Андрей Рубанов считает, что хорошую книгу может написать любой человек, готовый потратить на написание несколько лет жизни
«ЛГ»-ДОСЬЕ:
Родился в 1969 году. Среднюю школу окончил в г. Электросталь Московской области. Учился в МГУ на факультете журналистики. Работал репортёром, плотником, шофёром, телохранителем, финансовым директором, пресс-секретарём. Автор книг «Сажайте, и вырастет», «Хлорофилия» и других. Пятикратный номинант литпремии «Национальный бестселлер», двукратный дипломант премии Аркадия и Бориса Стругацких. Переведён на английский, французский, сербский и болгарский.
– Андрей, вы реалист и при этом считаете себя счастливым человеком. Как такое возможно?
– Не вижу тут противоречия. Наоборот, только реалист и может быть счастлив по-настоящему, поскольку не обманывает себя: умеет принять действительность в совокупности хорошего и дурного. Уж не знаю, хорош ли я как реалист, но я счастлив, это факт. Я это чувствую каждый день.
– Один из самых сильных ваших романов, на мой взгляд, это «Йод». Для него очень подходит пастернаковское: «кусок горячей, дымящейся совести». Почему главному герою для того, чтобы возродиться, обязательно нужно было прибегнуть к саморазрушению?
– Когда я делал «Йод», мне казалось, что количество содержания чего бы то ни было в мире конечно. То есть появление нового происходит только за счёт разрушения старого. Связь между разрушением и созиданием очевидна, и она прямая. Однако сейчас мне ближе идея, выдвинутая Стругацкими в «Диких лебедях»: новое может возникнуть не на обломках старого, а как бы «не мешая» старому, «не обращая внимания» на старое. «Ничего не ломать, только строить» – так у них написано… Конечно, надо понимать, что я не философ, и мои идеи есть не более чем умозаключения дилетанта.
– Странно, что после такого жёсткого и брутального реализма возникла потребность обратиться к фантастике. С чем это связано?
– Мне стало мало реальности. Я обнаружил, что нуждаюсь в метафизике. И ещё – в игре. Пренебрегая игровым началом жизни, я обкрадывал себя. Расслабленный, спокойный и весёлый человек – это игровой человек. Игра и фантазия освобождают нас, поставляют нам положительные эмоции.
– В одном из интервью вы сказали, что, когда пишете, подпитываетесь тёмной энергией и что вера и искусство в принципе несовместимы. Что вы имели в виду?
– Мне кажется, светское искусство служит не Богу, а человеку. Творческое созидание плохо совместимо с верой, поскольку основано на сомнении. Если этого никто не делал, это не значит, что это невозможно; я попробую, а вдруг у меня получится? Были времена, когда вера не только укрепляла искусство, но и хранила его. Художник выживал в храме, и больше нигде. Без Кирилла и Мефодия не было бы христианской Руси. Без печатного станка не было бы Реформации. Но сейчас настали новые времена, – мы понимаем, что есть что-то, кроме Бога, и это не только не мешает писать книги, но и помогает. Мы стали свободнее. Я могу сомневаться в ком угодно. А вдруг Бога нет? А вдруг я – Бог?
– Вы неоднократно признавались в том, что вы человек гордый и самолюбивый, и именно эти черты помогают создавать энергичные, честные книги. А как на ваш взгляд, может ли человек смиренный, не обуянный гордыней написать хорошую книгу?
– Хорошую книгу может написать любой человек, готовый потратить на написание несколько лет жизни. Написание книги не связано с гордыней либо смирением. Делая книгу (или кинокартину, или симфонию, или ракетный двигатель, или единую теорию поля), человек обычно переживает весь спектр эмоций. Впадает то в гнев, то в апатию. То гонит себя вперёд, то просит помощи у высших сил. Ты делаешь книгу, книга делает тебя. Главное – сила эмоции. Смирение тоже может быть деятельным.
– Много говорили о том, как было трудно существовать в 90-е, в нулевые – жаловались на то же самое, да и теперь – не легче. Как вы ощущали себя в эти годы и когда вам больше нравилось жить?
– Мне нравится жить при любой власти, при любой погоде. «Времена не выбирают, в них живут и умирают». Очень люблю эти строки Кушнера.
– Как известно, вы занимаетесь предпринимательской деятельностью. И при этом выдаёте не менее книги в год. Откуда берёте время для литературы?
– Честно говоря, время украл у бизнеса. Писал, а друзья трудились в офисе за себя и за меня. Очень благодарен им за это. Сейчас пишу мало, – пора посвятить какое-то время деловым вопросам. Надо же покупать хлеб и штаны.
– Столько написано сильных книг, но ни мир, ни человек в целом не изменились. Каков для вас главный стимул, заставляющий продолжать писать?
– Кабаков сказал: пишешь, когда устал не писать.
– Вы патриот или можете себя представить гражданином какой-нибудь другой страны, более благополучной?
– Я был во многих странах, и пока современная Россия представляется мне самой благополучной. Здесь бурлит жизнь, здесь происходят перемены. Здесь хорошо. Я тут всех понимаю с полуслова и отлично ориентируюсь, потому что в совершенстве владею языком моего народа. Я ощущаю эмоциональную связь с моей страной. Если это патриотизм – тогда я патриот.
– Верите ли вы в удачу или считаете, что человек должен всего добиваться своим трудом и упорством?
– Можно добиваться, можно не добиваться, – всё самое главное в жизни происходит само собой по воле Провидения. Надо делать то, к чему лежит душа, и по возможности сохранять состояние покоя. Будет день – будет пища.
Беседу вела
Три обязательных вопроса:
– В начале ХХ века критики наперебой говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени?
– Писатель проиграл, но из игры не вышел.
– Почему писатели перестали быть «властителями дум»? Можете ли вы представить ситуацию «литература без читателя» и будете ли продолжать писать, если это станет явью?
– Писатели всегда будут существовать, и писатели всегда будут «властителями дум». Писатель обуздывает сырую энергию жизни. Даже если человек за всю жизнь не прочитал ни строчки, он мыслит образами, которые когда-то придумали писатели. Язык, на котором мы говорим, создала на протяжении двухсот лет группа людей, сравнительно небольшая: Аввакум начал, Пушкин закончил, Набоков довёл до идеального состояния. Разумеется, язык несёт и развивает народ, но чистое вещество языка выделяют всё-таки писатели. В этом смысле они всегда чрезвычайно востребованы. Активный слой общества читает и будет читать. Ответы на многие важные вопросы можно найти только в литературе, и больше вообще нигде. Может быть, через двести-триста лет литература ослабнет и станет салонным искусством, вроде классического балета, но не утратит своего значения.
– На какой вопрос вы бы хотели ответить, но я его вам не задала?
– Сейчас у меня нет темы, которая жжёт меня изнутри и рвётся наружу. Если есть идея – я не буду ждать, когда у меня возьмут интервью, а сразу помещу эту идею в текст. Нельзя сказать, что я жду подходящего момента, чтобы начать выкрикивать выстраданные сентенции.