В своей печали древним песням равный

Даже если цитировать отдельные строки из лучших стихотворений Сергея Наровчатова, то и тогда они займут нема­ло места. Среди самых известных стихов о Великой Отечественной войне, напи­санных поэтами фронтового поколения, стихи Наровчатова, безусловно, отно­сятся к числу наиболее совершенных, хрестоматийных в том смысле, в каком это применительно к вершинным образ­цам русской поэзии на военную тему, – к стихам В. Жуковского «Певец во стане русских воинов», Г. Державина «Сни­гирь», Ф. Глинки «Москва», А. Пушкина «Песнь о вещем Олеге», М. Лермонтова «Бородино» и «Валерик»...

С. Наровчатов в своей поэтике нашёл счастливое сочетание древнерусского рыдающего эпического слога «Слова о полку Игореве», твёрдости и патрио­тизма од Державина с достижениями современного стиха, в котором были живы традиции гумилёвской военной классики, в котором ещё не остыло мощное степное дыхание блоковского цикла «На поле Куликовом»:

Я проходил, скрипя зубами, мимо

Сожжённых сёл, казнённых городов,

По горестной, по русской, по родимой,

Завещанной от дедов и отцов.

Запоминал над деревнями пламя,

И ветер, разносивший жаркий прах,

И девушек, библейскими гвоздями

Распятых на райкомовских дверях.

И вороньё кружилось без боязни,

И коршун рвал добычу на глазах,

И метил все бесчинства и все казни

Паучий извивающийся знак.

В своей печали древним песням равный,

Я сёла, словно летопись, листал

И в каждой бабе видел Ярославну,

Во всех ручьях Непрядву узнавал.

У Наровчатова необыкно­венная биография. Он окончил Московский институт фило­софии, литературы и искус­ства (ИФЛИ), не без основания считавшийся по уровню обра­зования преемником пушкин­ского Лицея. В 1939 году, во время Финской войны, кото­рую Александр Твардовский назвал «незнаменитой», Наров­чатов ушёл добровольцем на фронт. Был ранен, обморозил ноги, попал в госпиталь. «Там мы встретили окончание вой­ны, – напишет он в своих вос­поминаниях, – и возвратились в Москву, потрясённые увиден­ным и пережитым в эти корот­кие и одновременно долгие дни. Но молодость быстро взяла своё, и к началу новой, на этот раз великой, войны мы были опять готовы к испытаниям». В 1941-м Наровчатов вновь добровольно пошёл воевать. Как об этом рас­сказано у него в пронзительно- строгом и нежном стихотворе­нии «Отъезд»:

Проходим перроном, молодые до неприличия,

Утреннюю сводку оживлённо комментируя.

Оружие личное,

Знаки различия,

Ремни непривычные:

Командиры!

Поезд на Брянск. Голубой, как вчерашние

Тосты и речи, прощальные здравицы.

И дождь над вокзалом. И крыши влажные.

И асфальт на перроне.

Всё нам нравится!

Семафор на пути отправленья маячит.

(После поймём – в окруженье прямо!)

А мама задумалась...

– Что ты, мама?

– На вторую войну уходишь, мальчик!

Судьба С. Наровчатова неотделима от судьбы его ровесников. Чувства, пере­живания, описанные в стихах поэта, нетрудно обнаружить и в творчестве его фронтовых товарищей по перу: Александра Межирова, Семёна Гудзенко, Николая Старшинова, Юлии Друниной, Давида Самойло­ва, Михаила Львова, Евгения Винокурова, Марка Соболя, Александра Балина, Михаила Луконина, Бориса Слуцкого, Юрия Левитанского, Николая Панченко, Константина Ван­шенкина и других. Об этой перекличке во многом схо­жих, повторяющихся мыслей и настроений необходимо вспо­мнить особо. Именно сегодня, когда на Западе и, увы, внутри страны идут нападки на нашу Победу, на историю Великой Отечественной войны, на нашу армию и воинов-победителей. Когда по границам некогда большой страны безнаказанно утверждают нацистскую идео­логию, а ветеранов-нацистов одаривают цветами и сносят памятники советским воинам- освободителям. Когда инфор­мационными клеветниками России молодёжи внушает­ся лукавая идеология анти­патриотизма во имя права быть «гражданами мира», а по сути, гражданами оруэллов­ского «скотного двора»... Надо помнить, в чём были истоки гражданской и человеческой зрелости поколения, спасшего мир от фашизма.

