Страх моего детства

Иван Гуменник,
Санкт-Петербург, 15 лет

– Паша, бегом в кровать, ты видел время?
– Мама, я не понимаю часы, ещё светло.
– Белые ночи! Сколько раз тебе объясняла! Видишь, узкая стрелка показывает на двенадцать.
Мальчик, сведя брови, перебирает пальцы.
– Это десять и два?
– Да, и если ты немедленно не ляжешь в кровать и быстро не уснёшь, то придут Петрень и Чесночи. Засунут они тебя в мешок и утащат. И съедят, конечно. Ты будешь дёргать своими ножками, пытаться кричать, а голос-то пропадёт. А знаешь, что самое страшное?
– Что? – шепчет мальчик, уже натягивая на подбородок одеяло.
– То, что им будет всё равно. Души-то у них нет. Ты понял?
– Да-да, это так страшно. А что у них там вместо души?
– Вместо души у Петрени топкое болото, в котором пропадёшь, если до часу уснуть не сможешь. Ну спи, спи давай.
Мальчик крепко зажмуривается и засыпает, боясь пошевелиться.

Я провернула ключ. Громыхнуло железо. Пасть опустевшей комнаты захлопнулась. В полночь мне нужно выгуливать своего питомца. Его зовут Чесночи, у него странный вид: единственный зелёный глаз искрится какой-то непонятной хитростью, коротенькие ножки упираются и протестуют против прогулки либо смиренно волочатся по асфальту, зубы кривые, а в животе всё время урчит. Кто-нибудь другой сказал бы, что его надо сводить к ветеринару. Но я и сама хороша: долговязое телосложение, бледное как мел лицо с четырьмя рядами зубов, которым необходимы брекеты, и, наконец, ледяная вода узких каналов вместо крови, которую гонит по телу сердце… а может, его и вовсе... Хм...
Ночь выдалась тёплой и светлой. Асфальт и бетон домов ещё не остыли от жаркого дня. Я была похожа на влажную жабу, которую положили иссыхать на нагретом асфальте. Обычно я себя хранила при температуре ниже двадцати градусов, избегая света, и в недоступном для детей месте, но сегодняшний день и даже ночь противоречили возможности моего существования: ни одно из абиотических условий моей среды обитания соблюдено не было. Да и биотические тоже, кругом люди. Пора возвращаться.
С прошлого хлопка этой двери прошёл час. Домой я вернулась одна. После прогулки у моего пёсика разыгрывается аппетит. Обычно к часу ночи Чесночи отправляется искать себе ужин. Как правило, он делает это сам, а мне кажется, что свежатина полезней сухого корма. Раздался скрежет люка, ведущего на крышу, и какой-то вскрик, значит, скоро Чесночи вернётся. Надеюсь, строитель в этот раз окажется покрупнее.
Эх, что бы я без работников ЖКХ делала, сидела бы, наверное, в сквозняках и с пустым желудком. Я уютненько завернулась в картонку, Чесночи лежал в ногах, есть не хотелось. Было сыро и наконец-то прохладно, видимо, завтра будет дождь. Да, именно из-за таких моментов хочется жить. Строительную каску я приспособлю под миску. Идея хорошая, можно спать.
Утром я в обязательном порядке решила посетить общественное место, чтобы не подхватить асоциалиоз. Эти выходы нужны мне как витамины, от которых становится хорошо на душе… Которой может и… Я вспомнила про сказку, которую однажды подслушала, и содрогнулась. Вот же придумают. А что, если это правда и её нет? Об этом думать не хотелось.
Я вышла. Погода оказалась просто прекрасной: дождь, да и людей не было видно. Нельзя сказать, что их я не любила. По отдельности никакого отвращения во мне они не вызывали, скорее наоборот, вызывали только аппетит. Чего нельзя сказать про человечество в целом с их отвратительной коммуникацией. Но ведь в малых дозах она нужна и мне. Витамины…
Я вышла и заставила себя сесть в автобус. Проездной не нужен. Скорее всего, меня, как всегда, не заметят. А если заметят, тогда я просто сниму капюшон, водитель увидит жабры, не поверит себе, зажмурится, снова откроет глаза и, как человек, обладающий рациональным мышлением, станет смотреть в другую сторону. Кстати, о жабрах. Когда-то они даже имели своё назначение. Несколько веков назад тут было только моё болото и я жила в воде. Да, теперь всё иначе.
По дороге мне встретилось множество «остатков» или «объедков», но я предпочитаю именовать их огрызками. Тех, кого я видела уже не в первый раз. Своих жертв я высасывала изнутри, забирала у них то, чему определение подобрать невозможно, но чем я пытаюсь утолить свой голод. Огрызка почти ничто не выделяет. Неестественная походка вскоре проходит, укус заживает, но лицо… Сложно. Наверное, оно становится как студень.
Люди... Вопреки новомодным мультикам, увиденным мной через окна первых этажей, нам всем противны инаковые. Почему люди инаковые? У несъеденных людей что-то есть, какой-то выпячивающий излишек, которого я так люблю их лишать, делая похожими на себя. Но сейчас я не собираюсь их есть, обычно я не завтракаю, мне всего лишь нужны витамины, и я иду в музей. Я слегка растянула губы в разные стороны и подошла к кассе.
