Любовь Мартенсон, Москва
Не поймёшь, то ли осень была, то ли уже зима. Вечер был не похож на другие – слишком светел. Солнце уже давно погребено на том краю земли, но небо не забыло минувшего дня и стояло в траурно-синеватом свечении. Над лесом тянулась струйка дыма из поселковой котельной. Двухэтажные дома-кирпичики ждали, когда же зажгутся фонари. И в одном из домов ждал маленький Феликс, ждал темноты, которая всегда обещала приход друга. Единственного, кто с ним разговаривал.
С Феликсом родители были холодны, они всегда любили только старшего. С того ужасного дня они молчали, разговаривали только ночью на кухне. Шёпотом. Но Феликс всё слышал. Мама плакала, корила себя. А папа говорил редко. И дома бывал редко, хоть и обещал заниматься с девятилетним сыном, который не ходил в школу. Феликсу этого было не нужно, ни плача, ни людей. Достаточно было Ульфа.
В тот вечер Феликс очень ждал своего друга. Пока Ульфа не было, он сидел в комнате, листал книжки про моря и старинные крепости, оставшиеся от старшего. Обычно он всё узнавал из картинок, но когда без слов было непонятно, приходилось читать.
«Наш корабль оказался в ловушке, уже месяц мы дрейфовали во льдах и тосковали по родным берегам, взирая на суровые пейзажи и слушая ветер. Но наш бравый капитан Штайн никогда не падал духом, и все мы…»
Феликс услышал шаги. Кто-то присел рядом, шурша перьями. Покинув корабль капитана Штайна, Феликс снова оказался в комнате, где был уже не один.
– Ульф?
– Угу.
– У вас ещё дождь?
– Угу. А здесь скоро будет снег. Люблю снег.
– И я.
Начинало темнеть по-настоящему. На улице, мигнув, зажёгся фонарь. Свет, проникая в комнату, пронзал Ульфа и останавливался на Феликсе.
Вначале Феликс думал о старшем, о том страшном дне, когда грохот поглотил звуки. Но Ульф начал вспоминать летние походы на крышу, и они стали болтать, сидя на подоконнике, глядя в окно. Небо было тёмно-серебристым, в редких звёздах. Ветер качал убаюканные незатейливой колыбельной ели. Ветви шуршали по шершавому шиферу.
– Смотри!
Над лесом, изгибаясь, тянулась зелёная лента.
– Это же северное сияние! Здесь! Прямо как у капитана Штайна на полюсе!
Очарованный переливчатым сиянием, Феликс, посмотрев в сторону шороха перьев, добавил:
– Я мечтаю там побывать…
Феликс закрыл глаза, он на палубе корабля. Ульф коснулся его руки на прощание. Рядом две руки: рука мальчика и невидимая рука, не человеческая и не птичья.
Ульф уходил бесшумно. И, как всегда в минуту прощания, засыпавшему Феликсу мерещилась у окна высокая тень с острым птичьим профилем, без сомнения, принадлежавшая Ульфу.
Ульф не приходил четвёртый день. Феликс гулял на улице, читал книги старшего и носил противный шарф – холодало.
Должен был прийти с работы папа, он сильно задержался. Феликс надеялся, что он решится с ним поговорить. Без Ульфа одиноко.
Феликс дошёл сам до школы, такого же дома-кирпичика за поворотом на котельную. Он туда не ходил, но знал, что там работает их сосед, старый учитель со странной фамилией Стодович. У школы на качелях катались дети, болтая. Феликс не мог понять их слов, хотя стоял рядом. Голоса стали неживым мерцающим звоном. От него Феликсу вспомнились ощущения после взрыва, сделалось не по себе. Он пошёл дальше.
За школой снова лес. Впереди сосны расступались, видна была покосившаяся ограда, за ней тянулась железная дорога. Светло-серый кисель неба. Феликс совсем не хотел киселя и развернулся, увидел, что школа рядом. Пора было назад.
