1
…Газом «Циклон-Б» зверочеловеки со свастикой убивали когда-то людей в душегубках. Соседу из квартиры снизу хватало для этого же табаку, всего-навсего скверного курева. И в эту ночь Фаину опять пробудило ощущение, будто неведомый кто-то стиснул её горло и пресёк дыхание. Точно рыба на берегу, она жадно хватала воздух, вскинулась с постели, даже не поправив высоко сбившуюся ночнушку, выскочила на лоджию и, отворив окошко, глянула вниз…
«Снова, сатана, улизнуть успел! Да чтоб сдохнуть тебе! Хотя я от дыма твоего скорее сдохну сама – ты кого угодно на тот свет спровадишь. Ты сам от курева твоего как копчёная селёдка стал, ты выживешь – такое добро не скоро портится…»
Очень ей хотелось застать на месте преступления вражину этого, что постоянно морил её клубами своего какого-то особенного, гадостного, на курином дерьме замешанного, что ли, табачного зелья, даже мечтала окатить его с верхотуры своей холодной водой. Но и тот не промах: высмолит наспех сигарету, да и был таков. И хоть бы не так часто дымил-то – курит ведь чаще, чем дышит. Ходячий «газенваген». Удушающий же запах достигает её кровати всё же не сразу, и добежать до лоджии, чтобы отчихвостить табакура, Фаина не успевает. Тут ещё июльская жарища как в пекле, от которой нет спасения даже под душем. В жилье её к тому же летнее солнышко гостит от рассвета до заката, поддавая пылу. Вечером после работы уже не до окаянного соседа, перевести бы дух, да тут ещё электроплита во время готовки подбавляет к захожей никотинине своего чада. Потеряв всякую надежду перевидаться с проклятым курилкой, женщина ушла на другой конец лоджии и, открыв окошко, там отдышалась, здесь снизу никто не коптил.
В голове прояснилось, так как кое-какие обмылки здоровья, видать, в организме ещё оставались, всё-таки ей, пусть и вековухе, не сравнялось ещё и пятидесяти. Воротясь в постель, уже не ложилась, грузно опустилась в кресло возле шифоньера. Тут дышать полегче, а вот кровать стоит явно неудачно, головою в простенок, вот там-то как раз впору задохнуться…
«Рань-то какая, шестой час в начале… – запалёнными глазами скользнула она по будильнику. – И за какие только грехи карает судьба, и в выходные этому прохвосту угомона с зельем его нет… Тело зудит, во рту как стадо свиней ночевало. А ведь он, зараза, с Тамаркой своей сейчас насвистывают в обе сопелки, до обеда в постели проваляются!»
Всё не как у людей у соседей снизу. Живут как совы ночные: днём колготят, орут друг на друга во всю ивановскую, стук да бряк у них вечно, точно мамаево побоище идёт… И вдруг притихнут – мирятся, значит. Только и мир у них со своей изюминкой: начинает трещать всеми ржавыми сочленениями старая, видать, койка, звучат охи, переходящие в стоны.
Больше десятка лет Фая вот так веселится в соседстве с четою снизу. В каком таком обезьяннике Тамарка выискала своё сокровище – Тимура? Ведь вчуже страшно глянуть! Не мужик, а живая смерть на бадоге, сутул и худющ, рожа цвета шоколадины, челюсть выпячена, уши торчком, отвислая, слюнявая вдобавок нижняя губа, буравчиками сверлят собеседника маленькие, близко посаженные, точно у крысы, красные глазки, – ну предков рода человеческого в школе по нему изучать, честное слово! А у? ???-?? ?? ?? ????????? ?? ??????? ???? ????????! ???? ????? ??????? ?? ??????? ? ????? ????????? ???????, ??????? ????????? ?? ???????? ????, ??????? ????????, ??? ?????? ???? ??? ? ????? ????? ?????? ?? ???????. ?? ? ?? ???, ??? ?????? ??? ???????, ????????: ???, ???, ??, ?????????, ??? ???? ?? ??????? ??? ?? ?????? ????????? ?? ???? ????????? ? ??? ?? ??? ??????? ?????? ????? ??????? ?????? ????, ?? ?????? ????? ????? ????????? ??????? ??????????? ??? ???????? ??????????
