,
ВЛАДИВОСТОК
* * *
Хотелось бы пожить подольше
на берегу восточной бухты,
и разбивать одним ударом
незащищённый панцирь краба,
и для единственного друга
смолить ночами плоскодонку.
* * *
Если б я мог укрощать деревья
или занянчивать крик птицы –
я не тревожил бы соль земную:
к морю текут соляные реки.
Я бы тогда подарил сыну
красную звёздочку на ушанку,
я бы ушёл далеко на Север
вместе с весёлым медведем Умкой.
И кочевали бы дни, как льдины,
не обжигаясь о рыбьи спины,
а по весне б зацветала тундра,
чуть накреняясь навстречу солнцу.
Я бы вернулся к родному дому –
и не узнал бы своей могилы...
Только б мерцала над лесосекой
тёплая звёздочка чуть живая,
лишь бы ещё уцелели кедры,
с рёвом сосущие соль земную...
* * *
Разъезжались материки.
Ключ вскипал в глубине реки.
И, печальна и глубока,
кровью полнилась та река.
Плыли рыбы – крыло в крыло –
лягушачью икру метать,
а брезентовое тепло
научило тварей летать.
Если б знали наверняка,
где живая течёт вода, –
бычья завязь березняка
с рёвом ринулась бы туда,
ворвалась бы в пустой залив
и увидела б, как луна,
всю округу собой залив,
воду за руку увела.
...Горизонты сползли к виску.
Дотлевает луны лоскут.
По базальтовому песку
воды огненные текут.
* * *
Ветры тайгу сорвали со стапеля...
Старый тунгус, трубку раскуривая,
мне рассказал, как яранги ставили,
наспех обтягивая свежими шкурами.
Уже тогда – породистый запах
сухой брони и людского крошева
у корневищ исходил из паха,
колючей проволокой поросшего.
На лету замерзали птицы.
И звезда поутру ослепла.
Обожжённая черепица...
лунный слепок,
да горстка пепла...
НА МАНЁВРАХ
Когда у неба виски ломило –
камни всплывали,
дышали рыбы;
сваи переплелись, как стебли;
некому было распутать сети.
Торпедоловы зажгли огни.
Море не знало, что мы – одни.
На берегу заревут моторы...
Чьим языком меловые горы
с нами как с равными говорят?
У вертолётов глаза горят.
Над горизонтом растает выхлоп…
Под бензобаком полно листвы.
Дизеля на время затихли –
вымпелы ропщут,
ржавеют швы;
море гниёт у раскрытых люков,
бродят сирены, полные звуков,
спирт зажигают во мгле кают,
спать не дают –
о доме поют.
Лучше бы вовсе не знать о доме!
Нефтехранилища жгут в содоме:
тело истлело,
фляги пусты,
тяжело покачнулся бакен;
волны лижутся, как собаки...
А Господь, обходя посты,
не заметил, как после смерти
мы – не ангелы и не черти –
по песку волокли паром
и рубили соль топором.
* * *
Ночью ливень захлебнулся
в терриконах.
У проснувшихся бойцов болят глаза.
До сих пор в потёмках заоконных –
глина да разбухшая кирза.
Глина здесь особого замеса:
чёрт месил и денег не просил;
мёртвая земля лежит за лесом –
там, где я когда-то луг косил.
Высмотрело поле воронёнка:
где упал – не ведомо ему;
ночью осыпается воронка,
подбираясь к дому моему.
И почти уже не различали птицы:
время петь или свивать в дыму
гнездо;
подойдёшь к колодцу,
чтоб напиться, –
пахнет обгоревшею звездой
край колодца…
Край земли и неба…
Край страны...
И – карий конский глаз,
покосившись на краюшку хлеба,
как в колодце – отражает нас.
* * *
Жизнь без любви...
Переминаясь,
брели снега у самых окон.
Шли поезда по снежным насыпям.
И шхуны зимовали в доках.
Снега ложились, как подкошенные,
почти сливаясь с отголосками
вот этих окон непогашенных,
в которых размещался госпиталь.
Снег прибывал.
Как пассажирский
нескорый.
Возле расписания
расхваливал вино алжирское
матрос,
пригодный для списания
с любого судна.
... Ждали катера.
Снега едва касались леера.
Он тупо вспоминал о матери
и, пальцы растопырив веером,
смотрел на стёртые ладони.
В бушлате отсырели спички...
И снова вспоминал о доме
в пустой холодной электричке.
...И только утром, на рассвете,
мать, разогнувшись от корыта,
под родинкой рубец заметит –
глухой,
как след метеорита.
ТАКОЕ КИНО
...и луна не даст света своего,
...и силы небесные поколеблются
(Мф. 24:29)
...и старцам вашим будут сниться сны,
...и юноши ваши будут видеть видения
(Иоил 2:28)
Сияла ночь. Луной был полон сад...
Возьми её за тонкие запястья
и к Бунину сведи, – он затемнит
её подмышек царственные своды,
с ума сводящие музыку и язык
под своды коммунального Эдема,
где вспыхивают белые одежды,
и зеркала, и ветхие скрижали,
и, вспыхнувшая, плавится сетчатка,
и взоры, словно яхонты, горят;
и так сцепились души обнажённых,
что кажется: плывут в реке времён,
захлёбываясь влагой сокровенной,
разбрасывая локти и колена, –
и по воде расходятся круги;
а в чистом пламени лампадного огня
небесная стрекочет киноплёнка,
вращается времён веретено,
и ангел мщения с беспечностью
ребёнка
снимает это вечное кино.
ПЕРЕД ГРОЗОЙ
Здесь речушки, едва шевеля
плавниками,
в океаны впадают уже стариками.
По-над самой водою,
где тальник примят,
бензовозы оглохшей соляркой дымят.
Здесь речушкам ещё
не придумали имя...
Подмывая бурёнкам закисшее вымя,
вековую прохладу храня в погребах, –
распрямишься – лишь ветер
хрустит на зубах.
Уж какая тут вера –
подумайте сами, –
коль, среди огородов мелькнув парусами,
исправляет нужду одичавшая плоть,
и в нужде! – продолжая картошку
полоть.
Может быть, это всё приключилось
не с нами?
Тучи по ветру гонят когтистое пламя,
и жена, облечённая в праведный гнев,
горько плачет, по-жречески руки
воздев.
Не стихи нам писать –
а лудить самовары!
Злую цену ломить за шальные товары,
шапку лихо ломать
перед каждым кустом –
пустоцветом родившись
на поле пустом!
Вот опять бензовоз
на дороге толчёной –
словно огненный бык
на цепи золочёной.
Что там слово – когда и дела
не сберечь!
Вот когда пробуждается
русская речь...