– Билетики берём?
Меня опять заметили, от этого щекотно в животе. Я сразу пошаркала по паркету к натюрмортам. На табличке они были обозначены как портреты. Как вкусно от них пахло! Давно съеденные смотрительницы залов никак не реагировали на этот аромат. У меня же вскоре разыгрался аппетит, и пришлось срочно отправиться на поиски закуски.
Я хожу аккуратно, надо беречь обувь. Новую я никогда не ношу, а подшиваю старую. На носке можно разглядеть помпон от турецких туфель, где-то проглядывает береста от лаптей и эмблема кроссовок. Несмотря на дождь, мне не было холодно. Я слишком старомодна, чтобы иметь постоянную температуру тела.
Что у меня точно было, так это чуйка на полных. Никаких особых ощущений, запахов или следов нет. Просто бродишь, и всё получается само собой. Я подошла к спальному кварталу и завернула во двор. Из дома выходил тусклый женоподобный огрызок с худощавым, при этом совершенно полным ребёнком, которому было где-то года три-четыре. Послышались крики.
– В следующий раз будешь знать, как штору резать! Оставить одного невозможно! Сволочь.
Мальчик что-то пробурчал неразборчиво. Мать побагровела.
– Одни проблемы! Вот отдам тебя Петрени.
Я вздрогнула и задержала дыхание, чтобы услышать ответ ребёнка.
– Мама, прости, я тебя люблю, я больше не буду.
– Сто раз обещал – «не буду». Стой здесь, жди меня, а я в магазин зайду.
Мальчик ничего не ответил, только глянул исподлобья и вздохнул. Внезапно до меня долетело это ощущение полности. Оно, как ветер, обдувающий тебя и подгоняющий вперёд ненавязчивыми толчками в спину. Оно ощущается, как запах, который ты внезапно чувствуешь, а потом не можешь даже вспомнить. Я медленно подошла к ребёнку сзади, одну руку положила ему на плечо, а второй закрыла глаза. Теперь он спал. Я подхватила голову, расслабленно склонившуюся набок, подняла тело и положила мальчика на плечо. Домой! Метровыми шагами я перепрыгивала лужи. Ветер морозил кожу и трепал верхушки деревьев. По сторонам мелькали припаркованные машины, стены, люди.
Но вот уже и знакомый двор, лестница, которую я быстро пролетела, и чердак. Чесночи спал и на мой приход внимания никакого не обратил. Положив мальчика на свою картонку, я стала отряхивать плащ от воды, чтобы его укрыть. Он спал тревожно и часто жмурил глаза. Я присела рядом и стала на него смотреть. Вся моя одежда пропиталась этой наполненностью. Вдруг мальчик стал крутить головой и шептать:
– Мама, мамочка, ты тут? Мама?
Я вперила взгляд в стену, на несколько секунд заглушив свои мысли, но сопротивляться уже было невозможно. Меня тошнило от того, что я недавно хотела его съесть, превратить в пустой огрызок. А сейчас я как будто наполняюсь сама, ничего не отбирая и не откусывая. Я больше не хочу есть. Что это? Так не бывает. Это противоречит физике. Мне не хочется, но я должна питаться. Я медленно подошла к Паше и аккуратно лизнула его ухо. В этот момент в брюхе у меня всё ухнуло, сжалось и опять потянуло пустотой изнутри. Я отошла и снова стала медленно наполняться. Экспериментально я поняла, что стала другой. Это не тот театральный катарсис с вырыванием волос и покаянием. Просто я не хочу есть, я полна. Раньше, когда огрызков было гораздо меньше, приём пищи не был чем-то большим, нежели приятным утолением голода. Кто-то убежал? Ничего страшного, найдётся другой. Ходячие куски (иногда сильно потрепанной) души. Их для меня не было ни до момента приёма пищи, ни после. А его для меня нет как пищи. Я не могу его изменить, а он меня смог. Я не голодна.
Выход был только один. Я взяла сонного, потного ребёнка, завернула в картон и уже бежала. Я грела дрожащие руки об него и совершенно физиологически чувствовала, как нечто проходит через кожные поры и шипя разливается.
Как только я поставила ещё спящего мальчика у крыльца, прислонив к стене дома, из подъезда вышла мать. Её речь на этот раз я уже не слышала, но видела её лицо, когда она заметила своего сына. На её лице, как капли освежающего дождя, оседала полность, брызжущая и искрящаяся.
Теперь мне просто хотелось посидеть одной. Пустой соседний двор как нельзя лучше подходил для того, чтобы осознать свою полность. Там я сидела на асфальте и чувствовала еле заметное тепло где-то в районе живота, причём это была не изжога, да, определённо не изжога. И оно точно не было остатком полноты мальчика. Оно моё. Водянистое, мутное, но моё. Кажется, я вся наполнилась. Главный страх моего детства, да и жизни в целом, не оправдался. Она у меня всё-таки есть… Понимая это и не понимая, что теперь делать, я просидела тут до утра…

Чесночи. Совсем забыла про него. Я должна ему всё объяснить.