Тепло родового гнезда

* * *
Сколько слёз унесла океану река,
На её берегу я томилась пока.
И, бывало, хулила убогий приют –
Столько горьких раздумий мне выпало тут.
Я рвалась из объятий холодной реки.
Расставания с нею мне были легки:
На её берегу не нашлось мне огня –
Никакая любовь не держала меня.

Распрощаться навеки решила я с ней,
С нелюбовью отчаянно прожитых дней
Каждой из одинаково тягостных зим
С кучей дров, обречённых на пепел и дым,
Пленом снега на долгой дороге домой –
Этим зимам я так и не стала родной.

На весеннюю роскошь таёжной реки
На прощанье взглянула я из-под руки.
Столько вод унесла океану река,
На её берегу я томилась пока.

Серебро безвозвратности режет глаза,
Тонкой ниткой травы прорастает слеза.
Сколько слабых корней на чужом берегу
Оборвать просто так я уже не смогу.

* * *
Сбежавшие из деревень в столицы,
Легко вам вашу родину любить:
С лубочною картинкою носиться
Куда как проще, чем в деревне жить.
Когда дорогу заметает снегом,
Когда на лыжах – в магазин за хлебом,
Когда лютует поздняя зима,
Когда колодцы вымерзли до дна,
Когда с утра вода, дрова, навоз,
Когда у печки бабе не до слёз
По пропитой и проданной Руси,
С одной молитвой: Господи, спаси!

Но вот апрель отмельтешит в окне.
Наедут городские по весне,
Дорвутся до парного молока –
И чья-то исхолённая рука
Начнёт стихи про родину слагать,
Да так цветисто, что и не понять.
А тётка Марья в стареньком пальто
Смотается в убогое сельпо,
Возьмёт бутылку крепкого вина
И выпьет стопку полную до дна
За красоту неведомых ей слов,
Да за здоровье спившихся сынков,
Да за холодный – хлебородный – май,
За пахоту, покос и урожай.
Слегка хмельная выйдет на крыльцо
Подставить ветру вешнему лицо
И не нарочно родиной дышать,
Чтоб никогда её не предавать.

* * *
Я в городе, который не люблю
За суету, за непонятный гонор,
За выдающий снисхожденье говор,
За неуклюжесть сельскую свою,
За узловатость нехолёных рук,
Что так заметна в модных магазинах,
За умноженье в глянцевых витринах
Невзрачности, усталости и мук.
Я в городе, который мне не мил.
Взаимно, впрочем, что уж там рядиться:
Смешно мечтать, что мне он покорится.
Но ведь и он меня не покорил.

* * *
М. Оверину

С изысканным вином ко мне на званый вечер
незваною печаль осенняя пришла.
Оранжевым шарфом укутала мне плечи,
рябиновым венком на голову легла.
Глаза мне обожгла тоской неизъяснимой
Немереная боль отмеренных утрат.
Забытые слова любви неугасимой
рябиновым вином непрошено горчат.

* * *
Я дома возводила, в которых потом не жила,
и полжизни ушло на попутки меж двух деревень.
И любовь неземная со мной невзаимной была,
а земная не грела и в самый засушливый день.

Я устала от строек, дорог и своей нелюбви.
Как без этого жить, я покуда не знаю сама.
Унимаю усталость, но только и вижу вдали,
что огарок мечты задувает метелью зима.

* * *
Я обращаюсь к солнцу и луне.
Бывает, разговариваю с ветром.
Бывает, ветер отвечает мне,
но тут же забывает сам об этом.
Я не в обиде – ветру недосуг,
да он ещё и ветреник к тому же…
И даже дождь бывает мне как друг,
когда мои слезинки прячет в луже.

* * *
Беспрестанной чередою
дождевые рвутся тучи.
В межкартофельном пространстве
топи рисовых полей.
Может, где-то в дальних странах,
фермер засухой замучен,
а у нас, видать, надолго
подрядился водолей.

Зарастают сорняками
неухоженные грядки,
на лугу в земном поклоне
раздобревшая трава…
В огородное безделье
в скуку клетчатой тетрадки
с окон списываю ливня
вертикальные слова.

