К восьмидесятилетию поэта Вячеслава Богданова
Задаю себе вопрос, почему я никогда не писал о Вячеславе Богданове, с которым дружил от первых наших книжек до его последней? Думаю, потому, что писание такого рода не есть дань памяти, а скорее (по крайней мере для меня) осознанные часы прощания с человеком, которого все годы чувствуешь рядом, видишь его глаза, улыбку, слышишь его голос... Сердце не смиряется с тем, что все мы смертны. Что это «жизнь, и она пройдёт...» Но жизнь проходит, а память обостряется. Мы – сверстники, люди одного поколения, одного уральского «поэтического подлеска», как любили нас называть старшие коллеги: Людмила Константиновна Татьяничева, Михаил Давыдович Львов и Борис Александрович Ручьёв. Я неслучайно написал коллеги, потому не считаю, что в литературе могут быть учителя... У поэта – один учитель. Это его талант, данный Богом. Всё остальное – судьба и путь. У каждого они свои, до тебя не пережитые и не хоженые. Конечно, нельзя отрицать, что, скажем, Сергей Есенин своим творчеством собрал в поэтическою дорогу для Вячеслава Богданова свой туесок, который кормил и поил раннее творчество поэта.
Я вовеки песню ту не брошу.
И пойду, уверенный, в дела,
Как идёт разгневанная лошадь,
Закусив стальные удила.
1962
Не знаю, кому сказать «спасибо» – то ли власти советской, которая финансировала не только писательские организации бескрайнего государства, но и многочисленные семинары молодых писателей от Дальнего Востока и Сибири (Чита, 1962; Кемерово, 1966) до Москвы и Ленинграда, то ли нашим корифеям литературы, которые находили время для общения с молодыми литераторами, делающими первые шаги в профессии, не давая нам оступиться и сломать головы на этом опасном пути.
На Кемеровском всесоюзном совещании молодых писателей мы с Вячеславом Богдановым оказались в семинаре, руководителем которого был выдающийся русский поэт Василий Дмитриевич Фёдоров, только что издавший тогда книгу стихов «Третьи петухи», за которою вскоре он получит Государственную премию имени Максима Горького. С каким упоением он читал, а мы слушали, раскрыв рты, его строки:
Упадёт голова –
Не на плаху,–
На стол упадёт,
И уже зашумят,
Загалдят,
Завздыхают:
Дескать, этот устал,
Он уже не дойдёт...
Между тем
Голова отдыхает.
В темноте головы моей
Тихая всходит луна,
Всходит, светит она,
Как волшебное око.
Вот и ночь сметена,
Вот и жизнь мне видна,
А по ней
Голубая дорога.
Да... Но стихи стихами, рукописи рукописями, пожелания и рекомендации – всё это, безусловно, нам пригодилось. Молодых писателей, чьё творчество имело самостоятельное художественное значение, рекомендовали для приёма в члены Союза писателей СССР. Конечно, все мы об этом мечтали. У Вячеслава были тогда стихи, которые тормозила к изданию цензура, но в «кулуарах» совещания он их читал. Я не знаю, опубликованы ли они сейчас. Вот некоторые строчки (цитирую по памяти):
Что с тобой совершили Россия? –
Задаю я крамольный вопрос,
Голубые глаза очернили
И горбатый приляпали нос!
Или:
В горле комом застряли блины
Из отборной канадской пшеницы.
Естественно, руководители семинаров, такие как Ярослав Васильевич Смеляков, Борис Александрович Ручьёв и другие, поплатившиеся в своё время за поэтическую дерзость, предостерегали Богданова, но что эти предостережения для молодого парня, прошедшего Коксохим металлургического завода! Однако Марк Соболь сказал ему:
– Богданов, в Союз писателей вступишь только через мой труп!
Слава очень расстроился и передал этот разговор Василию Фёдорову.
Тот только загадочно улыбнулся:
– Не переживай, Слава. Перешагнём!
Но главным событием для нас было то, что Василий Дмитриевич повёз в свою родную деревню Марьевку и в город Анжеро-Судженск, с гордостью показывал высокую кирпичную трубу, которую воздвигнул его отец-каменщик, и, конечно же, на речку своего детства Яю, в которой мы купались и пытались (правда, безуспешно) ловить бреднем рыбу. Это было важнее и полезнее всех семинаров и литинститутов. Это было щедрое переливание чувств из души в душу... Своеобразные песочные часы нашего становления.
Василий Дмитриевич очень скорбел по поводу безвременного ухода из жизни Вячеслава, дорожил его дружбой. Они любили друг друга и часто спорили до ссор. Мне неоднократно приходилось мирить их в Доме литераторов, благо, что это было не так уж и сложно. По итогам совещания Слава стал членом Союза писателей СССР и возглавил литературное объединение Челябинского металлургического завода. Многие члены этого литобъединения пополнили областную писательскую организацию.
