Роман Валишин
(1937–1979)
Прозаик и журналист. Окончил Удмуртский педагогический институт, работал учителем и директором сельской школы, редактором районной газеты, корреспондентом республиканских изданий. Член Союза писателей СССР. Автор многих книг рассказов и повестей.
Осень на исходе. Хотя зима – тоже неплохо. Сердце Катерины успокоилось. Постройка дома выжала все соки. Хорошо, соседи помогли. Правда, столько долгов накопилось! Свекровь Орина хотела снять деньги со сберкнижки, но Катерина отказала: знала, недобрых слухов получит куда больше денег. Парторг как-то заикнулся, мол, за ударную работу могут премировать стиральной машиной. «Нужно будет сказать, чтобы премию деньгами выдали. Я же не белоручка какая – и руками постирать могу. Если договорюсь, часть долгов верну, – ворочаясь в бессонные ночи, думала Катерина. – Алиментов Митрея совсем не хватает. Редко когда пятнадцать рублей вышлет, в иной раз и червонца не дождёшься. И откуда ты мне на голову свалился, Митрей...»
Катерина не помнит полную картину их первой встречи, в памяти мелькают только обрывки. Тогда она была совсем маленькой, сквозь долгие годы их знакомство вырисовывается неумелым детским рисунком.
* * *
Блестит самовар. Окна на кухне запотели. Орина уже в который раз вытирает пот с лица изнанкой передника, но всё равно наливает новую чашку горячего чая. За столом сидят два бородатых старика – только вернулись с кладбища.
– Кум, уж ничего не поделаешь, – причитает хозяйка. – Время такое, совсем кумышки нет, ни капельки. После похорон-то надо бы выпить за упокой души. Пусть и была попрошайкой, но ведь всё равно дитё Божие.
Услышав эти слова, восьмилетняя Катя резко подняла голову:
– Мы не попрошайничали! Мы к тёте шли…
Внешне Катерина совсем не похожа на маленького ребёнка: всему виной худощавое лицо и старый платок, повязанный как у бабушек. Отвечая Орине, девочка сильно покраснела, и от её бледного лица не осталось и следа. Хозяйка даже удивилась: она и представить не могла, чтобы белое личико так быстро залилось краской. Чтобы её успокоить, Орина соврала:
– Катерина, я ведь не про твою мать говорю.
Отвернувшись от девочки, хозяйка в который раз начала рассказывать старикам историю, случившуюся пять дней назад.
– Мы тогда уже спать легли, к чему керосин попусту переводить…
– Да, кума. Керосин сейчас днём с огнём не сыщешь, – кивает Ондырьян, тряся своей козьей бородкой.
– Так вот. Слышу, кто-то в ворота стучится. Даже не стучится, а будто скребётся. Выхожу и вижу: женщина с ребёнком. Переночевать просятся. Знаешь, кум, сначала не хотела пущать. Живём в конце деревни, постоянно гости незваные – одному воды подай, другому переночевать негде. Но посмотрела я на них, и так жалко стало. Её особенно, – показала Орина на Катю, будто девочки не было в комнате. – Мать еёшняя, царствие ей небесное, еле на ногах стояла, за столб держалась… Лёгкие, видно, застудила, холодина-то на улице жуткая. Три дня в горячке пролежала, так и померла. Девчонку сиротой оставила.
– Не сирота я, не сирота! Мой папа скоро с войны вернётся, так мама говорила! – вскрикнула девочка, срываясь на плач.
– Вернётся, Катя. Ну конечно, вернётся! – громко ответила Орина. Затем шёпотом продолжила свой рассказ: – В кармане у матери похоронка на мужа, вот оно как. Девчонка, видно, не знает о смерти отца. «…Погиб смертью храбрых…» Ещё год тому назад. Ладно, кум, давай сюда кружку, ещё почаёвничаем.
– Ой, кума, у меня от твоего привозного чая аж кости размякли. На картошку, говоришь, обменяла? Хороший чай, кумушка, хороший. Твоя взяла, давай ещё по одной.
– Чего это Митрей так долго лошадь запрягает, девчонку надо скорее в детдом отвезти, – Орина стала искать четырнадцатилетнего сына, давно ушедшего на конный двор.
