От 1905 года – к 1917-му
Рассуждая о причинах русской революции, по сути, начавшейся ещё в 1905 году, как правило, забывают о роли купцов и промышленников – важнейшем государствообразующем сословии России. Кем были эти люди? Как складывались их отношения с властью?
Ярчайший представитель сословия – Савва Морозов – не дожил до 17-го, погиб трагически и таинственно в 1905-м. Его называли в российском обществе «купецким воеводой» – за то, что сплотил промышленников и торговцев в требовании к власти допустить их к участию в управлении страной; «социальным феноменом» – за щедрую помощь большевикам и резкие требования к правительству об улучшении условий труда и быта рабочих, всеобщее обучение, равноправие; «лидером бунтующего капитала» – за протест против иностранного засилья в русской промышленности и банковском деле.
«Мы, купцы, торговые люди, веками Россию на своих плечах несли и теперь несём. Мы – фундамент жизни закладываем. Сами вместо кирпичей ложимся… Теперь нам этажи строить! Позвольте нам свободы действий!» В этих эмоциональных словах литературного героя М. Горького, миллионщика Маякина, списанного с Саввы Морозова, содержится высокая оценка роли своего сословия, но ещё и недовольство его бесправным положением. В чём же, собственно, суть претензий к власти?
Купцов, «выбившихся в люди» преимущественно из крестьян, ремесленников, мещан, власть не жаловала. Даже купцы 1-й гильдии (как правило, миллионеры, владельцы заводов, приисков, рудников, банков) не могли по существующим установлениям быть назначенными губернатором, министром, членом Государственного совета при императоре и даже председателем губернского земства. Могли лишь занимать выборные должности – градоначальника или гласных в думах. А на торжественных приёмах государь прежде шёл в залу, где его ожидало дворянство, а уж после – где томилось с дарами почтенное купечество.
Не им, фактическим столпам хозяйственной жизни страны, предоставлялась «зелёная улица», а иностранцам: на нефтяных промыслах в Баку – братьям Нобелям, Ротшильду и др., в строительстве первых малых электростанций – Сименсу, Гальске, Шуккерту, в угольной промышленности Донбасса или на золотых приисках Сибири – немецким бизнесменам...
Великий энциклопедист и радетель за Россию Дмитрий Менделеев с тревогой предупреждал: «Всякий, проживший 60–70-е годы, чувствовал, что страна не богатела, что надвигается что-то неладное. Корень зла был экономический и связанный с ошибочною торгово-промышленной политикой, выражающейся в необдуманном таможенном тарифе (благоприятствующем импорту в Россию. – Л.Ж.). Крепостная, в сущности, экономическая зависимость миллионов русского народа от русских помещиков уничтожилась, вместо неё наступила экономическая зависимость всего народа от иностранных капиталистов…»
Купец 1-й гильдии Павел Бурышкин, издавший в эмиграции фундаментальный труд по истории третьего сословия «Москва купеческая», вспоминал: «Неприязнь между «аристократами крови» и «аристократами капитала» к концу ХIХ века переросла в хроническую вражду. Весьма сильно сказывалась в торгово-промышленных кругах Москвы непопулярность царской семьи». Попытки купцов перебежать к дворянам резко осуждались. П. Рябушинский, выходец из упрямых староверов (как и многие в сословии), запустил крылатый призыв: «Не надо гоняться за званием выродившегося дворянина!» Но у «выродившихся дворян», как будто бы упразднённых реформой 1861 г., власть осталась, к буржуазии не перешла.
Действия предпринимателей в России регламентировались государством весьма сурово. Учреждённые ещё Петром Великим коллегии (министерства) имели право разрешать или запрещать строительство заводов, фабрик, открытие рудников, контролировать производство и даже сбыт товаров. Держали административную и судебную власть над заводчиками и рабочими. Но мздой и подношениями вскоре стало возможно «порешать» любой вопрос.
Чтобы открыть в селе Родники при знаменитой фабрике, выпускающей ткань цвета хаки для обмундирования армии, техническое училище, владелец её, Николай Красильщиков, письменно убеждал чиновников Костромского губернского присутствия «в большей продуктивности труда грамотных рабочих сравнительно с неграмотными…», что «поспособствует улучшению материального положения рабочих, а следовательно, посодействуют общему прогрессу промышленности страны».
Засилье иностранного капитала в России, тащившего за собой в Россию своих инженеров, техников, мастеров, вызывало гневный протест Саввы Морозова, внука крепостного крестьянина. На открытии знаменитой Всероссийской промышленной Нижегородской ярмарки 1896 г. в присутствии министра финансов Витте «купецкий воевода» произнёс речь: «Богато наделённой русской земле и щедро одарённому русскому народу не пристало быть данниками чужой казны и чужого народа… Россия, благодаря своим естественным богатствам, благодаря исключительной сметливости своего населения, благодаря редкой выносливости своего рабочего может и должна быть одной из первых по промышленности стран Европы».
