Анна Ревякина. Донецк – Москва. Книга стихотворений. – М.: СТиХИ, 2023. – 56 с. – (Сер. «Сингл»).
Последнее время всё чаще в сообществах, имеющих отношение к стихосложению, всплывает термин «геопоэзия» или «геопоэтика».
Что же это такое?
Игорь Сид – писатель, координатор программ Института перевода – даёт определение: «Геопоэтика (греч. гео- – «земля» + поэтик – «производящий, творящий, творческий») – междисциплинарное понятие, универсальный культурологический, литературоведческий, философский и т.д. термин, обозначающий формы интеллектуального и эстетического освоения географических территорий, ландшафтов, работу с их образами и мифами, различные географические и пространственные аспекты художественных, научных и nonfiction произведений, взаимовлияния мира географии и мира литературы (и, шире, искусства)...» Таким образом, геопоэзию можно рассматривать как частный случай геопоэтики, привязанный непосредственно к созданию стихотворных произведений.
Лично мне в этом термине не нравится часть сложнообразованного слова «гео-». Слишком уж прочные ассоциации с географией, геодезией, геологией и прочими науками о тверди земной. Понятие «терра-» кажется более точным, поскольку захватывает не только геологию некой местности, но и всё, что движется и не движется по ней. Например, Terra Nova – Новая земля, недавно открытая человеком Старого Света. Или Terra Australis – Южная земля, то есть просторы, окружающие Южный полюс. Или, наконец, terra incognita – «земля неизведанная»...
Именно о такой земле неизведанной идёт речь в новом сборнике Анны Ревякиной «Донецк – Москва», ставшем событием в литературной жизни России.
Что такое Донецк для большинства москвичей? Далёкий южный провинциальный город, который до февраля 2022 года не каждый мог показать на карте. А какой он? Да кто его знает? То ли россыпь кибиток в бескрайней степи, то ли глинобитные домики с соломенными крышами. Кто живёт там? Да сплошные шахтёры, измазанные в угольной пыли, с тяжёлыми кулаками и суровыми взглядами. Отчасти так и есть, но лишь отчасти...
Поэтому Анна Ревякина приглашает читателя:
Наши степи гуманитарные,
наши улицы вне закона.
Выходи, поиграем в Нарнию,
выходи, поиграем в зону.
Анна Ревякина ведёт читателя по улицам и площадям terra incognita – Донецка, русского города, непокорного и гордого.
Я люблю этот город –
обетованную степь,
на лице его порох,
он видел воочию смерть.
Он безумен, как шляпник,
разливший нечаянно ртуть.
Этот город внезапен,
но мне не в чем его упрекнуть.
Анне не в чем упрекнуть город, в котором она родилась и выросла, в котором оформился поэтический дар.
Вообще, я заметил, что у донецких поэтов, искренне влюблённых в свой город, возникает с Донецком нечто похожее на симбиоз. Город питает поэта аурой или, если угодно, духом, поддерживает, дарит силы, вселяет надежду и подкидывает новые темы. А поэт, в свою очередь, вливает во всеобщий дух города свои стихи, которые, если написаны от чистого сердца, работают как оберег или молитва.
Сама не знаю, как я их пишу,
как будто и дышу, и не дышу.
И буквы, превращаясь в отпечатки,
канючат их под утро отпечатать,
предать огласке, высвободить пядь,
как будто словом можно повлиять.
Но точно можно обозначить время,
суровость быта, свист в печной трубе.
В начале 2015 года мы обсуждали с Анной возможность выезда из Донецка. Нет, речь шла не о том, чтобы покинуть город навсегда. Просто пришло приглашение на форум в Севастополе, посвящённый поэзии «Русской весны». И вот мы – два взрослых неглупых человека, с учёными степенями и званиями, имеющие не по одной вышедшей книге – совершенно серьёзно обсуждали, что уехать не можем, поскольку нам кажется, что, если мы покинем Донецк даже на время, здесь произойдёт нечто ужасное. И не уехали. Остались с городом, чтобы делить с ним радости и горести, победы и поражения.
Чуть позже Анна написала:
Испей до дна Донецк, как яд и как лекарство,
как некий бастион, как город, как тюрьму.
Испей его последнее бунтарство,
подставь плечо клейму.
Дальше будет ещё много текстов, пронизанных донецкой темой. В них отразится боль и гордость, сострадание и уверенность в победе.
Донецк устоял, а донецкие поэты выдохнули с облегчением.
Теперь уже Анна Ревякина не боится ездить в Москву.
Она мало кому по плечу, мало кому по карману.
