Цветные сны

Эти три автора незнакомы даже виртуально, но пусть на страницах газеты они объединятся и найдут себе новых читателей.

Евгений МИНИН

Вадим ГРОЙСМАН

ПЕТАХ-ТИКВА, ИЗРАИЛЬ

ЗВЕЗДА

Звезда направила неверный голос твой,
Сюда сверкнула отовсюду.
Встань перед совестью, как лист перед травой,
Верни полученную ссуду.

Не стало города – и высохла река,
Ты сам осмеян и отвержен.
Встань перед будущим во всех твоих грехах,
В неподобающих одеждах.

В заветных рукописях нечего искать,
Нарушен синтаксис субботний,
Но ты не выброшен, и музыкою стать
Обязан скрежет твой зубовный.

Из тела стань листом и прочитай с листа
Завет с печалью и весельем.
Не вспышка и не облако – звезда
Остановилась над селеньем.

* * *

Отнимается всё, что даётся,
Как ни мучай его, ни зови.
Мне обузой моё первородство,
Кочевое наследство в крови.

В ненадёжное время, покуда
Грозный ангел не послан за мной,
Сотвори мне словесное чудо
Из камней да из персти земной.

На пороге, в тускнеющем свете
Говорит молчаливый ловец,
И сплетаются в нежные сети
Серебристые нити словес.

* * *

Без превращения и лжи,
Не спутав бред и явь,
Теперь и слова не скажи,
И точки не поставь.

Найти слова не удалось,
Что прогоняют боль.
Попробуй силу этих слёз,
Потрогай эту соль.

А если ужас отпустил
Хоть на исходе дня,
Послушай музыку светил,
Молчание храня.

Возьми холодный, чистый звон,
Что издаёт звезда,
И словом одолеешь сон,
И будешь допоздна

Земного воздуха опять
Касаться языком
И перед зеркалом стоять,
Как перед чужаком.

* * *

Облака – растрёпанные косы –
Протянулись над пустым холмом.
Приютили кедры или сосны
Тишины испуганный фантом.

Издали доносятся до сквера
Вой сирены и шашлычный дым.
Осень, сумерки, число и мера
Завладели временем моим.

Надо бы проститься осторожно:
Хорошо смеркается, надёжно,
Глянул вечер с ближних берегов.
Вся округа, сколько видеть можно,
В разноцветных точках очагов.

К сердцу подступающая влага.
Словом наведённые мосты.
То и это. Ветер и бумага.
Без любви не совершить ни шага
Прочь от неизбежной темноты.

* * *

Год за годом – скука и рутина,
И пустых мечтаний разнобой.
Помните, когда-то не хватило
Нас на то, чтоб сделаться собой?

Честные работники забвенья,
Мыслящая травка на ветру...
Страх и бедность, опыт и сомненья
Горький след оставили во рту.

Но бывает чудо между нами:
Нищий путник, двоечник хмельной
Говорит с былыми временами,
Как с ребёнком, спящим за стеной.

Странный дар не тешит и не лечит,
Только шлёт неуловимый звон
В каменную тьму тысячелетий,
В чёрную прогалину времён.

И дремучий человек пещерный
Голову закидывает вдруг,
Будто слышит небосвод вечерний,
Медленно вращающийся круг.

Инга КАРАБИНСКАЯ,

УХТА, РОССИЯ

ПЕПЕЛ

Она ему пишет: «здравствуй, всё хорошо.
Твоё письмо пока ещё не дошло.
Мне снова стали сниться цветные сны.
Отсюда не видно ни одного окна,
Никто не скажет – я чаще всего одна,
Но, кажется, это верный симптом весны».

Она ему пишет: «знаешь, мой дорогой,
Я эту комнату помню совсем другой.
А внуки давно засыпали старый пруд,
По осени жгли листву и спалили сквер,
Из мебели целы тумба и секретер,
Впрочем, их тоже пропьют или продадут».

Она ему пишет: «всё своим чередом.
На прошлой неделе дочь заложила дом,
Но денег не хватит даже долги раздать.
Вчера в саду зацвела твоя алыча.
Пока хватает бумаги и сургуча,
Пока жива, я буду тебе писать...»

«...Вот, дура старая, выжила из ума.
Строчит, зараза, в сутки по три письма!
Да благоверный в раю их читать ослепнет...»
Сиделка сплюнет, лист поднеся к огню,
И край подола бережно отогнув,
Одним движеньем сбросит горячий пепел.

РУКОПИСИ ГОРЯТ

Нынче такая зима, как в последний раз, –
Стоит ли тратить силы в такой глуши?
Сшей мне из тёплой шерсти десяток фраз,
Если не можешь – бог с ним, хоть напиши.

Я здесь – легко, без надрыва, да и к чему
Гром откровений в краю индевелых мхов.
Знаешь, пока я слушаю тишину –
Может, навяжешь мне потеплей стихов...

Этот глухой, безжизненный звукоряд
Лечит от всех недугов и прошлых слёз.
...Как хорошо, что рукописи горят.
Если б не это, я бы совсем замёрз.

ГОЛУБЯТНЯ

Если что от меня и останется – не ищи.
Вечность не стоит минуты сна. Бесконечность – шага.
Помнишь белую голубятню? Вот от неё ключи.
Будет легко – танцуй.
Больно – плачь.
Тяжело – кричи.
Лихом не поминай. И вообще поминать не надо.

Если что обо мне и спросят – скажи, как есть:
Мол, отошёл на минутку к колодцу. Сказал: «Не ждите».
Там он – махнёшь рукою за дальний лес –
Вон до той радуги,
после – влево,
потом окрест
и до самой весны, не сворачивая, идите.

