Когда я произношу имя Александра Траугота, то на лицах моих собеседников сразу появляется улыбка. Наверное, они вспоминают сами себя, своё детство и книги с волшебными иллюстрациями легендарной петербургской художественной династии Трауготов. Яркие блики своевольной акварели и острые летящие линии, которые играючи вступают в соавторство с Пушкиным, Толстым, Шекспиром, Набоковым, Булгаковым…
Открывая их книги, мы можем увидеть подпись «Г.А.В. Траугот». Аббревиатура «Г.А.В.», как известно, заключает в себе имена трёх художников: отца – Георгия Николаевича и его сыновей – Александра и Валерия. Когда-то они творили вместе. Но и по сей день Александр Георгиевич каждую свою работу – иллюстрацию, живопись, расписной фарфор – неизменно подписывает «Г.А.В. Траугот». А я всегда мысленно добавляю к этому знаменитому автографу ещё одну букву – «В», подразумевая Веру Павловну Янову – художника и жену Георгия Траугота, оказавшую, как мне кажется, немалое влияние на творчество сыновей.
Для меня честь и радость, что когда-то рекомендация Александра Траугота осветила моё вступление в Союз художников. И вообще нравится жить с мыслью, что через мост от моего дома живут волшебный художник и его супруга – муза, художник-реставратор, прекрасная француженка Элизабет де Треал де Кинси-Траугот.
– Александр Георгиевич, а много ли нужно художнику для счастья?
– Есть мои любимые художники, которые дают мне счастье именно своим творчеством, но сами они были несчастными людьми. Так что всё очень запутанно. Искусство – это сочетание пира и труда. Пир, конечно, – это счастье, а труд – это тяжесть.
– А кто ваши любимые художники?
– Вот, например, Микеланджело. У него очень много труда. И очень много пира. А вот во фреске в Георгиевском соборе в Старой Ладоге, где изображён святой Георгий, – там чувствуется пир, а труда, может, совсем нет. Почти нет. Одно чудо. И в то же время я очень люблю, когда я вижу труд и даже неудачу – это как-то роднит. Когда видишь, что великий не справился тут, не справился тут… Ошибки и вообще неудачи – это приближает. Сам Христос имел неудачи.
– В ваших рисунках интересно разгадывать наследственные черты работ отца, брата, матери. А не было ли мысли добавить в автограф ещё одну «В»? Хотя, конечно, я читала, что ваша мама – прекрасный художник Вера Янова – была человеком непубличным. И её первая выставка состоялась в Русском музее уже после её ухода.
– Непубличным, да. Не знаю, вообще считаю, что все достижения – это всегда не один человек. Это всегда кто-то за спиной или рядом. И кто-то в тени. Так же как Ван Гог – ему поставили памятник оба брата. Наверное, не случайно сам Господь Бог – это три лица. Всегда есть кто-то, без кого нельзя, без кого не осуществится… Отец очень много мне дал. И мама, и брат, и друг. Друг, который повлиял на меня и к которому я постоянно обращаюсь.
– Это Михаил Войцеховский?
– Да. Для меня он жив. Я не хожу на кладбище, потому что это странно – идти туда, когда я ощущаю друга рядом с собой. Его мысли очень весомые, очень оригинальные, очень нужные, например, у него есть такие слова: «Совершенное в долгу перед несовершенным». Иногда я записывал в своих тетрадях для рисования его слова – и я хочу их издать. Может быть, поэтому мне Бог даёт ещё время, чтобы я это сделал.
– Вы иллюстрируете «Маленького принца» Экзюпери, но ведь Экзюпери сам себя проиллюстрировал…
– Я люблю, когда художники пишут рассказы, вспоминания, но когда писатели рисуют – нет…
– А Пушкин?
– Это единственное исключение. Я думаю, что Пушкин не удивился бы, что его стихи чтут, но удивился бы, что чтут его рисунки. Это было бы для него неожиданно. Пушкин гений.