Я пришлю тебе телеграмму о том, как здесь
производят иные смыслы, сочиняют иные драмы,
и о том, как она с приезжих мигом сбивает спесь.
Жизненный опыт подсказывает, что Москва – тоже terra incognita для тех, кто не пожил в ней, не влюбился в неё. И Анна постигает Москву, как и пристало поэту – через ощущения, через эмоции, через попытки понять этот огромный город, проникнуться его духом, постичь его глубину.
Именно постижению Москвы посвящена вторая часть поэтического сборника.
Я всего лишь девочка из Донецка,
я степные вирши над дикопольем,
я молчу и кутаюсь в шарф, как в средство
от всякой боли.
Москва огромна. Она потрясает и завораживает. На первый взгляд она – муравейник или человеческий улей, заполненный деловыми (в понимании, которое дал нам О. Генри) людьми. Она кажется холодной и высокомерной, богатой и суетной.
Не просто город, а мегаполис,
кипучий улей, металл по пояс,
сплошные спуски и переходы.
Привет, прохожий, я из народа.
Исследование мегаполиса происходит посредством поэзии. У поэтов есть дар подмечать мелочи, штрихи, которые людям, не слагающим стихи, кажутся незначительными или попросту лишними. Но поэт ловит их. В особенности Анна Ревякина, обладающая потрясающим чутьём места и времени, где можно обнаружить нечто присущее только этому месту и времени.
И бродит она по московским улочкам, как бы повторяя вслед за Александром Розенбаумом «так покажите мне Москву, москвичи!».
Улицы-улочки – стёкла муранские,
дождь поливает, мокро и радостно,
нам под зонтом добежать бы до станции,
словно под парусом.
Но Анна не просто бродит, она ведёт с собой читателя, показывая картинки потаённой Москвы. Не пышной и не парадной, не лощёной и выхолощенной, как бизнес-ланч на ходу. Москвы древней, усталой, давнишней купеческой столицы. Наверно, почти такую же Москву видел Пьер Безухов, когда вырывался из охваченного пламенем города.
Московские переулки и подворотни –
они в моей памяти, их никто у меня не отнял.
Пустые глазницы бронзовых и великих,
стыки столетий, чугунных заборов пики.
А потом Анна возвращается в Донецк.
Самолёты летают низко,
самолёты летают близко,
как всегда, не хочется улетать.
Так соединяются две terra incognita. Одна в почтенном возрасте, пахнущая бабушкиным сундуком с нарядами позапрошлого века, корицей и сдобой. Вторая юна и напориста, её запах – креозот, раскалённый металл и пороховые газы. Пока что для многих они неизвестны. Но благодаря поэзии приоткрываются завесы тайн.
Являясь самым ярким представителем донецкой поэзии, Анна Ревякина в своём новом сборнике неожиданно предстаёт поэтессой Москвы, тонко чувствующей этот сравнительно новый для неё город. Мы уже привыкли, что её донецкие стихи – поэзия самого высокого толка. Но похоже, что мы присутствуем при рождении новой звезды московской поэзии. Столица, безусловно, избалована посвящёнными ей великими стихами. Однако некоторые строки из нового сборника Анны Ревякиной, без сомнения, войдут в сокровищницу стихов о Москве. Большая донецкая поэзия наконец соединяется с большой московской поэзией – и это правильно и закономерно.
Читатель, взявший в руки сборник «Донецк – Москва», не отпустит его, пока не перевернёт последнюю страницу, потому что поэзия – это своего рода магия, магия terra incognita.
Владислав Русанов,
Донецк
________________________________________________________________________________
2 апреля в Петербурге
убит военкор Владлен Татарский.
Это стихотворение – и о нём.
* * *
Как уходят герои? Молча.
Растеряв все рефлексы волчьи.
Вместо слёз для них море горечи,
вместо роз для них залп тройной
холостыми, и серый в штатском
что-то скажет нам о солдатской,
о судьбе двух народов братских,
пофлиртует с седой вдовой.
А над кладбищем, там, где дымка,
реют ангелы-невидимки,
их не видно на фотоснимках,
но ты слышишь шуршанье крыл.
Это ветер в густых берёзах
прячет наши с тобою слёзы.
Наша жизнь – череда наркозов
да пролитых на лист чернил.
Развяжи мои губы словом,
я парю над изрытым полем,
я привык, что тобою болен,
я привык уже умирать.
Я лечу, и мне светят звёзды,
и рябины алеют гроздья,
и вся жизнь теперь то, что поздно,
то, что вряд ли воротишь вспять.