Май для Михаила Николаевича Алексеева всегда был счастливым месяцем. Родился он 6 мая 1918 года, победа над фашистами, в которую он вложил все свои силы: солдатские, офицерские, журналистские, была 9 мая 1945 года. И закончил свой век опять же в мае – 19.05.2007 года, не дожив всего год до своего девяностолетия. Так, весенний, он и отбыл для иной жизни. Я не раз слышал в последние годы пребывания на земле от него фразу любимого писателя Льва Николаевича Толстого: «У Бога мёртвых нет. Все верующие в него живы». Конечно, воцерковленным человеком он не был, но, пройдя ад Сталинграда, понял, что Господь существует и незримо помогает России.
Я, проработавший с ним в журнале «Москва» бок о бок 22 года, не могу упрекнуть его ни в какой несправедливости. Никогда он не кричал на меня, никогда не показывал своего неудовольствия моими поступками. Даже тогда, когда горком КПСС Москвы требовал исключить меня из партии. Это было решение всесильного тогда Суслова, второго человека в государственной иерархии СССР. На письме-доносе двух известных, чтимых властью интеллигентов его рукой было написано, как мне рассказали потом, «Разобраться и исключить». Таким образом, нас – Юрия Селезнёва, Геннадия Серебрякова, Вадима Кузнецова и меня – в 1977 году должны были по клеветническому навету выгнать не только из партии, но из Союза писателей СССР. Кто-то разработал умную операцию по дискредитации четырёх подающих большие надежды писателей, обвинив нас ни более ни менее, как в попытке поссорить рабочий класс и крестьянство. К счастью для нас, партийные организации журналов и издательства, в которых мы работали, не клюнули на хитрую провокацию и отстояли нашу честь. Увы, не прошло и нескольких лет, как талантливый сорокалетний философ и критик Юрий Селезнёв неожиданно умирает в командировке в Германии…
С моим приходом в редакцию журнала «Москва» (до этого я сотрудничал с журналом как литературный консультант) в июне 1975 года резко расширился авторский коллектив отдела поэзии. Это вызвало раздражение некоторых членов редколлегии. Особенно остро воспринял усиление поэтической части журнала Геннадий Семар, бывший завотделом поэзии, ставший ответственным секретарём. Он приходился близким родственником тогдашнему первому секретарю горкома партии Москвы, имел очень большие амбиции, но литературу, а тем более поэзию, не знал и не понимал. Наши разногласия начались с первого совместного номера.
Когда Михаил Николаевич предложил мне потрудиться в журнале, я уже знал, что по штатному расписанию «Москвы» заведующий отделом поэзии не является членом редколлегии, то есть не имеет право твёрдого голоса при принятии решений о публикациях. Я уже работал на такой должности в журнале «Наш современник» и знал, каково быть бессловесным сотрудником. Меня это не устроило, и я покинул издание. Я честно рассказал об этом случае главному редактору и просил разрешения выходить на него в случае разногласия с куратором отдела. Алексеев кивнул головой, и через три месяца секретариат Московской писательской организации неожиданно утвердил меня членом редколлегии журнала. Это было большое доверие, и его следовало оправдать работой.
Вскоре удалось напечатать не без конфликта внутри редакции и с Главлитом поэму «Хамутиус» замечательного белорусского поэта Аркадия Кулешова. Кстати, в Минске она не была опубликована даже на белорусском языке. В ноябре 1975 года мне в руки попала вологодская газета, где опубликована была «Золотая гора» Юрия Кузнецова с посвящением Николаю Рубцову. Я прочитал эту оригинальную поэму и связал имя героя с любимым мной вологодским поэтом. Распечатанный текст я отдал на редколлегию, которая единодушно отклонила от публикации «Золотую гору», высказав немалые претензии. Особенное возмущение вызвала строфа (точнее две строки) о пиршестве великих поэтов:
Где пил Гомер, где пил Софокл,
Где мрачный Дант алкал.
