Авторов, представленных на данной полосе, вряд ли что-то объединяет. Разве только то, что все они – не москвичи по рождению. Ольга Аникина живёт в Сергиевом Посаде, но родом она из Новосибирска. Евгений Харитонов хоть и проживает долгое время в Москве, но родился в подмосковном Железнодорожном. Татьяна Ткачёва-Демидова из Волгограда, а Александр Павлов – армавирец. В остальном это совершенно разные поэты, со своим индивидуальным видением мира, своей поэтикой.
Выражение «стремительно ворвалась в литературу», как нельзя лучше подходит для Ольги Аникиной. Совсем недавно о ней ещё мало кто знал, а потом она победила в конкурсе «Поэт года», организованном сайтом «Стихи.ру». И сколько бы ни ругали этот сайт, но свою роль стартовой площадки он для Аникиной сыграл. А дальше – книга «Жители съёмных квартир», победа в конкурсе «Пушкин в Британии» и много публикаций в журналах и газетах. Пришла пора и «Литературке» напечатать её стихи.
Евгений Харитонов известен не только как поэт, но и как визуальный и саунд-артист, музыкант, историк литературы и кино, критик, фантастовед, редактор, организатор литературных и музыкальных фестивалей. Однако нас интересует в первую очередь его поэтическое творчество, каковое мы сегодня и представляем.
У Татьяны Ткачёвой-Демидовой в отличие от остальных представленных здесь авторов «бумажных» публикаций довольно мало. Но это с лихвой компенсируется публикациями сетевыми, где она если пока ещё не звезда, то на подходе к этому… Многие свои стихи исполняет перед камерой, а ролики затем выставляются в интернете.Не ново, зато гарантирует привлечение дополнительных читателей, главное тут – артистичность. А её у Татьяны в достатке.Консервативный любитель поэзии вряд ли в полной мере оценит стихи Александра Павлова и, скорее всего, назовёт их «экспериментаторскими». Но то, что для кого-то является экспериментом, для Павлова составляет обыденность. Примерно как для Розанова, который не ощущал возвышенности литературы, сравнивая её со своими штанами.
Игорь ПАНИН
Ольга АНИКИНА
Звуки ночные
Имена
В тенётах строк ночуют имена
и видят сны, не зная друг о друге,
и часто просыпаются в испуге,
и ночь для них мучительно длинна.
Ворочаются, ждут, что выйдет срок,
им зябко в междустрочьях полутёмных,
и каждое из них – слепой котёнок,
подброшенный людьми на мой порог.
Все домыслы пусты, расчёты врут,
а память размывается и тонет...
Но имена... мне тычутся в ладони,
и снятся мне, и плачут, и зовут.
Баба Маша
«Когда одна – не страшно.
Легко, когда одна...»
Слепая баба Маша шагнула из окна.
И медленно летело поверх кленовых крон
её слепое тело над маленьким двором.
Летело над подъездом, над вывеской
«Продмаг»,
и было интересно понять – как это так,
что означает этот неведомый полёт?
...удушливое лето, восьмидесятый год,
И запах жжёной каши... и детская вина...
И в небе – баба Маша, летит, совсем одна.
Закон
Закон прощенья упрощён,
и правила легки:
подставить щёку. И ещё.
А третьей нет щеки.
Закон сильней день ото дня:
споткнёшься – свалят с ног.
Был слаб, ударивший меня,
унизивший – убог.
Да будет твой покоен сон,
уютен твой ночлег…
Мне жаль тебя, мой игемон.
Ты добрый человек.
* * *
Звуки ночные в панельных домах
слышишь – до вздоха.
То ли соседка там бродит впотьмах,
то ли эпоха.
Голос за стенкой расплывчат и тих,
фразы всё те же…
«Нет, – говорит, – я устала, прости,
ноги не держат».
Ноги не держат, и руки дрожат,
стянуты жилы…
«Нет, – говорит, – я не буду рожать».
Значит, решила.
Голос ли, голубь ли, крыльями взмах,
из-за стены мне …
Звуки ночные в панельных домах,
звуки ночные.