Катя совсем не двигается, будто дремлет на стуле. Рукав её пальтишка в локте аккуратно заштопан – чувствуется заботливая мамина рука. В крохотных ручках у девочки небольшой платок, в котором умещаются все пожитки. Сидит она так тихо, что непонятно: задумалась или задремала…
Отец незадолго до гибели отправил семье письмо: «…Изба, наверное, совсем покосилась. Если зима выдастся суровой – отправляйтесь к Окыльне. Дом у неё просторный, тесно точно не будет. Дорогие мои, потерпите ещё чуть-чуть. Скоро вернусь, как только проклятая война закончится. Новый дом построим, всю деревню на новоселье позовём!..» Летом сорок первого отец хотел построить новый дом, приготовил брёвна для сруба. Война расстроила все планы, и он ушёл на фронт, оставив жену и дочку в старой избе. По его наставлению мама и Катя в жуткий мороз отправились в путь к родственникам. Положили в санки сменную одежду и скромные пожитки. Выйдя из дома, мама сказала: «Эх, доченька, нам придётся идти мимо деревень, где люди и воды в своей чашке не подадут. Мне про это многие говорили, не знаю, верить иль не верить». Мама вернулась в пустой дом и вышла с ковшиком. Он был высоким и узким, как кружка, и был бы точь-в-точь на неё похож, если бы не прямая ручка. Ковшик отливал жёлтым – наверное, был сделан из старого самовара.
Позапрошлой ночью Катерина проснулась от тревоги. Мама лежала на кровати и едва слышно шептала: «Доченька, принеси водички, внутри всё горит…» Красно-жёлтый свет лампы метался по комнате из стороны в сторону: керосин кончался. Ледяная рука матери соскользнула с головы Кати… Свет погас. Испугавшись темноты, девочка юркнула под одеяло.
Орина, собирая сиротку в детдом, копается в её вещах. Что-то кладёт в маленький платок Катерины, что-то оставляет себе. Жёлтый ковшик долго вертела в руках – видно, понравилась вещица. Испуганная Катя решила побороться за ковшик: спрыгнула со скамейки, вырвала из рук хозяйки и положила в свой платочек. Орина удивлённо взглянула на девочку, качнула головой, мол, зачем он тебе нужен-то, мне бы хоть в бане пригодился.
– Два дня копали, но глубже метра не ушли…
– Плохо это. Покойница теперь во сне придёт. Ко мне вот Миклай Санди до сих пор приходит. Говорит, мол, надо было глубже закапывать, а то ветер насквозь пронизывает…
– Кум, посмотри-ка в окно, случайно не Митрей с лошадью идёт?
– Да, кажись, он.
– Вот и хорошо. Катерина, поедете в райцентр, собирайся скорее.
До этих слов Катя, готовая выйти в дорогу, сидела словно мышка, не двигалась. Услышав Орину, громко разрыдалась: «Не хочу в детдом! Я потом мамочку не найду, мамочку не отыщу!..»
– Отыщешь, девочка, отыщешь, – громко отвечает Орина. Отвернувшись от Катерины, тихо шепчет старикам: – Ой, будь я неладна, откуда они свалились на мою голову? Теперь вот девчонка уходить не хочет. Ведь нет у меня куска хлеба для лишнего рта!
Катя смотрит то на Орину, то на стариков. Больно взглянуть: похожа на птенчика, выпавшего из гнезда, из стороны в сторону головой вертит, помощи ищет. А рядом бродит голодный страшный кот, вот-вот накинется на бедняжку, разорвёт на части. И помощи ждать неоткуда…
Ондырьян вытер вспотевшее от горячего чая лицо полотенцем, протёр слезящиеся, будто на ветру, глаза. Старик подошёл к Кате и тихонько положил ей руку на голову. Пальцы его похожи на высохшие ветки – кажется, мышц совсем не осталось, одна кожа да кости. Погладил девочку тепло и нежно, словно родную внучку. Катя успокоилась.
– Заблудишься, говоришь, доченька? Боишься, что маму не найдёшь? Оставайся у меня, живу я один. Кроме кота Васьки в доме больше никого и нет. Пойдём ко мне, дочка, мы с тобой ссориться не будем. Говорят, старики да дети – лучшие друзья на свете. Общий язык мы найдём.
Так, Митрею пришлось распрягать лошадь. В этот день у беззащитной девочки появились вторая семья и дом.