О «редкой выносливости» русского рабочего Савва Тимофеевич знал не понаслышке – знаменитая первая массовая рабочая стачка на фабрике его отца вошла в историю под названием «Морозовской», как протест против непосильных штрафов, оставлявших рабочему иногда лишь копейки на «харчи». На выпускника Московского университета 23-летнего сына фабриканта Савву Морозова произвёл огромное впечатление суд над арестованными зачинщиками, на котором старый отец, услышав крики из зала: «Изверг! Кровопийца!» – упал навзничь. Присяжные вынесли оправдательный приговор, а молодой Савва Тимофеевич, войдя после смерти отца в совет директоров, начал с того, что отменил штрафы, установил английское более производительное оборудование, начал ратовать за производство отечественного, создал систему обучения квалифицированных кадров. Эти меры позволили поднять и прибыли, и заработки рабочим, строить школы, больницы, библиотеки, театры, здания с паровым отоплением, где впервые для рабочих обустраивалось пусть и небольшое, но всё-таки отдельное жильё. На трудных участках производства снижал рабочий день, по некоторым сведениям – до 9 часов. Выстроил первую в России фабричную электростанцию. И до самого 1905 бунтарского года не было больше стачек на фабриках Саввы Тимофеевича, открыто заявлявшего, что он поддерживает стачки с экономическими требованиями рабочих, потому что «они справедливы».
Действительно, не каждый мог вынести трудовой день по 14–16 часов, да на скудных харчах, чаще всего – один хлеб. И за средний нищенский заработок по стране в месяц: мужчинам – 15 рублей, женщинам, работавшим рядом, – половину от этого, малышне от 10–12 лет – лишь четверть. Такая не знавшая счастливого детства поросль и стала мощной протестной силой трёх русских революций.
1904 г. в обществе называли «петиционным». Не только учёные-экономисты, но и сами капиталисты писали коллективные петиции-письма о необходимости изменений в рабочем вопросе царю и в правительство, под которыми стояли подписи Морозова, Коновалова, Рябушинских, Крестовниковых, даже братьев Нобелей и др. Но ответом им стало 9 января, когда идущий к царю с петицией и иконами рабочий люд был встречен по приказу премьера Витте (царская семья была отправлена за город) огнём. «Кровавое воскресенье» (в эмигрантской литературе – «красное воскресенье») – общепризнанный день начала Первой русской революции, Савва Тимофеевич прокомментировал пророчески: «Революция обеспечена. Годы пропаганды не дали бы того, что достигнуто в один день. Позволив убивать себя, люди приобрели право убивать завтра».
Савва Морозов, которого многие односословцы видели будущим министром промышленности, через месяц после страшного события – 9 февраля 1905 г. – составил в адрес Комитета министров «Программную записку» по решению рабочего вопроса: нужны законы, регулирующие взаимоотношения хозяев и рабочих, ограничивающие рабочий день, понуждающие решать социальные вопросы. Не побоялся сказать «об оковах, наложенных на свободный голос страны, лишённой возможности говорить о своих нуждах Верховному носителю власти…»
Но много ли купцов-бунтарей следует идеям Саввы Морозова? Иван Сытин, в одиночку начавший гигантское дело ликвидации неграмотности в царской России, в первые годы советской власти отдал свои издательство и типографию народу, остался в нём, уже в Госиздате, работать консультантом «за бесплатно», и с удовлетворением писал для потомков: «Дело, которому отдал много сил в жизни, получило хорошее развитие – книга при новой власти надёжно пошла в народ».
Николай Второв, называемый в мировой прессе «олигархом по-русски», сын начинавшего «мальчиком» в купеческой лавке Александра Второва. Оба сознательно боролись с иностранным засильем, скупая предприятия у зарубежных капиталистов. Успели к Первой мировой войне построить завод «Электросталь», несколько оборонных и организовать пошив обмундирования для парада в Берлине царской армии в надежде на победу: шлемы-будённовки, гимнастёрки и шинели с красными-синими «петлями-разговорами», кожаные куртки и брюки для мотоциклистов и лётчиков. Его, безвременно и нелепо погибшего в 1918-м, хоронили в общем горе и вся московская буржуазия, и стройные ряды рабочих с его заводов. Причём электростальцы высоко держали красный транспарант с надписью: «Великому организатору промышленности».
Братья Шустовы, представители семьи, противопоставившей пьянству образ «культурного пития», выпускающие множество «пользительных» наливок, настоек, создавшие русский коньяк (заводы в Армении, Одессе, Молдавии), продолжили в советское время научную работу в той же отрасли. Можно назвать ещё десятки, а по стране – сотни фамилий…
Но по поводу роли в будущей революции большинства своих сотоварищей по сословию Савва Морозов не обольщался: «Политиканствующий купец нарождается у нас. Не спеша и очень неумело, он ворочает рычагами своих миллионов и ждёт, что изгнившая власть Романовых свалится в руки ему, как перезревшая девка. Когда у нас вспыхнет революция, буржуазия не найдёт в себе сил для сопротивления, и её сметут, как мусор…»
…Во всех трёх составах Временного правительства, ставшего во главе страны после Февраля, «министров-капиталистов» – единицы, хватит пальцев одной руки, чтобы посчитать: Гучков, Коновалов, Терещенко, Никитин… Третья революция – трудового народа – становилась неизбежной.