Если кого и возьму с собой – то тебя.
В каждой строке, в каждой ноте отпетых с тобою песен.
Кстати, от голубятни слева не вырывай гвоздя
Просто – да мало ли –
Всяко бывает
Я приходя
Там оставляю ключи. Не вернусь – ну, другой повесит...

ГОНЧАР

Не жди конца времён, не думай об исходе.
Сними корявый нимб, купи гончарный круг.
Ремесленнику с рук халтурный обжиг сходит –
Творцу же никогда ничто не сходит с рук.
А в прямоте своей земная ось наклонна.
И мир ей дан в упор, как грифелю – доска.
Но средоточьем всех амбиций Вавилона
Ты лепишь куличи из мокрого песка.
А впрочем – суета. Бери смелей и выше,
В растянутом трико взойди на горний трон.
И ежели пророк отечеством не вышел –
Так то у нас, творцов, позвольте, испокон.
Но припадает жизнь на все четыре лапы,
И, плоская, бежит из-под ноги Земля...
Ложись черновиком под свет зелёной лампы,
Доверив гончару начать тебя с нуля.
И разве что теперь, под бреющим полётом
Тончайшего резца, пронзящего вот-вот,
Неизданный никем, но тёртый в переплётах
Оденешь, наконец, последний переплёт.
Рядами корешки глядят с широких полок,
Под скрип земной оси развёрнуты торцом.
Работает гончар – и танец глины долог.
И обжигая Мир, он кажется Творцом.

Сергей НИКОЛЬСКИЙ,

ГРОНИНГЕН, ГОЛЛАНДИЯ

* * *

Поменять расписное, цветное на серое.
Поселиться в сарае без света и радио,
не узнав, чем закончилась пятая серия.
Не узнать, чем закончится смута в Ичкерии.
Никого не печаля и сильно не радуя...
Покупать мешковатое, чтобы не меряя.
Позабыть про людей из-за сильного голода.
Испугаться, что пять, а ещё не прополото.
Жить и жить, где никто за меня не поручится,
где не видно Америки вместе с Европою,
всё равно мне от смерти сбежать не получится,
а от жизни попробую.

* * *

Не забыть ему небогатой событьями,
спокойной, покатой, прямоугольной
не освещённой софитами и окольной,
незащищённой жизни.
Которая продолжается,
потому что что-то жарится на плите,
потому что надо успеть к открытию
и жена у зеркала наряжается.
Не забыть про детей, которые в темноте
рассказывали страшное про отлитую
из меди статую, отрытую,
стоящую в парке на пьедестале,
про людей, которыми они стали,
и кому теперь обременительно встать со стула,
у которых так же стремительно пролетела...
Так же неосознанно проскользнула...

* * *

Здесь почти никого заточкой не протыкают,
и жизнь человека через куртку не протекает,
а выспавшись после вчерашней дури,
вчерашней бури,
выживший стучит по клавиатуре
и, выходные свои оплакав,
подготавливает презентации (или как их?).
И я своё тело к этой пристани пришвартую,
К пристани спокойной и не искрящей,
ежедневной, субботней, потом воскресной.
Где держать сигару? В руке? Во рту ли?
Объясните, я не курящий...
Не курящий и сам не местный.

НИДЕРЛАНДСКИЙ ПЕЙЗАЖ С ВЫСОТЫ ПТИЧЬЕГО ПОЛЁТА

Солнце слепило зимой и весну обещало,
люди земные клялись, начинали сначала,
ночь наставала, луна их назад возвращала.
И на равнине – от Ассена до океана,
что-то бубнили потом покаянно о времени трудном,
об окаянной привычке, о смутном, о крупном
и просыпались от звона пустого стакана.
Вот они встали и вышли на площади града,
вот они в таре уносят пустую посуду,
рада чему-то толпа,
у суда тарахтит эстакада,
люди повсюду!
Вот женихи провожают невест из чертога,
в зеркало каждая дева глядится
и не наглядится...
Захомутала голландца чертовка с востока,
захомутала бельгийца.
Из Приднестровья на запад летят голубицы,
аж до Флорид долетают и до Калифорний,
сразу готовы влюбляться,
навеки влюбиться.
хочется быть им за сильным,
живым и за сытым.
А у Днестра под землёю
мужчины лежат в униформе,
каждый надёжно засыпан.
(Кто же захочет пойти за убогих, убитых?)
Роз не хватает, поедем на рынок купить их,
химию в вазу насыпем
и свежими долго продержим.
Едет кортеж за кортежем.
Стража застыла на страже, а дирижёры за пультом,
пушка гремит в Бауртанге у самой границы,
хоры церковные песню заводят в больнице,
чтобы счастливее были больные инсультом.
Руки и ноги, и что-то ещё выступает из торса,
он прохудился за годы, сломался, истёрся,
вот на прогулку его на колёсах вывозит сиделка,
поит калеку бульоном, гранатовым соком,
возле окурка очки, возле копчика грелка.
Кто-то здоровый идёт по дороге,
жену обнимая.
Птица кружится над низкой землёю,
над морем высоким –
всё это видит и ждёт наступления мая.

* * *

Посторонний в ночном районе, где все друг друга...
Успей до закрытия, запыхайся! Держись упруго.
Кассирша в кассе, кривей и страшней Пикассо,
Глядит словно ты ворюга: давай, покайся!

Незнакомая местная женщина взглянет мельком,
решит – ты слишком крупный по здешним меркам,
но посмотрит снова, подумает и, прощая –
тронет, поправит волосы, обещая...