В Харькове ушёл из жизни Александр Минаков, сын поэта, нашего автора и товарища Станислава Минакова. Публикуем заметки отца, рассказавшего о причинах трагедии, и отрывки из записей Александра – ополченца в 2014 году.
Мой Саня пал в битве за родной Харьков, который он обожал. Так любил Харьков его дед Александр Минаков, который в отрочестве пережил фашистскую оккупацию города.
Недавно Саша поделился: «Я уже 10 лет в бандеровской оккупации». Эмоциональный человек, мой сын не вынес нацизма, русофобии, тревоги за жену и малышей, постоянного стресса войны. Обострились хронические болезни, но невозможно было выйти из подъезда, потому что во дворе дежурил патруль тотальной мобилизации, в результате сын практически лишился сна.
Его сердце остановилось после нескольких дней острой боли. Скорую вызывать не решались по понятным причинам. Он ушёл за 19 дней до 37 летия.
Остались его детские рисунки. Один известный безумец выставлял их в Русском музее и частных галереях США. Остались песни. Остались два малыша – его неспетые песни; он отдал им немало любви, сил, быть может, исчерпав отведённый лимит. Он был замечательным человеком и прекрасным отцом.
И проза осталась. Литературный генезис его жанра и стиля определить не берусь. Обэриуты? Притчи? Философские анекдоты? Лирические миниатюры?
Он написал и о событиях 2014 г. Может быть, когда-то вспомнят, что Саша среди первых вышел и вывел молодёжь на защиту Харькова в том феврале.
Станислав Минаков
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Александр Станиславович Минаков (25.10.1987, Харьков, – 6.10.2024, Харьков) – прозаик и музыкант. Работал инженером в полиграфической фирме, был солистом камерного рок-коллектива «Хор одиноких сердец сержанта Пеппера». Проза опубликована в «Литературной газете», журналах «Эмигрантская лира» (Брюссель), «Человек на Земле» (Москва), альманахе «Пересвет» (Белгород), харьковском альманахе «Лава».
ИМЕЮЩИЙ МЕРУ В РУКЕ СВОЕЙ
По масштабу протестные акции 2014 года в Харькове были не меньше тех, что происходили в Донбассе. Массово использовались пророссийские лозунги и символика РФ
Записки харьковского ополченца 2014 года
Александр Минаков
Вместо предисловия
Я стал писать в первой попавшейся под руку тетради. Это оказалась тетрадка, в которой я начинал работу над детской сказкой. Такая ирония.
Последний день Масленицы
Что же со мной случилось? Этот вопрос я задал себе, резко пригнувшись от громких хлопков, похожих на выстрелы.
Что произошло с пацифистом, мечтавшим о мире и всеобщей любви? Этот пацифист сейчас, укрывшись за автомобилем, сжимал в руках обрезанный черенок лопаты со специально приделанной петелькой, в которую продевается кисть, чтоб не потерять в драке. Теперь с голыми руками в центр города не ходят.
Что же? Раньше – почти до слёз доходило, если ребёнок уронит конфету в песок и плачет, а сейчас – холодный, без паники, я вычислял, пытаясь определить позицию стрелка, чтоб, по возможности, проломить ему череп.
Я понял. Сопротивляясь, злясь – понял. Я понял, что смогу убить.
Хлопки оказались от неисправного автомобиля, и жизнь снова потекла в обычном русле.
Я спрятал дубинку под курточку и пошёл дальше, на центральную площадь города, оценить обстановку.
Первый день Масленицы
Ночью около пятисот местных и приезжих «протестующих» прошли по городу, выкрикивая «Гэроям слава!», а накричавшись, прибыли на центральную площадь и окружили памятник Лукичу. И потребовали у города выкуп. Даже цену указали – тридцать тысяч долларов. И обещали памятник снести, если горожане не выплатят в течение трёх дней.
Одному из «активистов» всё не терпелось, и он предлагал снести памятник прямо сейчас. Когда получил от подельников отказ, начал упрашивать: «Ну так давайтэ йому хоч голову видпылымо!!!» Пришельцы, попутно исписывая гранитный постамент руганью и свастиками, стали решать – сразу валить или отпиливать голову.
Горожане с этим не согласились и около полуночи, собрав пару сотен смелых, скандируя «Харьков!» и «Гитлер капут!», отогнали пришельцев от памятника, к которому за полвека попривыкли.
* * *
В юности я на этот памятник несколько раз залезал. Сидел на Лукиче и рассматривал вместе с ним свой родной город. Думаю, что у всех горожан есть какие-либо воспоминания, связанные с ним.
Кто-то у его ног, зажав в руках безвкусные цветы, купленные в переходе метро, ожидал свою первую любовь. Кто-то – последнюю. А кто-то теперь стоит и не позволяет его снести.
Напряжение немного спало, когда милиция выстроилась живым щитом между ними и нами.