Где Пушкин отхлебнул глоток,
Но больше расплескал.
Дерзкая позиция молодого поэта вызвала шок у любителей классики. Впрочем, Юрий Кузнецов выступал тогда со статьями, не только критикуя Александра Пушкина, Леонида Мартынова, но и других поэтов. Я понимал, что поэт раздвигает пространство для своего творчества. Его молодая смелость, граничащая с безапелляционностью, мне тогда нравилась. Поэзия тех лет, с моей точки зрения, сильно застоялась, и необходим был взрыв, чтобы разрушить устоявшуюся поэтическую благость. И то, что поэму не хотели печатать в журналах и даже в издательстве «Современник», где работал тогда автор, говорило о непонимании новаторской сути созданного Кузнецовым. Примерно так я убеждал Михаила Николаевича в необходимости публикации. И – о чудо! – он согласился. «Только ставь срочно в номер, пока не передумал!» – добавил он, улыбнувшись.
Так и вышла поэма в мартовском номере, в котором, по устоявшейся традиции, печатались стихи поэтесс. Через несколько дней уже вся страна читала в «Комсомольской правде» статью о выдающемся новом явлении в поэзии. К Юрию Кузнецову пришла известность.
В том же 1976 году в декабрьском номере читателей ожидал новый сюрприз: мы опубликовали первую крупную поэму известного русского поэта Владимира Соколова «Сюжет», которую также не смогли издать другие органы печати. Чтобы понять, какая была сшибка отдела поэзии с редакционной коллегией, я расскажу такой эпизод. В Доме литераторов Москвы к автору «Сюжета» подошёл человек и представился:
– Я Михаил Горбунов, первый заместитель главного редактора «Москвы». Мы напечатали вашу поэму в журнале.
– Я признателен вам за это! – поблагодарил Владимир Николаевич.
– Честно вам признаюсь: я ничего в ней не понял, – сказал неожиданно Горбунов.
– Тем более я благодарен. Я знаю такие издания, в которых всё поняли, но не напечатали.
Роман в стихах «Женитьба Дон Жуана» Василия Фёдорова писался автором около десяти лет. Отрывки из него он любил читать друзьям. Остроумное, изящное по форме, неожиданное по мысли произведение, в котором он соперничал с великими классиками мировой поэзии, приводило в восторг не одного меня. Я просил, умолял дать в наш журнал для публикации его произведение, понимая, что оно талантливо. Но Василий Дмитриевич отклонял моё предложение, говоря, что уже отдал в журнал «Молодая гвардия», где он когда-то работал: они-то уж точно опубликуют его детище. И вдруг тяжкое для поэта известие: роман в стихах «Женитьба Дон Жуана», подготовленный к печати в журнале «Молодая гвардия», был запрещён напрочь тогдашней цензурой.
Более месяца я уговаривал Василия Дмитриевича передать рукопись в «Москву». И Фёдоров, не веря в то, что даже редколлегия пропустит его многолетний труд, всё-таки дал. Он был прав. Редколлегия, за исключением Гарольда Регистана, была категорически против публикации. И великая роль в издании её в «Москве» принадлежала главному редактору Михаилу Николаевичу Алексееву, бравшему на себя смелость идти против мнения своих коллег по работе. Кстати, в то оцензуренное время главный редактор имел право пойти и против цензора, но только один раз. Второе несогласие с мнением сотрудника Главлита грозило последующим удалением с работы. Потому многие из главных редакторов не ставили под сомнение своё будущее. Об этой рисковой черте внешне мягкого Михаила Николаевича я расскажу как-нибудь особо. Кстати, эти непроходимые поэмы Владимира Соколова и Василия Фёдорова вскоре были выдвинуты на получение Государственных премий СССР и получили их. Вот что значит понимать настоящую поэзию и уметь рисковать ради неё своим благополучием. Впрочем, природное тяготение к народному слову привело Михаила Николаевича к познанию классической поэзии. Особенно боготворил он Николая Некрасова. Его крестьянская душа любила всё творчество поэта. И часто в хорошем настроении Алексеев часами читал стихи Некрасова наизусть.