* * *
Ещё восход, сиреневый на взлёте,
в дрожащем свете еле уловим,
и дом панельный, что застыл напротив,
становится прозрачно-голубым,
и, отражая мимолётный сполох,
над крышей утро теплится, паря,
и солнце сквозь бутылочный осколок
глядит на мир, и холод ноября
ложится тонкой звёздочностью линий,
и лужа словно яшмовая брошь…
И на детсадовских перилах иней
чуть сладковат, когда его лизнёшь.
М-8
В потоке нужно двигаться, как все.
Вот полоса твоя. А вот чужая.
Вот мёртвый пёс на левой полосе.
Его, кто может, даже объезжает.
Обочина. Посадские леса,
и треск цикад, и жар от сонных сосен...
И этот пёс. Глядит в мои глаза,
И фуры мчатся, и гудит М-8.
И снова – щёлк дорожного ремня.
И в небе вьётся стайка белых змеек.
И та собака, что внутри меня,
всё понимает, не скулит. Не смеет.
Евгений В. ХАРИТОНОВЪ
Ром на губах
Утопия для людей
Сбежать –
на самый дальний,
забытый самый,
стороной
обходимый всеми
кораблями всеми –
остров
и создать –
новую цивилизацию с нуля.
Махонькую, немноголюдную,
чтоб кислорода было побольше,
а точек зрения поменьше.
Я назову это место
Утопией Для Людей.
* * *
видел падение звезды
засмотрелся и не успел
загадать желание
ну и ладно
ладно и пусть
а ведь когда-то и земля
осколками будет мчаться
сквозь весь этот космос
и сгорать в атмосферах
других молодых и крепких планет
интересно что
загадают эти
ино-
планетяне
завидев в ночном своём небе
рисующий бенгальский след
пылающий осколок
который когда-то был нами?
* * *
С синего-синего неба
Морс моросит
Ром на губах
Тринадцать человек
На сундук мертвеца
И вся планета –
Остров сокровищ
Как мы высоки
Как мы бесконечны!
Мотыльки
мы всего-то –
суетливо одноразовые
быстрокрыло талантливые
мотыльки скоротечно-великие
греемся и сгораем
под зелёной лампой Классики
* * *
В кровоподтёках нажитых болезней
в рубцах исчерпанной любви
лежу на диване.
Крошащимися зубами
пережёвывая буквы
слушаю как седыми волосками
из меня выползает время
* * *
Выкрасить
потолок в чёрный
и засеять звёздами
не мыть
не скоблить
не белить –
звёзды этого не терпят
тебя любить
под звёздным небом
хрущёвки
Пистолетик
В «Детском мире»
в детство впал:
невоздержимо
захотелось купить
пластмассовый
пистолетик из тех
что стреляются водой
я хотел такой
в детстве
но они были жутким
дефицитом
теперь я счастлив –
и у меня есть
пис
толетик
стреляющий водой
есть у меня свой
личный пистолетик
писто
летик
peace
peace!
сто
сто!
лет
лет!
лети
лети!
лети!!
к...
иду
стреляю в прохожих
мокрый террорист
из-за меня
не умирают люди
+30° в тени
Татьяна ТКАЧЁВА-ДЕМИДОВА
Господи, удиви нас
Бессонные январи
Лиши меня сна. Навсегда лиши.
Бессонные январи.
Смотри, этот день, как и я, фальшив.
Снаружи меня. Внутри
случается повод сыграть вничью,
поставленный на зеро,
твой город привык к моему вранью.
Вранью с четырёх сторон.
Холодные стены: ни греть, ни ждать.
Прикуривать у зеркал.
Как вовремя начатая вражда
спешит осушить бокал.
Свобода взаимна. Любовь скверна,
но дьявольски хороша.
Меня обнимает твоя война
и я не могу дышать.
Выйди
Ничто не сумеет спасти тебя так,
как боль в неразбавленном виде.
Оставив ошибки на прежних местах,
к нему, неодетая, выйди.