Обе стороны стали потихоньку обосновываться. Кто хотел памятник защитить – остались разбивать палатки под открытым февральским небом, а желающие поломать – отправились в здание облсовета, куда их почему-то свободно впустили.
* * *
На помощь братскому народу приехал бомжеватый осетин Дзамболат. Тёртый ветрами, видевший войну грустный мужчина лет пятидесяти: «В моя страна точно так была, нет, хватит. Не хотим я больше так нигде».
И мы не хотим.
В авангард Дзамболат не лез, помогал по кухне, колол дрова, стоял с флагами – иногда России, иногда СССР.
А ещё он подкармливал бродячих собак. Когда кормил, показывал пальцем на другую сторону площади (откуда зловеще и круглосуточно доносились возгласы их рупора-матюгальника) и говорил: «Вот они – нет, а он (переводил палец на собаку) – да».
Пёсики его любили, а один за ним и вовсе увязался. Дзамболат называл его Халар, а меня – Саджа. (Как выяснилось, «халар» на осетинском означает «друг».)
* * *
С передовой вернулись ребята-контрреволюционеры – отгоняли агрессивную группу от здания школы МВД. Я познакомился с двумя персонажами, выделявшимися на общем фоне, – Святославом, который выглядел как офицер Русской императорской армии, и Вадей, представителем окраин. У Вади были почти белые глаза, короткая стрижка и ужасные манеры. Но с патриотизмом всё в порядке. «За Харьков – убью нах...», – весело говорил он и брал в руки дубинку – обрезанный черенок лопаты с петелькой. Вадя ржал и угрожал дубинкой как шпагой.
Когда я спросил, почему не взять, например, молоток, он дал простой ответ: «Молоток – х...ня. В черепе застреёт. А этим гуманизатором можно таких люлей отвесить, шо на всю жизнь дурачком останется, ещё и у внуков болеть будет».
* * *
В «штабе революции» (здании захваченного областного совета) меня все называли Сашко и отказывались вести разговор на русском.
Выглядели революционеры угрожающе – на многих были маски, на головах – каски, в пакетах – камни, в рюкзаках – бутылки. На первом рубеже их обороны стояли ребята со спецсредствами, отбитыми у «Беркута», привезёнными из Киева огромными металлическими щитами с надписью «МIЛIЦIЯ». В полемику вступали охотно, ещё более охотно давали себя фотографировать.
Очень напоминали баптистов-сектантов. Только вместо молитв у них агитационные лозунги, а вместо «Аминь» – «Героям слава».
Их речи были невероятно однотипны.
Последняя моя беседа была с мальчиком, чьё юное уставшее лицо проглядывало сквозь вырезы маски.
– Мы нэ проты людей. Мы за едыну крайину. Мы проты гандонив, шо жопы мостять на золоти унитазы.
– Ну нет уже, все разбежались. А новые у власти – вновь сплошные олигархи.
– Мы йих вбымо.
– А кто будет править страной?
– Мы.
* * *
На площадь приехал мэр. Ничего дельного он не говорил, поэтому никто особо и не слушал. Мэр повторял:
– Мы вас защитим!
Пока он говорил, мне вспоминались события минувшей ночи. Были убиты трое милиционеров, а их табельное оружие похищено.
– Мы вас защитим!
Была сожжена поликлиника. Информации о количестве жертв пока не поступало.
С особой яростью начали орудовать банды гопников и мародёров.
– Мы вас защитим!
– А как вы нас защитите? Чем? – донеслось в ответ из толпы.
Тишина. Вспышки фотоаппаратов.
* * *
В одно из воскресений защитники города, уставшие от бездействия и бессилия местной власти, штурмом прорвали оборону пришельцев и выбили их из здания облсовета. А на крыше водрузили флаг России.
* * *
Оперативная информация всегда была грустной. Последняя молния сообщала, что на западе страны «неизвестные» разграбили военные склады с оружием. Люди в городе начали паниковать. В штабе – не меньше.
По закромам стали лихорадочно выискивать хоть какое-то оружие. Вечером в штаб принесли шесть охотничьих ружей и один пистолет с двумя патронами.
Святослав впервые выругался. Остаток вечера он почти не разговаривал.
* * *
Регулярно возникали слухи, что к нам движутся автобусы с отсутствующими номерами и присутствующими в них вооружёнными людьми.
Кто они? Свои? Чужие? А кто – свои? А кто – чужие?
* * *
Теперь о ситуации в стране говорили в транспорте, на лавочках, в офисах, на баррикадах, на концертах, на свиданиях и дружеских встречах. Везде. Это было понятно даже по обрывкам фраз.
* * *
Ночью на блокпосте у окружной я подошёл к уставшему Святославу. Он курил, закрыв огонёк рукой, придерживая локтем ружьё, чтоб не сползало с плеча, и внимательно вслушивался в звук каждой проезжавшей машины.
– Интересно, когда всё это кончится? – спросил я.
Он грустно выдохнул и ответил:
– Саш, а ты так ничего и не понял?
Харьков, февраль 2014 г.