Феликс вернулся домой к ужину. Наконец-то побывал в неизведанных землях. Но с кем этим делиться?
Мама, как обычно, вязала на кухне, перебирая тонкими, вечно холодными пальцами и покашливая. Феликс молча ел кашу, тёплую, сероватую, крупной свитеровой вязки. Боялся поднять глаза на маму и увидеть слёзы на её лице. Старший никогда не брал Феликса в свои игры. И в тот день два года назад, когда игры сменились трауром, не взял на полигон. Мама закашлялась и вышла из кухни. Тяжело, когда с тобой не разговаривают. Лишь бы Ульф появился.
Феликс лежал на полу в одеяле и слушал бормотанье сонных птиц с чердака. Сам Ульф говорил, что это совы. После пятидневного перерыва Феликс понял, что каждый вечер он ждёт в темноте то, чего нельзя увидеть, и просто не знает, кто такой Ульф.
– Привет, – Феликс начал. Ульф уже здесь. Мальчик приподнял голову, вглядываясь, но боясь что-то увидеть.
– Почему ты не приходил? – продолжил он. – Не с кем без тебя поговорить. Ещё…
Феликс сказал было про шумы вместо голосов, но запнулся. Ответом была холодная тишина.
– Ульф? – спросил мальчик почти умоляюще, стараясь успокоиться.
– Угу. У меня было много дел.
– А я?
– Перестань хныкать. Зачем говорить с кем-то? Люди не нужны. У тебя есть я. Я здесь.
– Но я хочу с кем-то… поговорить.
– Я здесь. Они не нужны.
В голове Феликса словно закипало зелье. Он прислушался – половицы затянули под тяжёлыми сапогами погребальное «папа дома». Феликс вскочил:
– Папа!
– Не нужен никто!
Ульф преградил Феликсу путь, голос его был чужим, каменным, нездешним.
– Отец тебя не услышит. Он тебя давно не слышит.
«Не слышит, не слышит» – в шуршащих перьях, в ушах Феликса, в густом мраке.
– Почему? Как… – что-то мешало Феликсу говорить, сдавливало горло.
Ответа не было. Скрипнув, приоткрылась дверь. Из полосы домашнего света что-то говорил невидимый отец. У Феликса в голове ветер. Папа его не слышит. Феликс его – тоже. Дверь преспокойно закрылась, и усталые отцовские сапоги заскрипели на кухню. Феликс не мог шевельнуться, крикнуть. Во всём теле пульсировал голос Ульфа: «Никто. Никто. Никто».
– Забудь людей, они же тебя забыли. С тобой же никто не говорит, кроме меня.
Феликс попытался уйти. Безуспешно.
– Хорошо, Ульф. Я забуду.
Стало свободнее. Хотелось спрятаться. Ульф исчез, знакомый профиль зловеще грозил со стены. Феликс тихонько заплакал. Больше никто, никогда...
…Пробираясь за колючую проволоку полигона, Стефан и мальчишки не знали о внеочередных стрельбах. Феликс тайком крался за братом. Он видел, как они играли в войну среди мишеней и развалин блиндажей. Стефан слишком поздно понял, что происходит, и не успел спрятаться. Грохот. Разрыв снаряда. Осколки. Феликс был куда ближе, чем думали мальчишки.
Их долго искали всём посёлком. Папа нашёл его на земле. Это был последний день, когда он руководил испытаниями орудий на полигоне. Феликс не мог слышать, что говорили ему взрослые, но чувствовал вину. Старшего не стало.
«Семнадцатого февраля на «Алькоре» царила паника. Из-за сжатия льдов корабль должен был вот-вот затонуть. Наши ссаживались на лёд, что стоило им немалых усилий. Я отправился к капитану Штайну, руководившему процессом. Океаны полюса немилосердны к людям…»
Феликс не знал, что делать. Родители, готовясь к празднику, уехали в город, а сына отвели в школу к учителю Стодовичу. Феликс не слышал, о чём шелестели родители между собой. Стодовича не было. В коридоре, где ходили чужие, было страшно, и мальчик забился в незапертый кабинет. Он боялся людей, его другом оставался лишь капитан Штайн.