Я мог бы рассказать о том, сколько усилий приложил он для публикации «Зрячего посоха» Астафьева. Эту повесть Виктор Петрович, к тому времени знаменитый писатель, не мог опубликовать шесть лет. А сколько времени потратил Михаил Николаевич в различных кабинетах ЦК КПСС, отстаивая издание «Истории государства Российского» Николая Карамзина. Сколько мучений перенесла его душа «благодаря» травле, организованной журналом «Огонёк», которым руководил тогда Виталий Коротич. Но дух воина и борца не позволил ему отступить и сломаться. А вот идеологическая машина сломалась – публикация была разрешена. И миллионы читателей узнали историческую правду о Российском государстве, которую прятали 70 лет.
То, что Михаил Николаевич Алексеев – талантливый писатель, знают многие люди в России и за рубежом. О его романах и повестях «Ивушка неплакучая», «Вишнёвый омут», «Карюха», «Драчуны» и других писали и отзывались Н. Асеев, М. Шолохов, Л. Леонов, В. Астафьев, М. Лобанов и другие выдающиеся люди. Но о доброте его человеческой знают только близкие. Вот небольшой мой рассказ о тёплом внимании его сердца.
Года через полтора после публикации поэмы Соколова «Сюжет» узнаю, что Владимир Николаевич работает над новым поэтическим произведением, и, как всегда, раздумчиво, неторопливо. К тому времени поэт уже оценил моё понимание современной поэзии и умение отстоять свой взгляд на публикацию того ли или иного произведения. И потому, когда я смело попросил по завершении работы отдать «Александровский сад» к нам в журнал, Соколов дал согласие.
А ещё через месяц я узнаю от приятеля, близкого к Владимиру Николаевичу, что у поэта возникли финансовые проблемы, связанные с переездом в однокомнатную квартиру, о которой он уже и мечтать устал. Короче, нужны были деньги для обустройства жилья. И проблему эту необходимо было разрешить немедленно. Я созвонился с Владимиром Николаевичем и предложил заключить договор на публикацию ещё не законченной поэмы. Он был не против.
Но так сложились обстоятельства, что главного редактора не было в Москве, а его заместитель, курировавший поэзию, не брал на себя смелость подписать договор. Время же не терпело промедления. Ближайшая выплата в бухгалтерии мощного издательства «Художественная литература», куда входила малой частью и редакция нашего журнала, приходилась на начало следующей недели. Иначе пришлось бы ждать целый месяц. И я делаю шаг, выходящий за мои рабочие возможности: посылаю Алексееву в пятницу телеграмму в село Монастырское с просьбой позвонить своему заместителю и дать «добро» на подписание финансового документа.
Реакция природного чиновника могла быть предсказуемой. Он бы продолжал отдыхать, а по приезде врезать ретивому подчинённому по первое число за несоблюдение субординации. Но Михаил Николаевич, кстати, работавший в отпуске над будущим знаменитым романом «Драчуны», сам изведал удары судьбы и на фронте, и в послевоенной жизни, знал, что такое нищета и как она отражается на семье и творчестве.
И только через несколько лет от старого друга Алексеева, тоже фронтовика, я узнал о том, каких трудов стоило Михаилу Николаевичу позвонить в Москву.
Дело в том, что в то весеннее время на Саратовщине было мощное половодье. И Алексееву, чтобы доехать до телефонной станции, пришлось на лодке добираться по разбушевавшейся стихии с различными приключениями, к счастью, не имевшими грустных последствий.
Желание помочь поэту, с которым он не был знаком, но которого высоко ценил за лирическую самобытность, победило в борьбе с осторожностью. И мне кажется, что это движение сердца многое говорит о душевных качествах знаменитого писателя. Кстати, Владимир Николаевич был также восхищён его поступком, когда узнал от меня о водной одиссее.