ж сам-то он не красавцем ли писаным себя считает?! Мимо любой женщины не пройдёт – мигом ухмылочка поганая, глазами разденет… Не понимает того, сморчок копчёный, что путная баба ему и через марлю ничего не покажет. Он и до Фаи, что моложе его Тамарки, доступал: что, мол, ты, соседушка, лаз свой на балконе чем ни попадя завалила? От кого пасёшься? И уже не раз пытался ночной порой открыть крышку люка, да только кишка тонка оказалась одолеть сооружённую там соседкой баррикаду…
Тамарка его – что дырявый мешок, ничего в ней не держится. Она и разнесла по соседям про былые подвиги своего избранника: по наркоте, дескать, оттарабанил за тюремной решёткой двадцать годков; там, видать, по-русски чисто болтать научился, – а ведь явно его под саксаулом мамаша рожала! «Наверно, не через ту дыру и породила, потому от него за три метра против ветра дерьмом несёт», – злорадно думалось Фае. Вот прямо сразу после «закрытки» он к Тамарке и приспособился, один другого стоят. И в тюрьме, сказывают, какое-нито ремесло получить можно, за двадцать-то годов, но и тут это мурло сух из воды вышел, ничегошеньки не умел и седоком сел соседке на шею. Натурой расплачивался, видать. Кое-как ковырял шилом поношенную обувку, но ни клиента постоянного не обрёл, ни заработка – так, на вонючий себе табачище получил пенсию тоже вроде условного срока: есть она, и нету её, что было только справедливо по трудам его. Но частенько ходит вполпьяна, как и дражайшая его половина. Той, думается, стерпелось-слюбилось такое житьё, крепче цепей сковали меж собою нужда и взаимная ненависть этих людей – ведь орут ежедённо друг на друга благим матом, костерят один другого непереносимо… Каждый выплёвывает напополам с матерщиной свою правду-матку, намерен в обоюдном раздоре встать хоть на вершок выше супостата, не понимая, что топчется на помойке…
Тамерлан он, а никакой вовсе не Тимур! Смутно помнились Фаине, со школьной ещё скамейки, разные исторические выкладки. По одной из них, жил такой сволочной старикашка этого имени, хромой, вдобавок тоже весь мир под себя норовил подмять… На Русь было кинулся, но то ли славно получил по башке, то ли святые заступники вмешались – с позором уполз в свои самаркандланды ли, туркменланды ли, чёрт их там всех разберёт, там и окочурился… Вот и соседний Тамерлан, хоть он и микроб против того, давешнего, тоже хочет уставить вокруг себя свою правду. Горбатого могила исправит – и правда у него, соседского Тамерлана, тоже хромая и горбатая…
Имечко, которым Фаина нарекла баламута, соседи все восприняли с восторгом, и, кроме Тамерлана, иного он больше ни от кого в свой адрес не слышал. Но, в общем, по этому проводу особенно и не бурлил: хоть горшком назови… А вот Тамерланша его прозвищу какое-то время противилась, но, поязыкантив, свыклась с ним и она…
Да-а, укатали и этого сивку крутые горки… Не раз слышала Фаина в квартире соседей снизу некий грохот. Выяснилось: Тамерлан страдает падучей. Пересел он в ходьбе своей на палочку, но и с этим «конём» еле ноги волочит, спортивное трико болтается на нём, как на вешалке. Бритьё почти забросил, и полуседая матёрая щетина на тёмном лице топорщится, как на престарелом еже. Поутру он гулко шкварчит, бухает нутром, давится мокротой, пытаясь очистить прокуренные потроха от наслоений отравы. Но о «завязке» с куревом-питьём и речи нет. Зимою, когда самое время передохнуть от табачного смрада, пошла новая притча: во все щели начинает сочиться тлетворный дух. Тамерланы, живо просвистав пенсию, похоже, промышляют самогонкой навынос, и уж не на табаке ли они настаивают эту очередную отраву – без противогаза хоть на улицу беги! Дом вообще сплошной сквозняк, двери не спасают от удушливых миазмов с лестничных площадок, где вовсю гужуют бомжи, нарки и побирушки, вообще всяческая накипь рода человеческого, созданная, видать, за грехи рода человеческого. Фаину порой охватывает такое отчаяние, что хоть в петлю голову суй. «Соседушка, мой свет! Не на свою только шею навесила ты чугунную гирю, но и нас, неповинных, такой тяготой нагрузила, – сцепив зубы, зло думала Фая. – Какой он тебя конфеткой купил, стыд и совесть твои притупил?»
