Даже имя ему досталось идейно сомнительное Олег Валерианович – так в нашей беллетристике звали совслужей «из бывших», которые долго тихарятся, кушают простоквашу, а после оказываются хозяевами конспиративных квартир белого подполья.
За первые 15 лет в кино переиграл тучу гласных Думы и предводителей уездного дворянства. Мялся, колебался, уклонялся, умилялся, юлил, язвил, а также много и со вкусом обедал. Казалось, всех своих Гаевых, Прозоровых и Лаевских Чехов писал непосредственно с него. Общая легкомысленная округлость. Мягкие руки. Мягкие щеки. Мягкие манеры. Мягкие костюмы: все его тройки, сюртуки, халаты и макинтоши производят впечатление шелковистых, бархатистых и исключительно приятных на ощупь. Очевидная тактильно-текстильная привередливость весьма шла его робким бытийным гурманам. Они и определённости чурались, чтоб только не потревожить благостный окружающий пейзаж.
Мог сыграть – да и играл тысячекратно – всех героев «Горя от ума», кроме Скалозуба: Фамусова, Горича, Молчалина, Репетилова, Загорецкого – и Чацкого, конечно: престарелого болтливого позёра, укатанного крутыми горками. Требовал карету. Искал оскорблённому чувству уголок. Терзался мильонно. Перемерил все сто масок разночинного русского интеллигента: труса, тираноборца, сноба, сладкоежки, миротворца, краснобая и правдоискателя. Возвысил и спародировал прослойку. Под лозунгом свободы просвещённой пылко привёл общество к её закату: исчезновению мягкости, стыда, приличий, грамматики, даже обычной тишины. Прожив долго, зафиксировал испарение воплощаемого типажа – в шахназаровских «Снах» и «Городе Зеро».
Шахназаров, ясновидец актёрских амплуа, дал самые точные и саморазоблачающие роли Меньшову, Евстигнееву, Чуриковой, Панкратову-Чёрному – и, конечно, Басилашвили. Профессора фиктивных педагогических наук Кузнецова, в поте лица наматывающего километры на статичном велотренажёре («Курьер»). Дивную пародию на всех прорабов перестройки – босса писательской организации Чугунова, сквозь препоны тирании отстоявшего право плясать что хочешь и дирижирующего рок-н-роллом старух, военных и красных директоров («Город Зеро»). Графа Призорова, разменявшего былую стать на похабные заработки новых времён («Сны»). И напоследок уже гала-карикатуру на интеллигенцию: святошу и средоточие всех известных человечеству пороков папу римского Александра Борджиа.
Жалким и горестным самооправданием прослойки станет переводчик и двоеженец Андрей Палыч Бузыкин в «Осеннем марафоне», «Вы, Василий Игнатьевич, волевой и цельный человек, – промямлит он, закусив для бескомпромиссности сигарету. – Но и я волевой, цельный человек, и меня голыми руками не возьмёшь!» – и его тут же возьмут голыми руками и сядут на шею Аллочка, Варвара, Билл, студенты, Шершавников, Харитонов, дядя Коля и благоверная Нина Евлампиевна. И детей с песней «Мы едем, едем, едем» будет он провожать не на Север, а в Израиль, то есть навсегда: миксер он там, помнится, забыл положить, чтоб фрукты давить – на полярной зимовке, ага. Станет последним островком деликатности в бестиарии цельных и волевых натур.
И актёр вместе с ним.
Годами носил он стоячий, под бабочку, воротник с уголками и легкомысленным названием Wings («крылышки»).
Дважды за пару лет, в «Марафоне» и «Смешных людях», был бит Гундаревой – дамой своенравной и увесистой, так что весь конец 70 х проходил с рукой на щеке. А ещё годом раньше схватил от Мягкова в «Служебном романе», а годом позже – от Михалкова в «Вокзале для двоих», а в «Бедном гусаре» в него тортом залепили. Даром, что ли, над пианино в «Марафоне» висел подбитый портрет белого клоуна?
Как и вся интеллигенция, водил интригующие шашни со спецслужбами (на экране, разумеется). Был Локкартом в «Заговоре послов». Первым на советском экране преступником-интеллектуалом в «Возвращении «Святого Луки». Жандармским бесом Лахновским в «Вечном зове» – попеременно искушая на измену братьев Савельевых, большевика Субботина и пустомелю Полипова и перебегая от белых к немцам, а от них к амерам (из-за прозрачных бесовских аллегорий, похоже, и согласился играть – но дикари-авторы их не разглядели и утопили беса в болоте). Ловил предателя Кротова в чине полковника МВД (юлиансемёновское «Противостояние»). Всем, включая режиссёра, было ясно, что ловля нацистских преступников – исключительная компетенция Комитета, поэтому в первых же кадрах камера фокусировалась на статуе Дзержинского и здании позади, а оттуда уже ловкой склейкой панорамировала на Огарёва, 6. «Вы из карающих органов?» – спрашивал его угрюмый старик. «Из правоохраняющих», – уточнял полковник. «Вполне типичная фраза для вашей номенклатуры», – пригвождал бывалый дед.
Делано улыбался. Частил с обращением «голубчик». Пытался выглядеть непринуждённо, а сам то и дело зыркал по сторонам: всех ли обаял, всем ли угодил.
Жена говорит: малоприятный, но очень свой.
Как и вся референтная группа – храбрый трус, везучий неудачник и деликатный скандалист.
Желчный добряк.
Застенчивый держиморда.
Питерский, кстати, москвич: когда-то сорвался в Северную столицу за Дорониной, да так и осел в БДТ навсегда. Никто не поверит – но «Осенний марафон» со всей питерской атмосферностью тоже делался на «Мосфильме».
Словом, плохой хороший человек.
Парадоксов друг.
P.S. О рязановских его ролях лучше умолчать, потому что Басилашвили – актёр тонкий, а Рязанов – режиссёр толстый – во всех смыслах. Какая-то у него сплошь публицистика прёт, до которой артист оказался по нежной природе слаб, но в этом двор его нисколько не винит.