Не всё темно из того, что мы привыкли считать темнотами. Иногда нам кажется, что какое-то странное, туманное слово, сказанное нам людьми, которых мы любили, – это всего лишь словесная неловкость. Какой-то бессмысленный абырвалг. А это уже было началом конца. Главрыбой разрыва.
Они уже знали, что скоро уйдут, но ещё не подобрали слов; может, ещё не придумали. «Я люблю тебя, но я не вернусь». Какая-то галиматья. Они и сами это чувствовали. Поэтому и пытались озвучить что-то близкое по значению, но звучащее дико. «Тебе не идёт фиолетовый». Какой фиолетовый? Мы никогда и не носили фиолетового.
Таких абырвалгов в жизни человечества много.
В детстве меня всегда восхищал, например, размах библейской печали. «Легче верблюду пройти через игольное ушко, чем...» Сразу становилась понятной невозможность события. На днях узнал, что от верблюда этого никогда и не требовали. Просто неудачный перевод. Греческий переписчик не то переписал, латинский переводчик неправильное перевёл. В оригинале сквозь ушко предлагается пройти не верблюду (kamelus), а канату (kamilus).
Или те же хрестоматийные «тёмные места» в «Слове о полку». «Куры города Тьмутаракани», как же это красиво. Бегают по городу Тьмутаракани куры, квохчут. Или это петухи? И тогда речь идёт о рассвете?
Но, увы, Олжас Сулейменов в своё время положил этим курам конец. И не только им.
В своей книге «Аз и Я» Сулейменов стёр всю тёмную позолоту с тёмных мест «Слова о полку». Он же специалист по тюркским языкам, ему эти темноты не темнят. И выяснилось, что всё «Слово» просто написано на смеси древнеславянского, половецкого и кипчакского языков.
Так вот «куры» – это просто «стены». Так по-тюркски. Куры города Тьмутаракани – это стены города. До которых, кстати, и доскакал один из героев «Слова».
Не всё темно из того, что мы привыкли считать темнотами. Грядущая смерть близкого тебе существа, неизбежность расставания иногда становятся вполне прозрачными.
У меня есть собака, такса, зовут её Чуня, и, кажется, она начала своё умирание. Чуня старая, и я не знаю, действительно ли это к ней подкрадывается смерть или это просто новая её болезнь (а их у неё много). Я даже не знаю, будет ли она жива, когда выйдет этот текст.
Ещё на заре Чуниной юности, когда она была щенком, мне сказала одна женщина-ветеринар (пена дней слизала её имя из памяти): «Всё это, конечно, очень важно: нужные команды, дрессировка, «принеси», «нельзя», «гулять» и прочее, но, поверьте мне: самая главная команда для такс – это «стоять!».
Сколько раз мне это помогало, когда я вынужден был годами закапывать Чуне лекарства в глаза. Первое лекарство щипалось, поэтому, когда собака ещё не ослепла, она, увидев, что я беру в руки безыгольный шприц, сразу начинала бежать (как будто от судьбы можно убежать) – из кухни через коридор в комнату и дальше, дальше – на балкон. Я шёл за ней и говорил: «Чуня, остановись», «Чуня, это неотвратимо», «Чуня, бог терпел и нам велел!», а она всё равно бежала.
Тогда, потеряв терпение, я кричал: «Стоять!» – и она останавливалась как вкопанная. (Женщина-ветеринар своё дело знала.)
Теперь я хожу по комнате, слежу за спящей и, возможно, умирающей собакой (когда текст выйдет, проверим уместность этого последнего эпитета) и думаю: «Самая главная команда – это действительно «стоять!». Стой, Чуня. Стой. Не умирай».
Но, кажется, в тех полях, куда Чуня уже пошла, выйдя из наших земных кур, эта единственная нужная мне сейчас команда уже не работает.
Дмитрий Воденников, поэт