Письмо третье
Продолжаем публикацию «писем» Кирилла АНКУДИНОВА о современной русской поэзии, начатую в «ЛГ» № 26, 29
Приветствую тебя, мой тибетский друг. В прошлом письме я говорил о том, насколько опасны даже минимальные влияния поэтики Иосифа Бродского. Ты задаёшь мне вопрос: влияния других известных современных поэтов столь же пагубны или нет?
Отвечаю – раз на раз не приходится: одно дело, когда перед нами мощная поэтическая самодостаточная индивидуальность – подражать ей гибельно. Совсем другое – литературная группа или литературное направление. Нелепо писать стихи «под Блока», «под Ахматову», «под Хармса», но не предосудительно развивать и переосмысливать традиции символистов, акмеистов или обэриутов. Поэтика любой литературной группы – «рамочная конструкция», включающая в себя определённые (большие или меньшие) перспективы. К примеру, поэтика группы «Московское время» настолько широка, что охватывает значительную совокупность путей развития нынешней русскоязычной лирики.
Собственно говоря, «Московское время» – это трепетная голограмма «советской городской традиционной поэзии»; это идеальная советская лирика, очищенная от советских идеологизмов и от советской инерционности (то есть от халтуры и графомании). В «Московском времени» есть всё – и диссидентство, и лёгкая фронда, и правизна, и левизна, и почвенничество, и западничество, и интеллигентщина – постольку, поскольку это имело место в поздней советской поэзии.
Одно время я плотно занимался исследованием истории «Московского времени» – собирал в Интернете документы, беседовал с участниками и очевидцами. Скажу так: несмотря на то что дело было не слишком давно, тумана вокруг него напущено предостаточно…
Истоки «Московского времени» – конец 60-х годов. Основатели «Московского времени» – два Александра – Сопровский и Казинцев (Кенжеев, Цветков и Гандлевский присоединятся к ним чуть позже). Так вот: один из Александров – Казинцев – напрочь вытеснен нынешними либеральными критиками и литературоведами на периферию пейзажа (что объяснимо: это их идеологический противник; с начала 80-х годов Казинцев – ведущий публицист «русской партии» и журнала «Наш современник»). Что касается Сопровского… его памяти дежурно клянутся. Но если на одну чашу весов положить всю совокупность написанного о Сопровском, а на другую – допустим, о Цветкове, то…
…Неизбежны вопросы. Ведь Цветков успел напечататься только в первом выпуске альманаха «Московское время»; с 1975 года Цветков в эмиграции. Расцвет «Московского времени» как самиздатского проекта (1976–1978 гг.) фактически проходит без участия Цветкова. Но с участием многих фигур, усердно вытесняемых «за кадр».
Почему люди, имеющие самое непосредственное отношение к «Московскому времени» (Михаил Лукичёв, Мария Чемерисская, братья Ахмед и Аслан Шаззо), не упоминаются исследователями даже в категории «и др.»? Почему от «Московского времени» старательно отженивают Игоря Волгина и его литературное объединение «Луч»? Для чего «Московское время» силятся выставить этакой полуэмигрантской «лавкой древностей»? Наверное, для того, чтобы не возникало опасного желания связать «Московское время» с современными ему «традиционалистскими» поэтическими группами – например, с «кружком Вадима Кожинова». Тем более что два этих сообщества частично соприкасались и Кожинова Александр Сопровский знал неплохо.
Чем больше я узнаю о Сопровском, тем больше он мне нравится. Умница, замечательный поэт, глубокий мыслитель, удивительно бесстрашный и порядочный человек. Рыцарь, идеалист, донкихот. Ты не поверишь: он призывал к диалогу «демократов» и «патриотов» в безумном 1987 году, когда почти все писатели были намагничены на конфронтацию. Разумеется, текст Сопровского с этими несвоевременными призывами («Privacy и соборность») при его жизни так и не был опубликован.
Крайне знаменательно, что Сопровский не принял участия в престижных западнически ориентированных литпроектах конца 80-х годов: его нет ни в «показательной панораме советского андеграунда» – альманахе «Зеркала» (появившемся в 1989 году и открывшемся огромной подборкой Гандлевского), ни в сборнике круга Гандлевского–Пригова – «Личном деле № …», сданном в набор при жизни Сопровского (11 мая 1990 года). Зато Сопровский в эти годы публикуется в изданиях «русской партии» – в альманахе «Истоки-89», в журнале «Московский вестник» – а ведь ему (в силу понятных обстоятельств) этот шаг не мог даться легко…
Однако я увлёкся. Мы беседуем о поэзии, только о поэзии…
Есть два противоположных типа лиризма – иногда поэт объективизирует внешний мир, закрывает от него своё «я» – а иногда, напротив, переплавляет собственное «я» и окружающую реальность в единое целое. Условно назову эти типы лиризма «бунинским» и «фетовским». «Московское время» дало – одновременно – оба варианта.
