В этом сезоне в Брянский театр драмы им. А.К. Толстого пришёл новый главный режиссёр. Для дебюта в новом статусе Кирилл Солёнов (на фото), ученик Марка Захарова, выбрал «Дом, который построил Свифт». Спектакль стал замечательным поводом для разговора о новых смыслах «старых» пьес и не только.
– Кирилл, какая дорога привела вас к этому порогу?
– Как сказал классик – «нас всех подстерегает случай». Два года назад Брянский театр драмы организовал режиссёрскую лабораторию. Мне позвонил замечательный театровед Сергей Миронович Маргулис и хитро поинтересовался: «А не засиделись ли вы, батенька?» На подъём я лёгок, эксперименты люблю. Выбрал пьесу, которую никто не знает, – «Войну» Карло Гольдони, и приехал в театр, о котором ничего на тот момент не знал. Разместился в столярном цехе, где царила лёгкость необыкновенная. Тот самый студийных дух, наполняющий тебя ощущением всесильности, который так ценил Вахтангов. За четыре дня мы сделали 9-минутный отрывок и представили его на суд брянского зрителя. В итоге директор театра Андрей Викторович Саликов спросил, не хотелось бы мне что-нибудь поставить.
– Лаборатория и затевалась, чтобы найти «своего» режиссёра?
– Думаю, что такая цель тоже присутствовала! Театр не может себе позволить кота в мешке! Что может режиссёр, подходит ли театру его стилистика, есть ли сонастройка с труппой – ответы на эти вопросы надо получить, что называется, на берегу. На лабораторию съехалось немало директоров и главрежей, режиссёров театров. И кое-кто уехал не с пустыми руками. Это прекрасный опыт, которым стоит почаще пользоваться.
– Лаборатория, как любой эксперимент, непредсказуема. Андрею Викторовичу в смелости не откажешь.
– Он по-хорошему авантюрный человек и бесстрашный. Судите сами: десяток незнакомых оборванцев оккупировали весь театр, подняли на уши все службы. Сомнительное удовольствие. Порой идеи одного режиссёра – это кошмарный сон, а тут целых десять. Итог ведь мог и огорчить! Но, думаю, его бы это не смутило. Он из тех, кто умеет держать удар. Крепкий орешек.
– Ваш спектакль изначально задумывался как оммаж мастеру? Неизбежность сравнений вас не останавливала?
– Мне кажется, что, если связь учитель–ученик по-настоящему крепка, их внутренний диалог продолжается всю жизнь. Ты стараешься понять, куда ты смог добраться своими силами. Меня многие спрашивали, не страшно ли мне браться за «Свифта». Некоторые мои товарищи недоумевали: «Как ты можешь это ставить после Захарова?» Но в этой пьесе есть то, что меня очень волнует. Пьесы Григория Горина тем и прекрасны, что в каждой множество тем – выбирай любую для фундамента спектакля.
– Но почему вы выбрали именно «Дом, который построил Свифт»?
– Потому что мне хотелось поговорить о жизни. Сегодня такой разговор мне представляется крайне важным. Когда Свифт режиссирует собственную смерть, он думает не о себе, не о том, что вот сейчас оборвётся его собственное бытие. Он пытается помочь остающимся жить одолеть страх смерти. Мы же все её боимся независимо от того, сколько прожили и как. А ведь «как» гораздо важнее, чем «сколько». Не потому ли многим из нас страшно оглядываться назад, нас гложет ощущение пустоты прожитого времени и простой вопрос: зачем ты это делаешь? И Горин с присущей ему иронией пытается убедить нас, что умереть можно и при жизни. И это – страшнее.
– Вы не рассказывали историю, а искали смыслы вне пределов, очерченных Захаровым?
– Марк Анатольевич никогда не ставил сюжет. Оперировал только смыслами. И пьесы Горина, как известно, тоже не про сюжет. А театр всё сильнее скатывается в сюжетность, зритель требует рассказать занимательную историю. Когда я иду в театр как зритель, хочется, чтобы меня сразу выбило из кресла, в котором я удобно устроился. Мы должны забрать публику и повести за собой, а не идти на поводу у реакции зала.
– Сезон завершён – да здравствует сезон. Чего ждать публике осенью?
