,
Зачем, почему, по усам, по часам…
Немедля меня отпустите
И вместе со мной погрустите.
Вы сами в ответе. А я – только дух,
Ещё не прощёный на вкус и на слух,
Рассеянный в ближнем эфире,
Не помню я вашей цифири.
Какой нынче год? – как спросил Пастернак,
Смешался со мною забытый табак,
Любимая «Герцеговина»…
Заклинилось блюдце повинно…
Последние буквы от «щ» и до «я»
Не двинулись больше, спиритов щадя,
И медиум бросил хозяйке:
«Устали мы оба, отложим сеанс,
а завтра, быть может, опять возле нас
расскажет он всё без утайки…»
2012
ИЛЬИНСКОЕ
Доехать по Рублёвке до Москвы-реки,
И вот пологий берег,
За полчаса – какие пустяки,
Покойна гладь, ведь это вам не Терек.
Кавказа обнажённые клыки
Отсюда дальше азий и америк.
Под пули ехать – мы не дураки.
Здесь всё своё, здесь Александр Второй
Построил домик для императрицы,
Великий князь блаженствовал с женой,
Карету ждал с конвоем из столицы,
Пока Каляев на передовой
Позиции угадывал их лица.
Потом уж Ленин подводил итог,
Боровики подсчитывал в беседке,
Вот раз недоглядели, он промок,
Сушила Крупская его теплом наседки.
Всё так интимно, и всему свой срок,
Дом отдыха ЧК и пятилетки.
И я приехал только на денёк,
Вот шашлыки поспели у веранды,
И я с женой, и я не одинок,
Как император и его сынок,
Но это не спасёт нас от банды,
Укрыться бы в Ильинском от тревог
и… от судьбы. Возможны варианты.
2012
ИЛЬЯ АВЕРБАХ
Кудрявый луч пробился на экран,
Удав искусства вполз Лаокооном,
Коробки фильма, выполняя план,
Как пассажиры, жались по вагонам.
Как стих александрийский (он же – ямб),
Цезурой был разбит на свет и тени,
И вольтова дуга небесных ламп
Перегорала в чувстве и смятенье.
В убогом зале, в кресле, посреди
Приятелей и местного начальства,
Сидел и тот, кто плёнку засветил,
И вместе с кинолентой сам кончался.
Ну, вот и пролетел последний кадр,
И режиссёр запил свою таблетку,
Теперь он был никто, чужой кадавр,
Объятый пиджаком в глухую клетку.
Зажёгся свет, а он ушёл во мрак,
Фильм оказался моргом у больницы,
Прощай навек, докуривай табак,
Воскресни, друг, в конце своей Седмицы.
2012
МАГАЗИН «РОСКОНД»
Хотелось сладкого,
Любого, всякого,
Хоть рафинада, хоть карамели,
Была блокада, и мало ели.
Когда победа – тогда конфета,
Сезам, откройся, скажи секреты,
Откуда «Мишка» и «Красный мак»?
Я помню сладкий универмаг.
Хлеб по талону, жизнь по талону,
Лишь чай да сахар не потаённо,
Но только в очередь – мы постоим,
Всем, что имеем, – не постоим.
Рог изобилия среди «Росконда»,
Мы ждали больше второго фронта,
И фантик лаковый сдирал калека
От «Шейки раковой» и до «Алеко».
Стучали фабрики «Октябрь» и Слуцкой,
И кофе Африки, и сахар русский,
И на слонах за Гималаи
Везли нам цыбики большого чая.
Всё размешалось в щербатой кружке
И без утруски, и без усушки,
Кто был ничем – напьётся чаю
(я только помню – не обличаю).
Играло радио былые марши,
всё возвращалось к тому, что старше,
с последним звуком «Интернацьонала»
химера марксова гнить начинала.
И вот, чтоб засластить прореху,
туда конфеты кидали к спеху:
«подушечки», «Золотой якорь»,
«Каракум», «Белочка», «А ну-ка, отними!» –
всего не перечислишь…
НА УГЛУ
Пролетая «Красною стрелою»,
В тамбуре под папиросный дым,
Если дверь вагонную открою –
Навсегда останусь молодым.