* * *
Я письменный стол не тревожу
в ожидании музы.
Но появится слово и, может,
мне станет обузой
в постоянной толоке моей,
в бесконечности смуты
вязкой жизни –
в мелькании дней
не заметны минуты.
И пока я бумаги клочком
да пером разживаюсь,
это слово тихонько, бочком
отойдёт, не прощаясь.
Но, бывает, успею вернуть
уходящее слово.
И тогда только бы не спугнуть
гостя, мне дорогого.

8 Марта

Восьмого утром баба топором
ломала лёд, намёрзший у колодца.
А в небе расплескалось море солнца.
И птичий гомон слышался кругом.
И в сельском клубе ставили цветы
на праздником окутанную сцену…
А женщина, себе не зная цену,
привычно натаскала в дом воды
и печку затопила, а потом
ещё полдня с обедом хлопотала –
восьмого марта гостя поджидала,
абы какого, баба-ледолом.

* * *
Оглянуться боюсь и вперёд страшновато смотреть.
Кто я? Что я? Зачем? И нужны ли кому-то ответы?
В глухомани своей довелось мне и плакать и петь.
Что ещё доведётся? И кто мне расскажет об этом?

Не успела за тем и за этим уже не спешу:
Ни чинов, ни деньжищ, ни наград, ни почёта, ни званья.
И у трудной судьбы я давно ничего не прошу,
Кроме лёгкой судьбы своим детям, а мне – покаянья.

И с Кольёлем расстаться, наверно, уже не смогу –
Деревенщина я, ни о чём мне Коэльо с Ремарком.
Что удержит меня?
Этот домик, да жизнь на бегу,
Да на жалких листочках небрежно – сплошные помарки.

Накануне

Ещё не ослепившее сомненье
затеплилось, но сердца не прожгло.
Ещё едва заметное волненье
меня в пучину бурь не унесло.
Ещё не сносит крышу робкий ветер,
предчувствие вороной не кричит.
Но уши настораживает вечер,
свернувшийся клубочком на печи.

* * *
Над разбитой чашкою век не горевала,
а осколки клеить даже не бралась.
И судьбу нескладную простенько вязала,
а она, зараза, глядь, и удалась.

* * *
Разбивая вдребезги стекло
юной льдины,
выгребало старое весло
на стремнину.
Утлой лодки серые бока
обжигала
холодом неверная река –
замерзала.
Но весло упрямее реки
в эту осень.
И всего-то надо две руки.
Надо.
Очень.

Попутчику

А я тебе зачем-то про стихи,
про музу и крылатого коня,
про лезвие отточенной строки,
зажатое в ладони у меня.

Потом ещё про горние слова,
про звездопад и майскую метель…
Зачем я в эту даль тебя вела,
когда ты звал настойчиво в постель?

* * *
Скукота предзимья.
Тусклый свет,
чудом одолевший толщу лет.
Моросящим муторным дождём
время истекает хмурым днём.

Серый лес, безрадостно-чужой,
серый луг, задушенный водой,
дряхлой пашни серая тоска…
Кажется, что серость – на века.

Но воздушный двинется поток,
небо рассупонится чуток.
Время, застывая на ветру,
инеем окажется к утру.

Суббота

Суматошным банный день бывал:
всю семью он в кучку собирал.
Не хватало иногда воды –
доливали. Это полбеды.

Банный день, суббота, тишина –
баню я теперь топлю одна.
«С лёгким паром!» некому сказать.
Ничего. Я стала привыкать.

* * *
В доме направо
пустые холодные окна,
В доме налево
пока ещё теплится свет.
Я – посредине,
и жизнь моя свечке подобна:
Ветер покрепче
подует – и пламени нет.
К дому налево
тропинка всё уже и уже,
К дому направо
по снегу не сыщешь следов.
Я – посредине,
и дом мой заранее тужит,
Как бы ему
не застыть
среди мёртвых снегов.
Дому направо
названье придумано: дача,
К дому налево
с сиротством крадётся беда.
Мне бы хотелось,
чтобы стало в деревне иначе:
Каждому дому –
тепло родового гнезда.