Потому что тихо и неприметно обиталось будущей Тамерланихе ещё в Тамарах. Табаком не баловалась. Но что касается выпивки – и тогда уже была она до неё великой охотницей, оттого рано ушла по инвалидности на пенсию. «В чём душа только держится?» – говорят о ледащем человеке. Тамарка держала свою душу явно в водочной бутылке с крепкой затычкой, иначе давно бы вылетела вон эта пропитая, а когда появился в соседкиной жизни ещё и примак-пыртос, и прокуренная душа. Капустный ведь кочан, а не женщина: листья квёлые, но кочерыжка пока дюжит…
И вела она себя тихой домовой мышкой. Редко-редко юркнет из норки своей за хлебцем в лавочку, ещё какую закусь прихватит, и непременно – белоголовочку, в одиночку её усидеть. Одно было в бабёнке не похаять – чистюля. По доброму ещё тогда знакомству бывала Фая этажом ниже, через люк, что держала ещё не притиснутым к полу лоджии. Всё на своих местах у соседки, чистота в прихожке, на кухне и всюду. Опрятненькая Тамара, не в теперешнем своём «шэндереме», который как шит, так и не мыт… Глубоко, на самое донышко занырнула она с той поры, хоть караул кричи. Поскольку полный бардак у неё сейчас в к???????, ?? ? ? ?????? ????.
?? ????????, ??????? ??? ? ???????, ? ?????? ???????? ????????? ????? ?????? ?? ????????? ???????????, ?? ????? ? ??????? ?????? ?? ?????. ??? ?????? ?? ?????????, ??????? ?? ??????: ??????????? ??? ????? ???????????, ? ?????????????? ?????? ??? ?? ???????????. ? ????????? ???? ?? ???????????, ?? ???? ??????????? ?????? ???????? ???????? ? ?????????? ? ?? ???? ??????????! ??? ?????? ????????? ??????: ???????? ???????????????, ??????? ??? ?? ????????. ?? ? ???, ???? ??????? ???? ???? ?????? ????????, ?? ??????????????. ????? ?? ???, ????????
? ???????????? ?????? ????????, ??????? ????? ???? ?????? ??????.
????????! ??????????! ? ?????? ?? ?????? ??????? ?????????? ???????. ? ????? ? ???? ???? ?????????? ?????. ????? ???????? ?????????? ????? ??????. ???????????, ???????, ???????? ??????? ?????, ??????? ????????. ??? ?????????? ???????? ???????, ???????, ?? ????, ?? ??????????; ?????? ???????, ????????? ?? ? ???????? ?????-???????. ?????????? ???????? ?????? ???????, ??????? ?, ???????????? ?? ?????, ???????? ?? ?????????? ????????? ??????: ? ??? ????? ?????????
вартире, да и в голове тоже.
Не упомнить, сколько раз и крестом, и пестом пыталась урезонить Фаина насчёт их табачного душегубства, их шумом и тамашой вокруг да около. Где только ни скиталась, надеясь на помогу: участковому все глаза промозолила, в домоуправлении только что не прописалась. К прокурору пока не заглядывала, но если продолжится дальше подобный кавардак – непременно и до него достучится! Все только разводили руками: квартира приватизирована, мужчина там на жилучёте. Ну и что, коль примак? Хоть себе такого заведите, не попрепятствуем. Закон за них, милочка…
О ябедничестве соседи прознали, общение между ними сильно скисло.
«Дьяволы! Кровопийцы! – гоняла на скулах желваки измученная женщина. – Конца и края нету страданиям моим». Фаина опасливо приоткрыла дверь лоджии. Закончилась, кажется, утренняя газовая атака, дрыхнут мучители. Она воротилась прибрать постель, одеялом, по жаре, не укрывалась; взбила подушки, упаковала их в поддонье диван-кровати. Переменила несвежую ночную сорочку, умылась и, отправившись на кухню, оторвала на численнике вчерашний листок: у нас нонче субботея…
2
Вечернее солнце заканчивало свою пытку жарой и духотой, стлалось по-над крышами, ослепительно отражаясь в стеклах противолежащих окон. Субботея пролетела, как пуля у виска, скончалось скоропостижно за нею и воскресенье – завтра на работу, в перевязочную. «Медсестра – всему миру сестра!» – любил с улыбкой напоминать завотделением хирургии, холёный мужик с кудлатыми ироническими бровями. «Тебе бы, холера ясная, так помыкаться!» – думалось в такие моменты Фаине, да ведь её дело подневольное…
Она легла, вслушалась. Внизу царили благостный мир и покой. «Может, хоть сегодня дадут по-человечески выспаться», – мелькнула робкая надежда. Сон быстро укутал её.