После морозной зимы наступает звонкое лето. Цветы. Бабочки. Тёплые дожди. После отгремевших гроз из-за туч выглядывает долгожданное солнце. Оно смотрит на обновлённую землю по-другому. Мир вокруг преображается: из-под копыт лошадей больше не летит пыль, вымытые дождём листья тополя кажутся прозрачными, а соломенная крыша избы старухи Такьян от влаги темнеет до черноты. Вот тогда-то над деревней и опускается огромное коромысло радуги. Её конец совсем рядом – над речкой Ута. Наверное, семицветное коромысло жадно пьёт её воду – набирает её для нового дождика. Идя за руку с дедушкой, любознательная девочка спрашивает:
– А чем она пьёт, дедушка? Золотым ковшиком? А её ковшик красивее моего? Он, наверное, огромный, как котёл…
Девчонки и мальчишки босиком наперебой несутся по грязи в сторону речки. Только после бега по мокрой траве их пятки начинают сверкать, освобождаясь от грязи. Бежать ребятам недалеко: выйдешь за деревню, пройдёшь мимо конюшен – и ты уже на заросшем ольхой берегу Уты. Но что-то здесь не так: только-только радуга опускалась в эту речку, а теперь ускакала куда-то далеко. Теперь она у Светлого Оркаша – черпает и пьёт студёную родниковую воду. Однажды Катерина решила добежать до того родника. Жнивьё больно царапало её ноги, а разноцветная арка всё убегала и убегала от неё, будто дразнясь. В конце концов радуга, словно хитрый волшебник, вовсе исчезла из виду...
Никогда не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь. Видно, правы старики, когда говорят, что жизнь – колесо. Колесо жизни крутится-вертится, с каждым новым оборотом принося человеку отголоски прошлого, катая его по давно забытым тропинкам. Такое колесо было и в жизни Катерины, когда она во второй раз пришла в дом Орины. Но теперь в качестве невестки.
Орина, узнав о намерении Митрея, подняла шум. Своего единственного сына она хотела женить по-людски. Чтобы он сидел с богатой невестой за накрытым столом, а рядом – довольные сваты и сватьи. У Катерины же не было даже родственников. «О приданом я даже не заикаюсь!» – проронила Орина.
Всё же Катерина вошла в дом жениха не с пустыми руками. У неё были козы и овцы, дом (достался от Ондырьяна, позже избу разобрали на дрова) и много бытовой мелочи, даже свой старый ковшик прихватила. Теперь это сувенир из детства. Она глядит на него, и у неё в памяти всплывают блёклые отрывки из далёкого прошлого: как отец перед тем, как уйти на войну, хотел починить забор и подлатать крышу. Как после получения повестки сделал этот самый ковш. До сих пор в голове звучит стук молотка и лязганье железа. Удивительно, но лишь спустя столько лет Катерина наконец поняла, почему мама тогда вернулась за ковшом…
В мужнином доме Катерине было не сладко. Свекровка её поедом ела: то это ей не так, то другое.
Много лет спустя Орина встретила «сватью» на рынке: когда-то давно она мечтала женить Митрея на её дочери – Симе. Выяснилось, что Сима так и осталась в девках. Женщины разговорились, и «сватья» пригласила Орину в гости. Через неделю она снова отправилась на рынок, уже с Митреем. Заглянули к «сватье», потом Митрей вовсе остался там. Он любил лёгкую жизнь, любил выпивать – Катерина же не давала продыху. Семью оставил в старой избе, а брёвна для нового дома так и остались лежать…
Вчера пришло письмо от Митрея. Сын Катерины Гера читал вслух: «Здравствуйте, родные! С первых же строчек своего письма передаю вам всем привет! Работаю плотником. Мать, сама понимаешь, горбясь на такой работе, много не заработаешь. На еду не хватает порой. Сейчас бы холодильник купить, но на сберкнижке ни шиша…»
Катерина с Ориной уже знают, чем закончится письмо: «Пришли, мать, немного денег». Не первый раз Митрей клянчит у матери: то ему велосипед нужен, то породистая овца, то просто «одеться по-человечески». Знает, что у матери всегда имеется заначка. «Квартиру новую дали, приезжай с деньгами, у нас жить останешься…» Митрей в каждом письме говорил о квартире, мол, вот-вот дадут, и тебя к себе заберём. Кажется, наконец-то дали. «Господь Всемогущий, неужели на старости лет с родным сыном поживу».
Катерина, уходя на ферму, наказала Гере: «Сегодня воскресенье, в школу не надо. Я поговорила с дядей Евсеем, он обещал запрячь коня. К моему приходу приведи его, съездим в райцентр, купим тебе зимние вещи. Заодно бабушку отвезём, она к твоему отцу жить уезжает...»
Когда Катерина вернулась с фермы, перед их воротами уже пританцовывал конь. Орина была наготове. Последние годы сильно состарили её: на лице остался один длинный нос, тело стало хилым и высушенным. Купленное лет десять назад пальто, раньше красиво облегавшее её фигуру, теперь висит на ней, как на вешалке. Она отрешённо сидит на скамейке, на коленях узелок, в который завёрнуты все пожитки. Катерина пытается вспомнить, где же она видела подобную картину. Кто-то собрался в дальнюю дорогу… Перед домом лошадь… Платок с вещами на скамейке… Наверное, в каком-то фильме.