И опять под ленинградским небом
Буду ждать тебя на островах,
Никому не нужен и неведом,
Потерявшись в мыслях и следах.
В голубом плавучем ресторане
Снова мы закажем коньяка,
Город наш в мерцающем тумане
Будет наплывать издалека.
Эта ночь подскажет мне ошибку
Отреченья от твоей любви,
До утра мы будем слушать скрипку,
Холодеть на пролитой крови.
И пройдут бесследно эти годы,
Встретимся в отеле на углу,
Я искал забвенья и свободы,
Притязал на славу и хулу.
Что же? Ты совсем не изменилась,
Тот же самый безупречный взор,
Вот и окажи такую милость –
Памятный последний разговор.
2012
* * *
Последний свет январских сумерек,
Огонь вечерний наготове,
И выцветает дымный полумрак
В багровый цвет холодной крови.
И мелкий снег в знакомом дворике
Ещё замедленней и тише,
И тени падают, как промельки,
На безысходный край у крыши.
Там, на проспекте, буйство жаркое,
А здесь затишье и отрада,
Но с городскою перепалкою
Делить мне ничего не надо.
Стоять. Глядеть в закат нечаянный,
Припоминая всё помалу,
Полуживое, беспечальное,
Что выпало или пропало.
Всё, что исчезло в море тусклого,
Оставив тёмную зарубку,
Что будет жить в душе без умысла
И тайно требовать побудку.
2012
ПОЭЗИЯ
Когда обдуманным пульсаром
Вселенная возникла из
Того, что стало нам базаром
И перешло в анахронизм,
Из симфонического бреда,
Косноязычной чепухи,
Из откровений самоеда
Впервые вырвались стихи,
Одолевая инфузорий
И птеродактилей, они
Переписали мир в позоре,
Построились в его тени,
Пиная жёсткую платформу,
Запрыгивая на ходу,
Мозг обращая в смысл и форму,
Чтя вымысел и череду,
Поправкой были к общей смуте,
Таблицей на пустых полях,
Образованьем в институте
С дипломом света на паях.
2012
* * *
Памяти М.К.
«Убийство на улице Данте»,
другие твои аксельбанты
пусть будут положены в гроб.
Пусть будет не так одиноко
На кладбище юго-востока,
Играть бы по-старому чтоб.
Твои пиджаки и рубашки,
И трубки твои, и замашки –
Они сберегутся. Поверь.
И станешь ты снова и снова
Твердить неразменное слово
Для всех любопытных тетерь.
Пройдёшь по заневским мостам ты
И юности нашей эстампы
Подклеишь в актёрский сундук,
Обвяжешь прилипчивой лентой,
Подмажешь столетней легендой,
Где наш перепуг, перестук.
Где Лир твой, и Гамлет, и Шейлок
Сорвут при народе ошейник
И плюнут в истерзанный зал,
А после в усталом застолье
Обсядут тебя на приволье,
Доскажут, что ты не сказал.
А может, иначе – в вагоне,
Когда ты протянешь ладони,
Гранёное тыча стекло,
И твой проводник и вожатый
Вернётся с бутылкой, зажатой
В кармане, как лучшее зло.
В пустыне, где ветер и слава,
Тебя не догонит облава,
Ты сам себе нынче большой
Над морем, над киноэкраном,
Над зрителем, над наркоманом,
Над всяким левшой и правшой.
Ну, что же там с Пиковой дамой?
Ну, что ты задумал, упрямый,
Неужто не много забот
Под эту глухую музыку,
Под крести, и червы, и пику
Графиня тебе подмигнёт.
* * *
Когда докурится последняя,
И свет на улицах сойдёт,
И канет, точно время летнее,
В непоправимый переход,
И всех накроет нас затмение,
Протянем к небесам ладонь,
Чтоб на неё в недоумении
Сошёл божественный огонь.
2012