В помощь надеждам безмерным

VII
Высокий лоб и длинные запястья –
Твой нежный облик маму повторит.
В кроватке детской безмятежно спит
Три с половиной килограмма счастья.
Сопит всем звукам мира в унисон,
Пришедшая для продолженья рода.
Пока твоя важнейшая работа –
Глубокий, крепкий и здоровый сон.

Каким тебе пришёлся этот свет?
Ты маму различаешь без ошибки.
И каждой ослепительной улыбке
Ты безотчётно тянешься в ответ.
Взрослеешь не по дням, а с каждым мигом.
В предчувствии неведомой беды
Боишься, как все люди, темноты.
И одиночество обозначаешь криком.

VIII
Голоси-причитай,
Мой любимый скворобушек, Злата.
Ди-ди-ди, ай-я-яй! –
Это, значит, помочь тебе надо.

Ди-ди-ди, ай-я-яй! –
Ты шагаешь с родителем в ногу.
Ди-ди-ди, ай-я-яй! –
Это первая исповедь Богу.

Красный шар, карусель,
И качели, и малые дети,
Что такое капель –
Всё тебе интересно на свете.

Щебечи-говори,
А вчера, что за Божия милость, –
Надувать пузыри
Ты из пены сама научилась.

Я стихи сотворю,
Прошепчу их губами сухими.
И тебе подарю,
И они будут только твоими.

IХ
Я столько прожил: год мне стал как день.
Пора настала дань отдать сединам.
И поглотила сумрачная тень
Те времена, где год казался длинным.

Ну как мне удержать весь белый свет
И возвратить его обратно дому?
Тобой, мой ангел, кто идёт вослед:
Живое жизнь всегда даёт другому.

Пока ты в люльке безмятежно спишь,
Как предок спал перед последней битвой,
Хочу я верить – искренней молитвой
Ты, коль захочешь, жизнь мою продлишь.

* * *

Я покаюсь и снова грешу,
И на сердце опять беспокойно.
Неужели всё то, что прошу,
Даже слуха Его недостойно.

…И когда повстречал я бомжа
На каком-то вокзале убогом,
Я подумал, что наша душа
Точно так же смердит перед Богом.

Бог не требует наших молитв.
Но лежу пред Тобой распростёртый.
Это я, изнемогший от битв,
Это я – худоцветный и чёрный.

Это я, предъявивший права
И просящий пощады несмело,
Принимаю, что эти слова,
Может быть, наше главное дело.

* * *

Откуда – её я не звал –
Идёт беспощадная старость?
И, кажется, всё я сказал,
Но главное что-то осталось.

И всё кратковременно так,
Непрочно, мгновенно, беспечно.
И всё кратковременно так,
И всё удивительно вечно.

И всё, что на грешной земле,
Пропел я, как певчая птица,
Плутая в полуночной мгле,
На небе должно разрешиться.

* * *

На искусстве не наваришь,
Жить не будешь сыто-пьяно.
Только старший мой товарищ
Вновь бренчит на фортепьяно.

Люди держат в мыслях числа.
Люди думают о деле.
Ты какого ищешь смысла
В этом музыкальном теле?

От такой пустой работы
Что в миру себе оставишь?
Ты какие ищешь ноты
Среди чёрно-белых клавиш?

Лик его высок и светел.
На вопросы нет ответа.
Только музыка и ветер
Обнимают части света.

Он привержен лире стойко
С обречённостью мессии.
И несётся птица-тройка
Вновь по матушке-России.

* * *

Слышишь, заводит сверчок
Песню на лире запечной.
Как бы мир ни был жесток,
Слово и музыка вечны.

Мы рождены, чтоб пропасть.
Канет во мгле бесконечной
Слава, богатство и власть.
Слово и музыка вечны.

Как же нам жить на земле
Просто, неспешно, сердечно?
В мире, лежащем во зле,
Слово и музыка вечны.

Жизнь поместилась в семь нот.
Но в суете быстротечной
Всё в этом мире пройдёт.
Слово и музыка вечны.

* * *

                                            В. Чижевской
Поэты не пишут доносы,
Что всё здесь не так – вкривь и вкось –
Про сложную жизнь и партвзносы.
Уж так на земле повелось.

Как сладко начальству вопросы
Подкинуть про то и про сё.
Но вот ведь – не пишут доносы
Поэты, не пишут, и всё!

Под едкий дымок папиросы,
А слово их не воробей,
Поэты не пишут доносы.
Не пишут они, хоть убей!

Ну, нету у них интереса
Вот так расточать словеса.
Но можно представить Дантеса,
Открывшего миру глаза?

Поэты поют мадригалы.
Они поголовно добры.
Они посылают сигналы
В иные миры.

Светлана КЕКОВА, САРАТОВ

У Софийских ворот

СТРАШНАЯ МЕСТЬ

                      Станиславу Минакову
1
Никого не помилую,
только слёзы утру…
Гоголь с паном Данилою
тихо плыл по Днепру.

Волны серы, как олово.
Спят в земле мертвецы,
молодецкие головы
опустили гребцы.