Орина сидит, словно угоревшая. Молчит, спросишь чего – то сначала уставится на тебя и только потом ответит. Вначале она очень обрадовалась приглашению сына. Помнит, как много лет глумилась над невесткой, а теперь вот живёт в её доме. С каждой ложкой супа, с каждым куском хлеба причитала: «Боженька, услышь мои молитвы. Вразуми моего сына. Пусть он встанет на путь истинный, пусть заберёт родную мать к себе…» Теперь же, когда пришло время уезжать, – опечалилась. Что её ждёт в будущем? Молва ходит, что сын пьёт. А невестка новая как встретит?..
Просыпаясь прошлой ночью, Катерина чувствовала, что Орина не спит: ворочается и часто глубоко вздыхает...
* * *
В райцентр они приехали после обеда. В воскресенье на улицах людно. У пивного ларька о чём-то громко спорят подвыпившие мужики.
– Ты знаешь, где Митрей живёт, сама дойдёшь. Я туда не пойду…
– Да, да... дойду-дойду.
К повозке подошли двое пьяных:
– Красавицы, рюмашки не найдётся? Нет, говорите. Да не коситесь на нас так, чекушку надо бы раздавить на троих. А куда это подевались «стаканники»? Что, не знаете, кто такие «стаканники»? Те, у кого ни гроша в кармане... Берут стаканы и ищут пьющих. За стакан им платят – рюмаха водки. Тут же ходил один с жёлтой кружкой. Куда пропал? Эй, подойди. Ха, вот наш честный трудяга…
– Сынок!..
Орина издала громкий протяжный стон, словно у неё воспалился зуб. Чтобы не упасть от потрясения, она схватилась за забор…
Катерина с сыном прошлись по магазинам и отправились домой. На выезде из райцентра перед глазами снова предстала жалкая картина: пивной ларёк, пьяные в дрова мужики. На скамейке у крайнего дома сидела Орина. Она так же отрешённо смотрела в пустоту, как и перед встречей с сыном. В её глазах застыл немой вопрос: мол, возьмёшь меня обратно?
– Тпру, Пахарь, стой!.. Садись.
Испугавшись, что конь пойдёт дальше, Орина быстро встала и закинула узелок в телегу. Женщины молча сидели спиной друг к другу. Через несколько километров Орина прервала тишину:
– Враки всё это, не получил он квартиру. Просто деньги нужны, потому и позвал. Жёнушка его новая с порога сказала, чтобы я домой возвращалась да и его с собой прихватила… Если бы ты проехала мимо, я бы всё поняла. Сдалась я тебе. Почему остановилась-то?
Катерина долго не отвечала, словно не услышала вопрос. Задумалась: «А ведь, действительно, почему?» В памяти вдруг начали всплывать некоторые отрывки из жизни: зимняя дорога, занесённая снегом, остающиеся позади следы санок. Тускло светящая лампа и уходящая из этого мира мама.
– Почему, спрашиваешь? Не знаю. Понимаешь, в нашей стране многие люди живут с осколками войны. И в нашей деревне такие есть: Чут Иван, Ващлей Микта… Они остро чувствуют любое изменение погоды: приближение метели или дождя. Раны дают о себе знать – начинают болеть и ныть. Так вот, в моём сердце тоже остался такой осколок, и его никак не достать.
– Что ты такое говоришь?! Немцы-то до нас не дошли…
– …Именно этот свинцовый осколок не даёт мне покоя. Вижу плачущего человека – сама не могу сдержать слёз, вижу больного – болезнь ко мне прилипает. Я ведь и Митрея хотела человеком сделать. Не смогла – ты сама мне подножку и поставила. Сейчас вот оставила бы тебя на скамейке – куда бы ты пошла? Это всё свинцовый осколок ноет, понимаешь?
Конь, тряся гривой, скачет вперёд, оставляя позади Митрея и жёлтый ковшик… Этим ковшиком надо было черпать воду из родника счастья, но получилось иначе – мать Катерины пила из него перед смертью. Теперь туда капают горькие, отравляющие жизнь капли из чекушки…
– Пошёл, ну! Солнце уже садится.
Вдалеке на горизонте показалась деревня. Похоже, там идёт дождь. Над ней сияет радуга. Одним концом дуги она снова опустилась в речку Уту. И своим золотым ковшиком черпает воду…
Перевод с удмуртского
Анастасии Ларионовой и Владислава Верещагина