Родившись в Тамбовской глубинке, Богданов как поэт состоялся и возмужал на Урале. Виктор Фёдорович Боков, с кем также был очень дружен Вячеслав («Мои стихи оценил сам Боков», – с гордостью говорил молодой поэт), писал: «... органическое слияние двух начал – души сельской и рабочей – создаёт поэта самобытного по своему духу».
Поклонясь деревенской избе,
Где нужды пережито немало,
Я ушёл из Тамбовских степей
Под железное пламя Урала.
Если сердце стихов Богданова – Урал (город), то образный и по-снайперски меткий язык его поэзии – дала ему деревня. Он по-сыновьи переживал её судьбу, понимая, что, если спасём деревню, значит, спасём наш язык. А если спасём язык, то сохраним государство и русский мир, ибо язык и народ – слова-синонимы.
Молодёжь покинула деревню,
Заманили звоном города…
И об этом шепчутся деревья,
И луна сгорает со стыда.
Лишь собаки лают обалдело
У столбов на ламповый накал…
Город, город!
Что же ты наделал? –
У деревни молодость украл…
В Москву мы приезжали как на пир поэзии. Будучи ещё совсем молодым, Богданов был знаком со многими замечательными поэтами середины прошедшего века: Александром Прокофьевым, Михаилом Лукониным, Дмитрием Ковалёвым, Николаем Глазковым, Николаем Тряпкиным...
Пленумы Союза писателей и съезды, куда нас приглашали поначалу как гостей, а позже и как делегатов, были для нас событиями, которые заряжали нас надолго не только творческой энергией наших классиков, но и желанием встреч с нашими читателями. А встреч таких было превеликое множество. Наверное, на Южном Урале не было тогда ни одного завода, Дворца культуры, школы, института, училища где бы не выступал со своими стихами Вячеслав. Бюро пропаганды литературы работало, как часы, не зная сбоев. Поэтому он мог позволить себе уйти с завода на «вольные литературные хлеба» и жить безбедно. Сейчас это звучит, как сказка. Но что было, то было. Помню, как на одном из съездов, во время приёма, Александр Прокофьев (а мы его как поэта изучали ещё в школе), узнав, что мы из Челябинска, с доброй улыбкой, несколько окая, сказал:
–Хорошая волна идёт с Урала. Дай-то Бог!
Одна фраза. А как она поддерживала нас, молодых.
А когда к нам подошёл Анастас Иванович Микоян (которого мы знали только по портретам) и предложил выпить за Урал, восторгу нашему не было предела... Но жизнь наша писательская бросала нас «из огня в полымя»... Буквально через несколько дней в последний день марта, когда на Урале стояла ещё лютая зима, мы ночью из города Сатка добрались до города Аша, где у нас было назначено несколько творческих встреч. Нас никто не встретил, но мы и не расстроились. Город спал. Искать гостиницу нам не пришло на ум. Мобильных телефонов не было. Уличных телефонов-автоматов мы не смогли найти. Морозец был знатный. На пути попалось какое-то кирпичное заведение, как выяснилось, – общественный туалет. Это нас не смутило, главное - не было пронизывающего ветра. Мы нашли какой-то «приличный» уголок и, прижавшись к стене и друг другу, решили дожидаться утра. Положение наше нас не смущало, и под стук зубов мы стали сочинять строчки:
Эх, хороший город Сатка –
Почитал стихи – двадцатка!
– начал Вячеслав.
А скажу вам: и Аша
Тоже очень хороша!
– ответствовал я ему, хотя ничего хорошего мы в Аше пока не видели!
– Вот судьба поэта, – вдыхая «пряный» ледяной воздух, говорил Вячеслав, – два дня назад в Москве, в Кремле пили коньяк с Микояном, а сейчас лежим в каком-то сортире, чёрт знает где!
– Судьба – выстукивал зубами я.
Наутро мы уже выступали в одном из цехов Ашинского металлургического завода и навсегда забыли о «весело» проведённой ночи. Это было нормой. Молодость и стихи списывали все бытовые неудобства.
Представьте: раннее утро, пересменка. Одни пришли на работу, другие спешат домой после бессонной ночи, а тут поэты «сваливаются им на головы»... Многие недовольны, но терпят. Начинается встреча. Лица рабочих оттаивают. Глаза начинают светиться, а может и слезиться. Поэзия берёт своё, и просят читать ещё и ещё...
К дверям забитым я зимой приеду,
Замочный ключ до боли сжав в горсти.
И улыбнусь
Хорошему соседу,
И попрошу мне клещи принести...
Я в дом родной вернусь не блудным гостем!
Я, словно ключ,
Любовь к нему сберёг...
И под рукой
Застонут длинно гвозди,
И упадут, как слёзы, на порог...
И тишина мне бросится на плечи,
А голуби забьются под стреху.