Кто не спит, тот спасается,
Плоть приемля и Кровь.
Украина, красавица,
соболиная бровь.

Ни приветом, ни ласкою
не разбудишь меня,
только сталью дамасскою,
вольным храпом коня…

2
Стражу к городу вывели,
в хлев загнали овец.
Спит в сиятельном Киеве
есаул Горобець.

С голубями и птахами
мчит его экипаж
в дом, где борется с ляхами
друг его Бурульбаш.

Полночь многоочитая
в храм идёт на поклон,
чтоб уснуть под защитою
чудотворных икон.

Но не дремлют отдельные
мертвецов позвонки,
заведенья питейные,
казино и шинки,

синим светом подсвеченный
тот, чьё имя – Никто,
и проказою меченный
вождь в заморском пальто.

Он танцует «цыганочку»
со страной на горбу,
дразнит мёртвую панночку
в одиноком гробу.

И, не видя противника,
у Софийских ворот
Гоголь в облике схимника
на молитву встаёт.


ВОЛШЕБНАЯ РЫБА
                             Этери Басария

Надев златотканую ризу, сидит безутешная мать
и хочет волшебную рыбу для мёртвого сына поймать.

Вокруг неё – травы и воды, и годы страданий и бед,
а в ней – времена и народы, и праведной совести свет.

В руках она держит корзину, в корзине – иголка и нить…
Я знаю – убитого сына боится она хоронить.

И кто её сына помянет там, где громоздятся гробы?
и как её мальчик восстанет при звуке последней трубы?

Но – чудо! Возможность спасенья душа прозревает на миг,
и чает она воскресенья при чтении совестных книг.

И призрак последней разлуки не манит её, не зовёт,
и к матери плачущей в руки волшебная рыба плывёт.

P.S. Поздравляем Светлану Кекову с вручением Новой Пушкинской премии!

Оксана СТОМИНА, МАРИУПОЛЬ

«Мне бы справиться с этим»

У меня от него...
Он был вроде бы самым обыкновенным.
Одно его выдавало – взгляд.
У меня от него – вино по венам,
А временами – яд.
У меня от него – такое сердцебиение
И такая в груди весна, и...

У меня от него… будет стихотворение.
Нет, он пока не знает.

МОЁ
Без меры глуп и в меру благороден,
Чуть-чуть романтик, где-то циник, я
Вдруг понял: в мире много чьих-то родин,
Но есть одна особая – моя!

Про это не получится словами.
Что есть получше – чистое враньё!
Есть много разных неб над головами,
Но самое высокое – моё!

Мы – там, где мы. И со времён Адама
У каждого – свой омут или брод.
Я – там, где у меня стареет мама
И за народ сражается народ!

Есть много разных мечт, больших и праздных,
Есть много правд, натянутей струны…
Есть много судеб самых-самых разных.
Моя – равна судьбе моей страны!

Когда моя звезда на небосводе
Погаснет и оставит небосвод,
Пусть надо мной напишут что-то вроде:
«Такой-то. Человек и патриот».


НИКАК
Ты меня начинил собой,
как свинцом начиняют плоть.
Отлюбил настояще,
но коротко
и в упор.
Чтоб тебя из меня достать,
нужно сердце моё вспороть.
Впрочем, это я так...
Констатирую.
Не в укор.

Ты занежил меня дотла,
до предела, до дыр в душе,
Оставляя на память
большой по себе
сквозняк.
Вот такие мои дела – рассыпаются,
как драже.
Мне бы справиться с этим!
Да только пока –
никак.

* * *
Я в позапрошлой жизни был, похоже,
Большим, лохматым и ничейным псом,
Рыча на всех заносчивых прохожих
И бегая за каждым колесом.

Наверняка хватал чужих за брюки,
Визжал и громко лаял невпопад.
Я был примерным мужем каждой суки
И никаким отцом своих щенят.

Примерив много разных подворотен,
Я выбрал ту, что здесь, невдалеке.
Кого-то верно ждал на повороте,
Мечтая о коротком поводке.

А не дождавшись, не скулил об этом,
Рычал, бросался в каждый бой, пока…
Пока не стал породистым поэтом,
Мечтающим сорваться с поводка.


* * *
Вот мы и здесь – на последнем для нас рубеже.
Ты выбираешь, куда нам честней из комы.
Я наблюдаю. Прошёл по моей душе,
Так и оставшись неблизким и незнакомым.

Что ж… Провожать не буду. Захлопнешь дверь?
Слышу, как лифт уносит мои надежды.
В области сердца – окалина. Верь – не верь,
Но между «до» и «после» бывает «между».

Боль подступила к горлу – её черёд –
Ни проглотить, ни выплюнуть! Вою. Трушу.
Рвотный рефлекс: проклятьями через рот
Мой организм мою отторгает душу.

Раньше, чем лифт отпустит тебя вовне,
Раньше, чем выйдешь из жизни моей небрежно,
Хлопнется оземь, в агонии и в огне
Брошенная вдогонку шальная нежность.