– Встречи с «Вием». И не подумайте, что меня потянуло на мистику. В гоголевской повести меня волнует совсем другое. С недавних пор мне стал безумно интересен образ Женщины. Однажды я попал в храм Марии Магдалины в Гефсимании и потом долго думал над тем, кем была она, какая жестокая участь ей выпала. Размышлял о причинах нечеловеческого страха перед женщиной, который с древнейших времён пронизывает нашу цивилизацию. Ни один из великих авторов так и не смог ответить на вопрос, чего хотят женщины. Стелла – звезда, до которой не смог дотянуться Свифт. Отелло боролся с женщиной, придумавшей ему благородный, возвышенный образ, которому тот был не в состоянии соответствовать. А так и оставшаяся для него недостижимой Дездемона не могла его видеть другим. Я вижу эту тему недостижимости в любом тексте…
– В любом?!
– … если это настоящая драматургия. Не «Женатый таксист», не «Боинг-Боинг» и иже с ними. Предыдущий спектакль – «Недоросль» – я ставил в Калуге и всё переиначил, закрутив всю историю вокруг несчастной женщины – госпожи Простаковой (в исполнении блистательной артистки Елизаветы Лапиной), оказавшейся в нечеловеческих условиях. Дом на ней, хозяйство – тоже, муж – из рук вон и сын такой же. Она на себе испытала пресловутые «злонравия достойные плоды». Эта фраза превратилась в монолог, который я добавил ей на репетиции. В финале декорации разрушаются, а на фоне одинокая женщина, лишившаяся всего.
– И что же в таком случае будет с Панночкой?
– Я оттолкнулся не от побасенок, которые вокруг повести наплели за без малого два столетия, и не от «андерграундности» Гоголя. А от его обострённого, восторженного отношения к женщине, которую он любил всем сердцем, но так и оставшейся для него недосягаемым идеалом. «Вий» для меня о том, как чувство может сломать человека. Одновременно с этим тут проявляются темы отцов и детей, предательства, выбора, совести и покаяния. Это история и о любви, и духовном просветлении в сложной системе «вывихнутого мира».
– Часто приходится слышать, что отечественный авторский театр закончился на Марке Захарове. Неужели сегодня такой театр невозможен?
– Возможен. Скажу больше – театр может быть только авторским. В противном случае это зрелище, развлечение, шоу. Назовите как хотите. Разговоры о том, что он «закончился», растут из одного простого обстоятельства – в пространстве авторского театра очень сложно держать планку от постановки к постановке. Если силы иссякают, режиссёр выходит за его пределы и становится таким, как все. Есть и ещё одно необходимое условие – наличие тандема директор/худрук или главреж. У них должны совпадать представления о том, какой театр они строят. Один занимается организацией процесса, другой – художественной работой. Оба творят и дышат одной страстью. Тогда их усилиями и возникает авторский театр.
– А как же труппа?
– Это третий кит, третья опора. Но тут есть важный нюанс. Строить авторский театр, собирая свою труппу цветок к цветку, как букет, – одна история. И совсем другая, когда ты приходишь в сложившийся коллектив, а сам театр существовал ещё до твоего рождения или даже до знакомства твоих родителей. Марк Анатольевич собрал свой «букет» – Пельтцер, Броневой, Чурикова, Караченцов, Абдулов, – который и сделал золотой век «Ленкома». И самого Марка Анатольевича сделал тем, кем он стал, поскольку эти артисты реализовывали его замыслы. Я убеждён, что в коллективе Брянского театра присутствует свой уникальный «букет». Здесь собраны талантливые ветераны, обладающие огромным опытом, а также амбициозное среднее поколение и перспективные молодые артисты. Знаю, что многие из них разделяют мою точку зрения на театр.
– В чём для вас заключается отличие режиссёра от постановщика?
– В условиях репертуарного театра, когда значительная часть афиши – это спектакли приглашённых «варягов», разница заключается в уровне мышления. Режиссёр работает со всей труппой и думает на перспективу. Постановщик отбирает тех, с кем можно выпустить спектакль с наименьшими затратами. И думает он именно о минимизации усилий и максимализации финансовой отдачи. Постановщик приезжает с готовой «каркасной конструкцией» и командой «монтировщиков», которые возведут её на этой сцене из имеющегося «местного материала».
– В какой мере режиссёру необходимо чёткое понимание того, что с его театром будет завтра?
– Если бы мы встретились год назад – я знал бы, что ответить на этот вопрос. Сейчас – нет. Не хочу быть категоричным. Для инстанций, руководящих театрами, важно понимать вектор движения каждой из подведомственных трупп – это даёт возможность хоть как-то планировать расходы и доходы. Но в том-то и дело, что в театре сильна природа стихийности. Нам не дано предугадать, как наш спектакль отзовётся. Потому что жизнь, которая тоже непредсказуема, ежедневно исподволь меняет людей по обе стороны рампы.