На солнечный свет. Ослепляющий гул.
На утренний запах газеты.
Навстречу тому, кто жестоко шагнул,
такой же, как ты, неодетый.
От прочих рассветов и порванных книг
беги, зеркала уничтожив.
И вслед за тобой побежит твой двойник
сквозь толпы случайных прохожих.
Деля неизбежность на «против» и «за».
На логику двух полушарий.
Ничто не сумеет спасти, как глаза,
которые всё разрешали.
Изъян
Нет. Ты меня не помнишь.
Если и помнишь, то
Разница жеста в том лишь –
Кто подаёт пальто.
Кается мой дворецкий,
Правый рукав найдя.
Левый остался в детской,
На острие гвоздя.
Ангелы лгут ночами.
Капают в колыбель
слёзы тоски. Вначале
снег безупречно бел.
Не осквернён словами.
Полупрозрачный стон
Белыми кружевами
Ищет любовь в простом.
Бьётся в висках укором.
Просит найти изъян.
Белое станет скоро
Красным тряпьём вранья.
Предвосхитив невинность
Тех, кто остался наг,
Господи, удиви нас.
Это – последний знак.
Оставь
Оставь как есть. Не проклинай,
безумий не лишая.
Ничтожны наши имена,
когда любовь – большая.
Когда – вложи в твою ладонь –
перо, и ты срифмуешь
всё то, что после нас и до,
подвластное Ему лишь.
Тому, кто правил не учил,
Кто их писал в скрижалях.
Молчи о нас с тобой, молчи,
нас не за тем рожали.
Нас не за тем сюда вели
и не за тем калечат.
Целую дальний край земли,
и падают на плечи:
снежинки, звёзды, бирюза,
увенчанные алым
восторгом губ. Смотри в глаза
и наслаждайся малым:
как засыпают, не вкусив,
как умирает вечер.
А ты спроси меня, спроси.
Спроси, и я отвечу.
Александр ПАВЛОВ
Никто не отменит дождя
несон
осталось бы понять где я живу
согретой веткой сбить немые сливы
мне четверо приснились наяву
все остальные живы
осталось не задеть тебя нутром
потом мы разберёмся что усталость
жаль утром их оставим вчетвером
но ты такая малость
из бензобака выкипает жир
вдоль самолёта вниз инжир струится
мы раньше затевали миражи
теперь они как лица
ты проводи меня куда идти
а дальше протопчу своё тихонько
бесснежны неасфальтовы пути
лукава здесь возгонка
сыворотка молчания
чиркнет крылом мимо света летучий мышь
запах арбузный навалится аки спас
вон от сгоревшей травы поджигали мы ж
брызнут майолики смолкнет иконостас
вот постоишь в росе как порог оббит
ломкий доселе кукушкин нарушив счёт
а от звезды летящей в глазу рябит
всё у неё рябиновое ещё
вылет стрижей над помятой едва мечтой
треск по околице где-то любовь прошла
просится выдох сумеркам на постой
глохнут напившись неба колокола
точка ноль
на вираже, в штопоре или уже выходя
из пике, невесомо, природу почти обманув,
стынем спокойно, никто не отменит дождя
а после грома в уши зальют тишину
за десятой планетой найдётся ещё пяток
шагом промеряв землю,
пробуем вплавь или влёт
дал индульгенцию борхес,
грозно молчит свисток
и не придуман тот, кто тебя у меня отберёт
в тигле из двух невинностей
плавят бессмертный грех
в тину уткнулся (утопия? )
утлый голландский бриг
бас отыграл под занавес и через сон сгорел
в топках, где жгут повторно то,
что уже не горит
последнего снега уколы
памяти ст.р.
в последнего снега уколе
по тыльной судьбы стороне
слетает из неба такое
что платишь вперёд и втройне
пожух торопыга-подснежник
лопата обсохла в руке
за кольцами дыма о прежних
другая весна налегке
маячит не поздно ей голой
в ладони с бороздами дней
где нега и снега уколы
последние тают больней