Лирик «бунинского типа» – это Сергей Гандлевский. Ты знаком с его стихами и помнишь, что они насыщены невероятным количеством деталей, примет времени, бытовых реалий – подобно хорошему кино. Но поэзия Гандлевского «кинематографична» не только поэтому. Гандлевский – превосходный «оператор» и «звукооформитель»; он может точнейшим образом передать фактуру предмета или пейзажа, игру светотени, особенность звука: «Вишнёвым пламенем ложатся три телефона на углу». Или: «Мы знаем приближение грозы, бильярдного раскатистого треска – позвякивают вёдра и тазы, кликушествует злая занавеска».
«Фет» «Московского времени» – Бахыт Кенжеев. Критики нередко упрекают Кенжеева в статичности и некоторой бессодержательности поэтического мира. Однако ведь и в адрес господина Шеншина имели место быть идентичные упрёки: что это такое – одни и те же вёсны и лета, закаты и восходы, звёзды и грёзы – и никакой динамики. Бессмысленно ждать от Фета некрасовской гражданственности или державинской громогласности; точно так же не стоит требовать от поэзии Кенжеева тех качеств, которых у неё нет от природы; куда разумнее обратить внимание на её достоинства. Бахыт Кенжеев – один из самых музыкальных современных поэтов; его строки всегда великолепно интонированы. Лирику Кенжеева трудно пересказывать и интерпретировать. Её надо читать, лучше вслух.
Ты прознал о том, что я частенько ругаю нынешнее творчество Алексея Цветкова. Да, это так.
Странное дело: ни одно из стихотворений Цветкова 70–80-х годов не осталось в моей душе. Наверное, сам Цветков не был слишком доволен своими ранними стихами. Иначе с чего бы ему так радикально менять свою традиционную манеру? Перемены не пошли на пользу: некогда Алексей Цветков был неярким поэтом; ныне он стал докучным виршеплётом.
Дело не в его гражданской позиции (возмущающей меня откровенной антироссийской и антирусской направленностью) – я не склонен переносить свои политические пристрастия на эстетические оценки. И не в отсутствии знаков препинания и заглавных букв (в стихах Виктора Кривулина тоже не было запятых; это не мешает мне восхищаться его поэзией). И не в грамматических сдвигах (у многих поэтов их полно; ну и что?).
Дело в ином:
Если верить тому что стряслось я приятно я рад
вот качнулся навстречу сам капитан со стаканом
от лица всего старопрамена здравствуй брат
или ты сестра или что там у вас под скафандром
мы сыны кислорода и в образе шерстяном
уроженцы тундр но от космоса аж больные
наберу брюссель заходите все вшестером
или всё таки четверо где же два остальные
(Алексей Цветков, «они существуют
но сбивчиво и тайком…»; «Знамя», 2007, № 1).
Друг мой, ты не находишь, что этот текст весьма смахивает на знаменитый стишок Белого Кролика из «Алисы в стране чудес» («Я дал ей семь, ему же десять, он ей – четыре или пять»)? Жаль, нет смелой Алисы, чтобы заявить Цветкову: «В этих стихах нет и крошки смысла – вот моё мнение».
Ещё образчик:
Как мокро в природе а впрочем вода неправа
ты честный родитель и вправе надеяться лучше
чем дальше в колумбы тем пристальней тень от горба
над кем треугольней лицо в набегающей туче
там гроб лукоморский куда ты стояла стройна
хвостатых менад в синеве исступлённые танцы
полсупа в тарелке и тьма пузырями со дна
четвёртая если не кто-то во тьме обсчитался
(Алексей Цветков, «немо в море»;
«Октябрь», 2007, № 2).
И вот такими безразмерными «цветковыми массами» ныне заполнены и «Знамя», и «Октябрь», и «Звезда», и плюс к ним добрый десяток литжурналов. Мэтр плодовит; ещё бы ему не быть плодовитым: такую чепуху можно гнать километрами.
Хуже всего то, что «обновлённый» Цветков делается законодателем моды в определённых молодёжных литкругах. Стало престижно сочинять вялую витиеватую бессмыслицу «а-ля Цветков»; а стихи со смыслом осмеиваются и презираются доморощенными модниками. Что, конечно, очень скверно.
Твой Кирилл