В Москве вспоминали пианиста, народного артиста СССР, профессора Виктора Мержанова. Как жил скромно и достойно, так и ушёл в конце года тихо, без телеграмм сочувствия от власти, сообщений в Интернете и прочих атрибутов «любимца времени». Он им никогда не был. И не стремился в эту клетку. Его не интересовали модные тусовки и наглые выпускники дорогой ему Московской консерватории, ополоумевшие от связей и выгодных знакомств и давно уже похоронившие музыку. Для него же музыка – это всё. И связи его самые надёжные и вечные – Бах, Бетховен, Мусоргский, Рахманинов... Виктор Карпович принадлежал к могучему и яркому поколению пианистов. С его уходом связь с этим поколением прервалась… И ещё непонятно, как скажется это на судьбе родной ему Московской консерватории.
Возраст не мешал ему со студенческим пылом обсуждать музыкальные проблемы. Слушая его в такие минуты, я поражался: как многое было ему интересно, с каким искренним участием общался с любознательными и неравнодушными людьми. Он умел слушать. Не из вежливости. Вежливость тут совсем ни при чём. Слушать – редкое умение. Прихожу на концерт Слесарева или Оленева и первый, кого вижу, – Мержанов. До конца дней ему были интересны опыты учеников. Хотя сами ученики уже давно профессора МГК и имеют своих воспитанников. Но, думаю, здесь тайна: ему важно было размышлять над этими новыми впечатлениями от давно известных ему и близких по творчеству людей.
Сам играл до конца. Помню одно из последних выступлений в Большом зале консерватории, миг, когда он шёл к роялю. Второпях, видимо, не глянул в зеркало перед выходом – из-под фрака задорно торчала завязка накрахмаленной манишки. Шёл, как всегда, энергичным молодым шагом. Уже для него никого не существовало в этот момент, только инструмент и Мусоргский (играл «Картинки с выставки»): сосредоточен, целеустремлён, манишка его, конечно, не занимала. Но он даже не подозревал, как замечательно выглядел из зала: как-то по-мальчишески и по-профессорски одновременно.
Всю жизнь любил родной Тамбов, Ивановку с С.В. Рахманиновым. Многие годы возглавлял Рахманиновское общество России.
Мне нравились его телефонные присутствия: всегда лаконичен, прост и ясен. Он таким и был. И только о музыке… Он не сомневался, что она, музыка, и жизнь – абсолютные синонимы. И талантливо многие годы убеждал в этом всех нас.
В Москве играл замечательный австрийский пианист Рудольф Бухбиндер. С Государственным академическим симфоническим оркестром России им. Е.Ф. Светланова под управлением Владимира Юровского он исполнил Концерт № 2 си-бемоль мажор, соч. 83 Иоганнеса Брамса. В последние годы пианист известен исполнением всех сонат Бетховена. Жаль, что не осуществил эту программу в Москве. Как многие пианисты венской школы, Бухбиндер был суховат в эмоциях и, может быть, излишне рационален. Но Брамс не только не пострадал от стиля пианиста, а как бы предстал в подлиннике: ничего лишнего, всё очень точно. А уж нравится или нет – это австрийского гостя не интересовало. И правильно.
Лучший музыкальный вечер, на мой взгляд, принадлежал Академическому симфоническому оркестру Московской государственной филармонии (художественный руководитель и главный дирижёр – народный артист СССР Юрий Симонов). Исполнялась музыка русских композиторов. Дирижировал Фабио Мастранжело. И как дирижировал! Легко, изящно, я бы даже сказал, остроумно. Наблюдать его – одно удовольствие. Крепкий хозяин оркестра. Но не давит, не диктаторствует – воздушен, красив за пультом, увлекает своим бодрым, энергичным состоянием зал и ни на секунду не забывает об обязанностях. Фабио – пианист с очень хорошей школой. И карьеру пианистическую не оставил в отличие от некоторых известных персон. Почему-то в Москве как пианист не выступает. Зря. Но зато ему легко работать с солистами – не проведут. В программе вечера были «Светлый праздник» («Воскресная увертюра») Римского-Корсакова, Концерт для валторны с оркестром Глиэра и Концерт № 3 Рахманинова. Уж даже и не помню, когда у нас гостили чешские музыканты. Радек Баборак прекрасно владеет валторной, доставил большое удовольствие от редко исполняемого и очень интересного сочинения Глиэра. Но, несомненно, главной удачей вечера был Третий концерт Рахманинова, где с оркестром играл исключительно талантливый и яркий пианист Александр Гаврилюк. Дирижёр требовал, намекал, предупреждал, но в этом особой необходимости не было. Александр Гаврилюк обладает потрясающей техникой и при этом умеет не губить этим замечательным умением исполняемое произведение. Какой волнующий, живой, страстный, драматичный у него Рахманинов! Вместе с Фабио Мастранжело они возвратили заигранному произведению первозданные качества, «одушевили» его. Какой праздник подарили! Но далее Гаврилюк зачем-то решил «бисировать». Большая глупость. После великого произведения, да ещё прекрасно сыгранного – зачем?
В Московской государственной консерватории продолжается цикл выступлений выпускников разных лет и специальностей «Альма-матер». Хорошая затея. Но не всегда удачно реализуется. Вот предоставили Большой зал пианисту Эдуарду Кунцу. Почему? Непонятно. Играл небрежно, как будто и не в Большом зале, а в Урюпинском доме культуры. В «Чаконе» Баха–Бузони я, как слушатель, не обнаружил ни Баха, ни Бузони. На протяжении всего концерта пианист не мог усесться – левая рука всё время заботилась о его комфорте, а не об исполняемом произведении. А жесты, какими сопровождалось это представление? Ловит рукой последний звук… пошлость невероятная. Так он ещё и заговорил. Сколько банальностей выложил сей оратор – вспоминать не хочется. Если всему этому его научили в МГК, то можно только печалиться. Речи пианистам вообще надо запретить. Прославленная сцена БЗК всё-таки требует других качеств. Хорошо бы об этом помнить организаторам концертов. Или, пока не поздно, этих организаторов заменить. В интересах музыки.