Но покой продержался недолго. Тягучая волна невыносимого зловония вновь вскорости подняла её с постели, раздирающий лёгкие кашель сотрясал всё её тело, казалось, вот-вот выскочит сердце, словно это она сама не вынимала сигареты изо рта день-деньской…
«А ведь не табачищем вроде бы тащит… – пытаясь перевести дух, сообразила Фая. – Горелым тянет, будто тряпьё какое тлеет… Да уж не горим ли мы?!»
Она выскочила в лоджию: точно, от соседей снизу тащилась полоса останавливающей дыхание тленной вони. Широкая полоса.
– Пожа-ар! Гори-им!
Но людство рядом, тоже умаянное жарою лета, спало. Фаина рывком сдёрнула в сторону сундучок, отшвырнула в сторону половики, плотно укрывавшие крышку люка, осторожно спустилась по скользкой железной лесенке между лоджиями вниз, к соседям.
«Всё своё дерьмо сюда свалили!» – брезгливо оглядела она плюшкинскую кучу на балконе: рваная обувка, лохмотья закинутой одежды, мятые вёдра-кастрюли, порожние бутылки… Женщина, благо и тут дверь оказалась отворенной, проникла в соседское жильё. Темно, как у негра за пазухой. Фая не вглядываясь, что там, в зале (планировка та же, что и у неё), тенью скользнула на кухню, щёлкнула выключателем. «Та-ак, вот она, главная-то подлость!» На конфорке, накалившись докрасна, стояла громаденная сковорода, и что в ней было раньше, рассказал бы только уголь, обративший это неведомое «что» в чадящую, смердящую чёрную массу. Фаина, прихватив подолом, свалила посудину в раковину мойки. Сковорода взвыла, пар ключом ударил в потолок. Поедучий запах стал совсем непереносим, выжал из глаз поток слёз, ломило грудь.
«Дрыхнут… – Она снова оглядела картину бытового этого издыхания. – Как они могут? А уж срач-то, срач какой! Посуда неделю немыта, паутина по углам, крошки под столом и на столе… а там…– брр! – уж не стасики ли копошатся, снуют?» – Она с детства ненавидела тараканов. – Дожили мужик с бабой, ноги съёжили!»
Оюшки… Холодильник времён царя косаря, стена в жёлтых расползающихся пятнах, в немытой посуде на столе – остатки жратвы, язык не поворотится назвать иначе. И на столе же – полупустой графин явно не с коньяком, даже цветом «мордой не вышел»…
Фаина извлекла гранёную пробку, принюхалась – и отпрянула, зажав нос: этакой-то мерзостью только тараканов в этой кухне травить. И это отравное пойло они тут глотают; пуще того, у них и собутыльники есть, да и приторговывают соседушки такой самогонкой. Вот пенсию пропили и пробавляются домодельным спиртоносом. Она с отвращением отодвинула посудину. От такого угощения и Кощей Бессмертный дуба даст! Фаина закашлялась, из спальни донёсся недовольный голос Тамерланши:
– Кого это там, незваного, в ночь-полночь нечистик принёс?
– Я это, Томочка… соседка. Тут у вас сильно чадило что-то, я подумала, пожар, спустилась вот… – неловко оправдывалась Фаина.
– Пожар: мужик бабу зажал! – вступил в разговор со своего развалюхи-топчана, на котором теперь спал отдельно от супружницы, Тамерлан. – Никакой не пожар, а это глазунью баба моя жарила, да и задрыхла спьяну. Вот и завоняло…
– А не ты ли жрать на ночь глядя запросил, хрен ты старый? Вот и глядел бы за яичницей-то буркалами своими погаными, – немедленно ринулась в бой Тамерланша.
– Заткнись, курва! – Тимур, судя по скрипу топчана, поднялся. Не чуя под собой ног, Фаина лётом кинулась к двери на балкон, птицей взлетела по ступенькам к себе на лоджию. И, похоже, вовремя она ретировалась!