– В замечательном интервью Зинаиде Курбатовой вы рассказывали, что впервые увидели свою будущую жену в Эрмитаже, когда она с группой одноклассниц приехала из Франции в Ленинград. А увидела ли Элизабет в тот момент вас? Вообще всё это похоже и на кино, и на легенду.
– Это не легенда, это факт. Вообще такие случайности не случайны. И происходят они довольно часто, просто мы редко их замечаем. Но всё предопределено. Тогда, в Эрмитаже, она меня не видела, стояла в профиль, смотрела на картину. Но спустя много лет я встретил её снова.
– Вы полгода живёте в Петербурге и полгода в Париже. В программе «Малые родины большого Петербурга» вы сказали: «Я очень люблю Париж, но Петербург замечателен тем, что каждый дом имеет индивидуальность»…
– У Пушкина есть слова «Над мрачную Невой» – я не понимал, почему «мрачною». А когда я оказался в Париже первый раз, я сразу понял: действительно Сена весёлая. Но потом, не знаю, мои это или чьи слова, что Париж – это оперетта, а Петербург – опера. Но тем не менее и Рим, и Париж, и Петербург – это по одной идее: река образует город. И, конечно, все эти три города чем-то близки. Петербург, как ни странно, более стабилен, меньше меняется. Париж очень быстро меняется. Петербург более устойчив, как вообще Россия.
– В Лувре в ларьке продают – сама видела – носки с Джокондой. Заслуженный ли ажиотаж творится вокруг этой дамы?
– Те, кто молится на имена, часто ничего не понимают и не чувствуют. Вообще Леонардо не относится к моим любимым художникам. Но мне нравятся какие-то его черты: например, он любил ленивых учеников. Тогда как Микеланджело сразу же прогонял таких. А Леонардо любил. Думаю, что это интересно. Я вообще люблю самих художников. Но иногда равнодушен к тому, что они делают. Кстати, художники мне нравятся больше, чем поэты. Как личности. Вот Блок писал: «…и каждый встречал другого надменной улыбкой…» – у художников этого нет, они люди физического труда, поэтому больше ценят друг друга.
– Вы однажды сказали, что талант – это Конёк-Горбунок, а человек – Иван-дурак. А что делать Ивану-дураку, чтобы от него талант не ускакал?
– Не предавать его. Есть известная фраза: «Если художник предаётся лжи – то талант исчезает». Я знаю такие примеры. Ещё был свидетелем того, как преподавание, школа губили таланты моих товарищей, потому что талант требует индивидуального подхода, никогда нельзя общие правила навязывать. Талант очень своеволен, капризен, и вообще, я бы даже сказал, что талант – это всегда проблема. Это почти на грани бесовщины. Но это не бесовщина, но на грани. Почему слово «искусство» имеет корень «искус»? Потому что это нечто прошедшее искус, искушение.
– А как вы относитесь к так называемому современному искусству? Мне кажется, это странный термин. Ведь если это искусство, то оно вечно. А словосочетание «современное искусство» намекает на то, что у него есть срок годности и оно быстро скисает.
– Вообще, часто говорят: «О, мировой уровень!..» Мировой уровень искусства сейчас плачевно низкий. Есть какие-то крохи, какие-то искры, которые я ловлю, а вообще, если говорить вполне искренне, то к современному искусству отношусь с презрением. Войцеховский говорил: «Всё, что имеет цену – это вещь». А искусство – это не вещь.
– Александр Георгиевич, вы удивительно много работаете. А что именно вас вдохновляет?
– Я помню, когда мне не было даже десяти лет (это некоторый рубеж – началась война), у меня было такое тревожное чувство, что если я встречаю какого-то человека, то больше его никогда не увижу. И я запоминал все лица. И до сих пор у меня такое же чувство, теперь оно уже не настолько захватывает меня, но всё-таки каждое лицо, которое вижу, стараюсь запомнить, оно меня вдохновляет. Меня вдохновляют люди. Вот у Лермонтова есть: «В очах людей читаю я страницы злобы и порока», а я наоборот: люди меня очаровывают, все.