Как-то малозаметно отгремела в этом году круглая дата (170 лет со дня рождения) писателя Короленко. А ведь в 1910-е годы он был одним из главных моральных авторитетов страны, человеком, которого не только читали, но и почитали. После Февральской революции многие видели во Владимире Галактионовиче вполне достойную кандидатуру на пост главы Российской республики…
С ранней юности Короленко был связан с революционным подпольем. Простодушный, открытый, нетерпимый к любой несправедливости, он являлся для полиции лёгкой добычей. Ссылки и тюрьмы стали для него делом привычным. В них он познавал жизнь и во многом сформировался как литератор. В 1880 году во время ссылки в Пермь спасением для молодого писателя стало место на железной дороге. Причём достаточно высокооплачиваемое, особенно для политического ссыльного. Но образованных людей тогда в Перми не хватало, и Короленко приняли на службу, несмотря на статус неблагонадёжного. На Урале как раз начинался железнодорожный бум. Двумя годами ранее, 24 августа 1878-го, открылось движение на участке Уральской горнозаводской железной дороги длиной от Перми до станции Чусовской – более ста верст. И добраться из Перми в Екатеринбург теперь можно было за 22 часа – это в те времена казалось фантастикой. Города, прежде считавшиеся «медвежьими углами», расширялись, разрастались.
Чугунка, на которой довелось работать Короленко, соединила крупные уральские металлургические заводы, в том числе Нижнетагильский, Невьянский, Верх-Исетский. Писатель часто вспоминал о своей железнодорожной службе, как правило, уделяя внимания казусным, драматическим сюжетам. Например, таким: «Я был письмоводителем статистического отделения службы тяги. В этом отделении регистрировалась работа личного состава этой службы, то есть главным образом машинистов, их помощников и кочегаров, а также паровозов и их частей, вплоть до осей, бандажей и подшипников. К нам поступали ежедневные рапортички машинистов, порой очень курьёзные... «На такой-то версте, – писал, например, один машинист, – произошла остановка вследствие лежащего на пути мёртвого тела. Сия трупа оказалась принадлежащей стрелочнику номер такой-то в пьяном виде, которая и доставлена на станцию для протрезвления». Или: «…произошла остановка вследствие попавшего между буферов тормозного кондуктора». И ничего больше. Дальнейшая судьба злополучного кондуктора в кругозор машиниста, а с ним и нашей статистики не входила, тем более что кондуктор служил не в «тяге», а по «движению».
От этих впечатлений – один шаг до повестей, которые принесли Короленко громкую славу. Но отметим и другое: основательная, ежедневная служба помогла писателю познать русскую обыденность. К опыту студента и вольнодумца он добавил знания о России индустриальной, о России крупных городов. Ведь железная дорога – основа основ для всей промышленности, она объединяла губернии, каждая из которых отличалась самобытностью. Работа на железной дороге – даже в управлении, почти без командировок – позволяла увидеть и приметить многое. И молодой писатель сполна воспользовался этой возможностью.
Перелистывая книги Короленко, мы видим, что о своей железнодорожной службе он не забывал никогда. Это чувствуется даже, когда повествование не имеет никакого отношения к индустрии. А уж если в сюжет врываются паровозные гудки – в интонации сразу проявляются точность и теплота. Проза Короленко скуповата на яркие сюжетные повороты, на неожиданные щеголеватые образы. Он был правдив и основателен, а ещё умел сострадать униженным и оскорблённым – этим и велик. Но, когда в его повестях заходила речь о железной дороге, Владимир Галактионович превращался в художника. Чугунка для него – это и мир бездушных машин, и дорога, связанная с самыми тонкими чувствами и впечатлениями. Потому так врезаются в память железнодорожные эпизоды из Короленко: «Короткие прощальные разговоры, горячие объятия на перроне, рукопожатия в окно, маленькое столкновение товарищей с железнодорожными жандармами и – поезд тронулся, увлекая меня на восток... Далёк ли был путь, какая судьба ждала меня – я не знал». Всё это он перечувствовал и познал досконально.
Короленко замечательно показал чувства железнодорожного путника, открывающего Россию из поездного окна. И на каждом полустанке хочется остановится, выйти, чтобы всё увидеть в подробностях. Но путешествие продолжается – и мы оставляем позади станции и сёла, о которых, быть может, хотелось бы написать: «Мчишься в поезде от станции до станции или на пароходе от пристани до пристани, и страна мелькает мимо с головокружительной быстротой, оставляя впечатление грохота, свиста, дыма, в лучшем случае молчаливого пейзажа, красиво освещенного луной... И где-то там, вдалеке, ещё мерцают огоньки... Но как живут в этих деревнях, куда едет эта телега, промелькнувшая на пыльной дороге, рядом с полотном чугунки, о чём говорят эти мужики, остановившиеся в сумерках перед железнодорожным барьером у будки, в поле, всё это в виде мимолетного вопроса проносится и исчезает...».
Его считали «непорочным» человеком, эдаким Дон Кихотом без страха и упрёка. Истинно «положительным» человеком, какие, кажется, встречаются только в романах, да и то нечасто. На этом сходились антиподы – например, Иван Бунин и Максим Горький. Короленко не боялся оказаться гонимым, не стремился ни к славе, ни к регалиям. И все видели, что это не поза, а единственно возможный стиль жизни для этого свободомыслящего человека.
После октября 1917 года Короленко, в отличие от многих будущих «звёзд» белой эмиграции, не боялся открыто критиковать политику новых властей. Он не собирался покидать Родину, но и заискивать перед новыми хозяевами жизни не мог. Многое, очень многое разочаровывало и пугало его в те годы. Бессудные расправы, правовой нигилизм, слишком радикальное обобществление всего и вся. Видел он и разруху на железной дороге. Смириться с этим было нелегко. Жил Короленко на склоне лет в родной Полтаве. Переписывался с Анатолием Луначарским, с тревогой встречал и провожал поезда. Возрождения железнодорожной отрасли, увы, не увидел: ушёл из жизни вскоре после окончания Гражданской войны, в декабре 1921-го. Остались книги и судьба бесстрашного, прямодушного человека – единственного в своём роде.