Снизу, в проём лючины, понеслись определённые звуки драки не на жизнь, а на смерть. «Ну, это вы уж сами там, без меня управляйтесь, – облегчённо выдохнула женщина, поправляя былую баррикаду, радуясь, что легко отделалась. Ведь было до неё дело – связалась с буйными соседями соседка Тамерланов, через стенку от них, и чего только потом не натерпелась: и прокуроршей обозвали, и накостыляли по шее, проводив весомыми пинками. Та и по суду с негодяями связываться не стала, задним умом сообразив: двое дерутся – третий не суйся!
«Эх, не буди лихо, пока оно тихо! Подняла я алкашей на ноги, теперь целую ночь колобродить станут, глаз не дадут сомкнуть… Отгул, пожалуй, попросить придётся, у меня их вагон и маленькая тележка накопилось, отосплюся вволю». – И почему-то на цыпочках отправилась она к взъерошенной постели.
…А через несколько дней всяческое шумство-буйство у Тамерланов внезапно прекратилось.
«День-два не дрались, и то считай за праздник. А тут неделя молчком… Что там у них приключилось? – рассуждая вслух, томилась в догадках Фаина. – Да не уходила ли Томка невзначай Тамерлана своего? Когда я от них убежала, что-то там грохнуло в квартире, будто шифоньер на пол повалился! Зайти бы, попроведать соседку, да боязно…» – По спине побежали мурашки, Фаина передёрнула лопатками. Этот Тамаркин хахаль только глянет – рублём подарит, пятёрку обратно потребует. Ну, да стороной весточку принесёт, у Тамарки секреты долго не держатся…
С работы в тот вечер возвращалась Фаина неспешно, вперевалочку, отягощённая сумками покупок в магазине, да и на базарчике недалеко от дома овощей-зелени прикупила. У крыльца на скамеечке, на которой обычно всевидящая старость перемывает косточки ближним и дальним своим, заметила она понурую Тамару. С невольным сочувствием подумалось: «Вот оно, отпили лохмотья, отплясали лоскутки… В комок свернулась, уронив на колени мосластые руки. Точно дворняжка-побродяжка, прибившись к чужому куту, одиноко ожидает очередного пинка… Похолодало на дворе, а вышла соседка в лёгоньком светлом плащишке, домашних шлёпках да вязаной шапочке на голове. И колготок-то у неё, видимо, нету, голоногая, это в нераннюю-то осень, скоро белые мухи полетят. От Тамерланихи привычно и явственно несло перегаром. Фая отворотила лицо.
– Продует ведь! Погода сейчас хитрая, – она поставила сумки на скамейку, потрясла затёкшими кистями рук, подсела.
– Да вышла вот ненадолечко. Продышусь… Хлебца прикупить сходила, – Она показала пакет с полубуханкой и неожиданно, без всякого перехода, оглоушила: – Тимур мой помер…
– Кхо… гда? – поперхнулась Фая. – По…мер… – Страшное слово застряло в её горле, словно рыбья кость. Весть ударила неожиданно больно, так что изображать на лице сострадание нужды не было. Вместе с тем юркой змейкой скользнула в сознании лукавая мыслишка: вот она откуда, тишина-то… Там ему, лешему, и место, в пекле! Столько лет она в ихнем дьявольском пламени живьём горела, теперь они огнём гори!
– Бог дал, Бог и взял, – смиренно потупив глаза, утешила она соседку. И, вспомнив, добавила непременное: – Все там будем…
Тома вздохнула.
– Будем, да не в одно время, соседка… Одна теперь стану горе горевать! Весь хлам его, одежду, обувку вон в бак для отходов выкинула, там и бомжам поживиться нечем. Чтоб духу его в квартире не осталось! И в морг не ездила, и на кладбище не провожала… Копейки ломаной на похороны не дала: заройте, говорю, в яму какую да забросайте получше, чтобы больше не вылез. Как собаку бездомную… Вот и весь мой сказ! Так, слово в слово, и отрапортовала. Тихомолком спровадила: ни обеда, там, по нём, ни разобеда! – Тамара говорила эти отвратительные вещи с непонятным ожесточением, глядя на Фаю налитыми кровью глазами, явно хорохорясь, и тут, в лихе своём, домогаясь до какой-то своей, лишь ей понятной и важной, правды…
– Нехорошо как-то… Вместе ведь вы, столько лет…
– А теперь одна буду!
– И долго одна протянешь? – сощурилась Фаина. Ну, плох он был у тебя, согласна… Так и ты вроде не святой около него куковала…
– И пущай. Сама же говоришь – все там будем. И ты того не минуешь.
