Юлия Могулевцева
Елена Холмогорова. Недрогнувшей рукой: рассказы.
– М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2025. – 248 с. – 2000 экз. – (Совсем другое время).
Тема памяти, воспоминаний, наверное, одна из самых благодатных и благодарных тем, нашедших в произведениях многих современных авторов живой отклик. Так, на ум приходит, например, «Город, написанный по памяти», в котором прозаик Елена Чижова предлагает читателю стать свидетелем тщательнейшего, скрупулёзного восстановления истории своей семьи, и «Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только» поэта и переводчика Марины Бородицкой, где мемуарная повесть, миниатюры и воспоминания щедро «пересыпаны» стихами, а всё вместе есть не что иное, как отражение целой эпохи в зеркале авторского восприятия.
Вот и в книге рассказов Елены Холмогоровой «Недрогнувшей рукой» явственно слышен голос памяти. И хотя все описываемые автором события очень личного свойства, а интонация повествования предельно камерная, читая эту прозу, ощущаешь себя причастным к прошлому, погружённым в контекст времени. По сути, перед нами своего рода документ, не официальный, а человеческий, и, следовательно, обращаться с ним следует бережно.
Честно и доверительно рассказывая обо всём, из чего складывается наша жизнь – и светлом, и горьком, Елена Холмогорова не опускается до демонстрации личной боли. Тем острее чувствуешь эту боль, таящуюся между строк. Книга словно начинается с неизбежного финала, с того, чем обыкновенно заканчивается жизнь: «В этот день имя на памятнике никогда не прочитать. А для меня осталось местечко в самом низу – оно первым будет скрываться под снегом». В этих словах – и тяжесть утраты, и свет памяти, и осознание конечности собственного земного пути, и ещё, может быть, неуловимая надежда на встречу в лучшем мире.
Елена Холмогорова не пускается в долгие размышления, не пишет длинных предисловий, а начинает с главного: «Новый 2018 год впервые встречала одна. Рано утром 1 января меня потянуло на кладбище». О том, кто там похоронен, мы узнаём из обращения к огромной собаке, перегородившей калитку: «Собака, у меня умер муж, я очень тоскую, пусти меня, видишь, я привезла цветы, его любимые ирисы». В этом пронзительном эпизоде – вся глубина одиночества, с которым сталкивается человек, переживающий потерю близкого человека.
Однако эта женщина, которая в первый день наступившего года пришла с цветами на кладбище, не выглядит жалкой, нуждающейся в утешении. Напротив, она производит впечатление очень сильного и мудрого человека, вряд ли примирившегося со смертью, но не страшащегося приблизиться к ней. «Интересно, встретил ли Миша там наших драгоценных зверей – пса Барона и кота Бурбона, как надеялся…» – размышляет она.
Кроме воспоминаний о близких людях, о прошлом, о старой Москве, впечатлений от соприкосновения с музыкой («…И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме…») читатель найдёт в книге множество историй, связанных с литературными произведениями и их авторами. Эти истории лишены пафоса и академизма, они очень личные, чистые, живые. Так, например, Елена Холмогорова пишет, что в школьные годы хотела быть как Настенька из «Аленького цветочка», которая была и осталась для неё «воплощением жертвенности и милосердия, трогательной дочерней любви и примером женской любви не за красоту лица, а за красоту души».
А вот – любопытный пример, который приводится в книге как иллюстрация к размышлениям о размытости критериев при оценке, в данном случае художественных текстов: «У Чехова в повести «Степь» есть поразительное воспоминание мальчика о бабушке: «До своей смерти она была жива и носила с базара мягкие бублики, посыпанные маком, теперь же она спит, спит…» Меня всегда поражала парадоксальная, пронзительная точность этого «до своей смерти она была жива», казалась уколом гениальности. И вдруг случайно я наткнулась на фрагмент мемуаров приятеля Антона Павловича прозаика и драматурга Ивана Леонтьева-Щеглова: «…разумеется, и на солнце есть пятна, и одно такое незначительное стилистическое пятнышко я как-то указал Чехову, когда мы разговорились о «Степи». Именно почему-то вспомнилась в самом начале (где говорится о смерти бабушки) фраза, на которой я запнулся, читая впервые рассказ: «Она была жива, пока не умерла…» Что-то в этом роде. «Быть не может!» – воскликнул Чехов и сейчас же достал с полки книгу и нашёл место: «до своей смерти она была жива и носила с базара мягкие бублики». – Чехов рассмеялся. – «Действительно, как это я так не доглядел. А впрочем, нынешняя публика не такие ещё фрукты кушает. Нехай». И равнодушно захлопнул книгу».
На страницах книги Елены Холмогоровой прочно переплетены жизнь и искусство, явь и вымысел, прошлое и настоящее, жизнь и смерть. «Недрогнувшей рукой» – это одновременно и откровенный разговор, и лирическая исповедь, и документ, отражающий и сохраняющий время.
А заключительные строки, пронизанные осознанием ценности земной жизни, напоминают нам о её торжестве, несмотря ни на что: «Прошлой осенью в саду Борисоглебского монастыря по дороге из Ростова в Углич увидела розовато-сиреневые цветы. Оказалось, это безвременник – он цветёт тогда, когда земля уже покрывается слоем опавших листьев. Оказывается, и так бывает.
И – как писал Арсений Тарковский: «Жизнь хороша, особенно в конце…
Предполагаю жить…»