День гас. Феликс думал о тревожном. Он боялся, что наступит ночь, вместо родителей придёт Ульф. Мальчик вышел в коридор, в конце которого, у раздевалки, горела лампочка. Никого. Так спокойнее. Взять одежду и бегом домой. Вдруг смех. Люди. В раздевалке. Металлический лязг вместо голосов заставил Феликса бежать. Скрывшись, он захлопнул дверь. В ловушке. Стало темнее, но Феликс заметил длинный острый силуэт в плаще из перьев. Стало слышно, как бежит в никуда сердце Феликса. Он здесь.
– Непослушный ребёнок, – протянул Ульф. Впервые Феликс видел его, хотя очертания были смутны. – Не забыл о людях, возишься со своим книжным Штайном.
Его голос всё отчётливее и грубее. Услышав о капитане, Феликс выронил книгу. Его трясло. Ульф поднял книгу и стал листать.
– Угу. Приключения… Ты готов променять нашу жизнь на эту бумагу?
Напуганный Феликс вжался в угол, хищно вспыхнули глаза Ульфа.
– Тебе же на благо, – тень швырнула книгу в угол. Феликс проглотил крик.
– Ты уже не из мира людей. Ты принадлежишь моему миру!
Когтистые пальцы сомкнулись на плече.
– Я не твой, – сказал Феликс чётко. – У тебя… нет надо мной силы.
Перьевая тень дёрнулась.
– Ты мне больше не нужен! – Феликс кричал. – Уходи. Навсегда!
Что-то тяжело ухнуло.
У Феликса текли слёзы. Он не видел Ульфа.
За окном снег и лес летели в полосах света и мрака – ехал поезд.
Феликс вышел из кабинета на ватных ногах и услышал, что кто-то плачет в раздевалке. В нём внезапно разгорелось штайновское мужество, и он бросился на помощь. В раздевалке сидела девочка и, напевая, а вовсе не плача, рисовала в альбоме. Феликс сперва оторопел. Он никогда ни с кем не знакомился, тем более с девочкой. Вдруг девочка не будет говорить? Не услышит его? Или он услышит шум вместо слов? Собравшись с духом, он пробормотал:
– Привет.
Девочка подняла голову. Феликс не знал, как быть, отступать поздно. Ругая себя, он выпалил:
– Меня зовут Феликс!
– Елис! – отозвалась девочка. – Я Тоня!
Феликсу понравилось, как Тоня произнесла его имя, он улыбнулся и облегчённо выдохнул. Они оба слышали.
Феликс рассказывал Тоне про капитана Штайна, а она рисовала и показывала рисунки. Они улыбались. Скоро пришли родители, с ними старичок в очках – учитель Стодович.
– Здравствуй, Тоня, – сказал учитель.
– Феликс! – мама не плакала, её голос звучал приятно.
– Ты нас заждался! – сказал папа, обняв сына впервые за два года. – Прости, что так долго!
Тоня оказалась внучкой Стодовича и соседкой Феликса. Они вышли из школы, всю дорогу учитель рассказывал о полярном сиянии.
Уже у дома Тоня, радостно напевая «Елис, Елис!», на прощание дала ему лист из своего альбома. Феликс в недоумении замер. На листе был нарисован длинноносый, в плаще из перьев человек-филин. Ульф.
«Мы дождались помощи лёгких аэропланов через неделю после крушения «Алькора» у мыса Натаниэля Фаса. Капитан Штайн погиб вместе с кораблём, спасая последнего матроса. Вернулось нас лишь девяносто два человека. Прошло немало лет, но до сих пор во мне не стихает голос грозного полярного океана».