– Смилуйся, Том, мы много лет соседствуем. Скажи мне как на духу: где ты это сокровище своё откопала?
– Где да где… А в свином дерьме, где же ещё-то? На рынке перекупкой я стояла, барыгой, в общем, и он тута же, в конурке, чеботарил – мы её собачьей будкой меж собой звали. Двое их было, кобелей. Один вовсе, как немтырь, молчит, а другой, Тимурка-то мой будущий, всё ко мне с разговором: где живёшь, что жуёшь, не могём ли с вами обзнакомиться? Мелет мелево, в общем. А я как раз с обуткой своей, туфля протёрлася, туда к ним сунулася. Слово за слово… язык-то в нём без костей, ласкобай: я и то, я и это, и тут проезжал, и там побывал. И руки мои, мол, не из задницы выросли. Языкант, одно слово, раз ему тюрьма – мать родна…
А мне тут приспичило раму на лоджию сделать, подешевше, не алюминиевую дорогущую, а деревянненькую хоть, дешевше. Вот и попросила я этого кота Баюна подсобить, раз уж всё, мол, умеет…
И ведь попервости как оборотисто себя оказал! Тёсу хорошего через каку-то «мохнатую лапу» достал и честь честью лаком покрыл, стёклы ровненько вставил. Может ведь, погляжу. Стою это я, как царевна персидская, на лоджии своей новой, вниз да по сторонам поглядываю, от перил силком не оторвать – и он рядышком присоседился, то по плечику, то по заднице погладит. Посля того унитаз мне починил, бачок там протекал, на сапог новую подошву, отстала старая-то, накинул… А я одинёшенька в постеле. Ну, сама знаешь, мы, бабы, слабы на передок, – Тома хихикнула, автоматически вешая и на Фаину такой грешок, – прилегла я под него. А ведь посади свинью за стол – она и ноги на стол. Стал помаленьку порыкивать, покрикивать, посля и по морде съездит, и куда попало. Больше да больше, и вовсе характер свой тюремный показал!
Да и прописала я его, дура, на свою-то голову – как его, куда теперь сгонишь?! Впился как клещ, и не вытащить. И начал он попивать тут мою кровушку. Раз только, помню, унесла его нелёгкая куда-то по родне черномазой, месяца три отирался там, воротился драный-сраный: пусти обратно, тихо жить буду, пальцем тебя не трону. Пожалела… А он через день так отходил скелетными-то кулачишками своими, света не взвидела. Я ведь отходчивая, не гляди, что теперь собакой на всех кидаюсь. Не мы плохие, Фаинька, – жизнь наша плохая! Сердце бабье, простишь. А уж он, кобелина, после побоев умаслить умел, особо по постельному делу, – беззастенчиво призналась она, и что-то вроде улыбки мелькнуло в запухших, зарёванных глазах, несмотря на всю жёсточь высказываний о покойном сожителе пожилой женщины.
– С плеч у меня теперь будто гиря какая упала… Он всем вам кругом поперёк горла встал, во всякую чужую кашу напакостить норовил – разе ж я этого не видела, не понимала? Но понимала ещё я, Фая: это он оттого злобился да на людей горбом глядел, что Господь ему в жизни путной доли не дал. Так и ходил посерёд людей, ровно проказа какая. И поганил больше от такой своей большой обиды – мне, мол, худо, пусть и у вас в дыре свербит! Христос с ним, пухом земелька! – словно отвергая едучую желчь всего ранее сказанного, всхлипнула она.
– Поминаю вот его: муж да жена – одна сатана, хоть и не по закону мы прожили, невенчаны, без росписи… Недолго и мне, знаю, зараза эта, выпивка, дышать даст… И я, Тамерланиха, вослед за своим Тамерланом, в ямку сойду. Меня ведь тоже по самой бедности похоронят, так что и следу не будет, куда на могилку сходить помянуть… Да и ходить-то некому…
– Живите… – тихо и просто попросила Фаина, – зайду когда, лекарство какое принесу…
– А и пожила бы ешё малёхо, жизни я как следует не видала, как она прошла-прокатилась. На добром слове спасибо, и уж прости ты меня, глупую да дикую, если ненароком изобидела тебя чем!
Тамерланиха… нет, теперь уже снова Тамара, охнув, поднялась и тихонько побрела домой.
Перевёл Анатолий Демьянов