Трубу открою
В стылой русской печи
И, словно память, – пламя разожгу!
Николай Константинович Доризо в стихотворении, посвящённом Елене Сергеевне Булгаковой, писал:
Мало
иметь
писателю
Хорошую жену,
Надо
иметь
писателю
Хорошую вдову.
Мне эта горькая истина
Спать не даёт по ночам.
«Белая гвардия» издана,
Вышли «Записки врача»,
«Мастер и Маргарита»,
«Бег»,
«Театральный роман»…
Всё,
что теперь знаменито,
Кануло б в океан.
Вячеславу Богданову повезло: у него есть прекрасный брат – Виктор Михайлович Сошин, усилиями которого творчество Вячеслава Богданова вернулось в духовную жизнь России.
На родине поэта, на Тамбовщине, ежегодно проводятся Богдановские чтения, открыт музей поэта, его именем названа районная библиотека, улица, утверждена литературная премия «Светунец», утверждены стипендии одарённым школьникам. Установлен памятник работы заслуженного художника России Н.А. Селиванова. На Урале его стихи включены в школьную хрестоматию.
Есть присказка, что поэты Восточной Европы – пророки, а Западной – мастера... Не знаю, как насчёт мастеров, но, что касается пророков, то, «как вспомню, так вздрогну»! Когда на Цинковом кладбище, так в Челябинске зовут в народе самый большой погост города, мы хоронили отца нашего друга, поэта Валентина Сорокина – Василия Александровича, рядом с его могилой оказалась ещё одна свежевырытая... Мы со Славой оказались около неё.
– Смотри, Костя, уже приготовили... И ведь кто-то в неё ляжет в цинковом гробу.
– Почему в цинковом? – меня удивила это неожиданная деталь.
– Но ведь кладбище-то Цинковое!
Не знаю, была это шутка или пророческое предчувствие, потому как могила оказалась его собственной, куда Вячеслава через несколько дней опустили в цинковом «саркофаге». Самолёт из московского аэропорта Внуково с телом поэта прилетел в Челябинск поздно вечером.
Книга его «Избранной лирики» вышла в Челябинске в 1975 году за два месяца до этого события. Сборник заканчивался стихотворением «Желание», посвящённым Валентину Сорокину:
За какими делами захватит
Час последний в дороге меня?
Я б хотел умереть на закате
На руках догоревшего дня.
Что это пророчество? Предчувствие? Предвидение ранней гибели? Или просто такое вот желание?
«Уж сколько раз твердили миру», чтобы не писали стихов о своей смерти до рокового часа, но «только всё не впрок»... Эти пророчества, как правило, сбываются. Как тут не вспомнить рубцовское:
Я умру в крещенские морозы
Я умру, когда трещат берёзы...
Николай и Вячеслав были очень дружны. Случалось, что мы втроём гуляли по Москве в поиске «приключений», благо, что цены советских времён позволяли молодым поэтам «ни в чём себе не отказывать». Гонорары, несмотря на редкие наши публикации, исправно платили не только издательства, но и все журналы и газеты. Так что Рубцов более с юмором, чем с обидой, говорил:
Стукну по карману – не звенит!
Стукну по другому – не слыхать!
Если только буду знаменит,
То поеду в Ялту отдыхать…
На Ялту пока явно не хватало, но всему своё время... Известность к Николаю пришла, правда, в Ялту поехали уже другие, менее знаменитые... а тогда мы с молодецкой наглостью заваливались на квартиру сестры жены Вячеслава – Евгении и вольготно засыпали на постеленном нам на полу матраце под звуки Колиных стихов, заглушаемых оглушительным храпом поэта с Урала, сравнимого по силе звука только с рёвом стартующей ракеты. Кстати, Слава мог мгновенно засыпать в любое время суток в любом месте. Эта привычка выработалась у него в ранней молодости на металлургическом заводе. Работа по сменам, когда днём не спишь, а в ночь выходить к станку, выработала у него привычку засыпать хоть на несколько минут, если позволяла ситуация, и друзья по работе могли подстраховать тебя от бдительных глаз начальства. Я всегда завидовал этому его качеству, особенно когда он умудрялся «отключиться» на несколько минут, сидя в президиуме какого-нибудь литературного праздника, если стихи выступающего «не прóняли» (словечко В.А. Солоухина) ни его, ни зрительный зал.
В стихотворении «Раздумье» в разговоре с Николаем Рубцовым Вячеслав пророчествует:
Только знаю, что в час мой последний
Мне в деревню захочется, друг...
В кармане Славы нашли билет в Тамбов. Не успел. Не доехал...
Тридцать лет живёт всего агава
И цвести лишь раз имеет право.
Только раз –
Цвести высоким цветом,
Увядая навсегда при этом.
Как её возвысила планета –
Умереть от собственного цвета!..
(Вячеслав Богданов. 1971)