Сергей Наровчатов оставил свидетельство о том времени: «Кончалось пионерское дет­ство, начиналась комсомоль­ская юность. Все мы в конце 30-х годов жили ощущением надвигающейся войны, смер­тельной схватки с фашизмом. Оно, это ощущение, вызыва­ло не пассивное ожидание, но активную подготовку к борьбе. В этой внутренней подготов­ке поколения краеугольными были чувства патриотизма, интернационализма...» Поэт приходит к главному выводу, что в его поколении «очень рано начался процесс самосо­знания». Вот в чём урок для нас из исторического прошло­го. «Самосознание» общества есть верный знак самосозна­ния государства. Если хотим уберечь свой дом, свою страну, будущее своих детей, – мы обя­заны вернуть в общество то чув­ство единой с Родиной судьбы, о котором Сергей Наровчатов написал в октябре 1941 года, в самые тяжёлые месяцы и дни грозовых испытаний:

От чёрного дня до светлого дня

Пусть крестит меня испытаньем огня.

Идя через вёрсты глухие,

Тобой буду горд,

Тобой буду твёрд,

Матерь моя Россия!

«А ведь эти стихи, – скажет позднее Наровчатов о поэтах- ровесниках, – писались два­дцатилетними мальчиками. Нет, какие же они были маль­чики, настоящие мужчины – вот кем они были! И стихи писались мужские. Так прямо и спокойно смотреть в глаза своей участи...»

Среди фронтовой классики, несомненно, следует назвать стихотворение Наровчатова «Облака кричат». Что-то есть в нём от страшной мунковской картины «Крик», от написан­ной позже Александром Твар­довским поэмы «Дом у дороги» с известной фотографией Алек­сандра Трифоновича возле обо­жжённого остова разрушенно­го дома, но при этом, кажет­ся, никто не осмеливался (да ещё в самом начале войны) – с такой силой передать почти мистический ужас и отчаяние человека:

По земле позёмкой жаркий чад.

Стонет небо, стон проходит небом!

Облака, как лебеди, кричат

Над сожжённым хлебом.

Хлеб дотла, и всё село дотла.

Горе? Нет... Какое ж это горе...

Полплетня осталось от села,

Полплетня на взгорье.

Облака кричат. Кричат весь день!..

И один под теми облаками

Я трясу, трясу, трясу плетень

Чёрными руками.

Наровчатов был блестяще образованным человеком и до конца жизни оставался, как о нём вспоминают, «выдаю­щимся московским «книжни­ком», иначе говоря – книго­чеем. Глубокий знаток лите­ратуры и истории, он написал несколько исследовательских книг – «Лирика Лермонтова. Заметки поэта», «Необычное литературоведение», «Атлан­тида рядом с тобой», а также ряд по-настоящему классиче­ских рассказов на историче­ские темы, свидетельствующих о том, что у него был недюжин­ный дар прозаика.

У него было художествен­ное и человеческое чутьё на истинный талант. Известно, как поддержал он в начале творческого пути Юрия Кузне­цова, юную Ларису Васильеву. Достаточно сказать, что, весьма скупой на похвалы своих кол­лег, Юрий Кузнецов до конца сохранил благодарное отноше­ние к Наровчатову как к поэту и учителю.

Долгие годы (до самой своей смерти в 1981 году) С. Наровча­тов был главным редактором журнала «Новый мир». Обще­ственная жизнь, работа в Сою­зе писателей, многочасовые сидения в разного рода прези­диумах на бесконечных засе­даниях на какое-то время как бы заслонили романтический образ прежнего прекрасного поэта, словно бы сбывались его собственные слова о грехе благополучия и духовной само­успокоенности:

Много злата получив в дорогу,

Я бесценный разменял металл,

Мало дал я Дьяволу и Богу,

Слишком много Кесарю отдал...

От вина и возраста посеклись русые волосы, выцвело небо в голубых глазах, но это небо навсегда осталось в его поэзии.

В последние годы жизни Наровчатов чувствовал себя недооценённым. Меня порази­ло, что, когда по просьбе жур­нала «Октябрь» я должен был написать рецензию на одну из его, скажем прямо, не лучших книг, он и его жена разыскали мой телефон и звонили, чтобы узнать, когда я, начинающий в ту пору и никому не извест­ный литератор, напишу свою статью.

Он тяжело болел. Помнится, на юбилейном вечере Михаи­ла Лермонтова, за несколько месяцев до кончины, он делал доклад и вынужден был прочи­тать его сидя. Обмороженные в военной юности ноги давали о себе знать. Не помогла и ампу­тация ноги. Подорвала его силы внезапная смерть жены, Гали­ны Николаевны, которая была энергичным и жизнелюбивым его помощником и спутником на протяжении многих лет.

В жаркий и душный июль­ский день среди провожаю­щих поэта в последний путь были его товарищи по лите­ратуре и фронтовой судьбе. Мне запомнились растерян­ные и печальные лица Михаи­ла Львова, Евгения Виноку­рова, Бориса Слуцкого (тоже уже тяжелобольного)... Каза­лись они как-то сразу поста­ревшими, словно вся тяжесть пережитого в один миг нава­лилась им на плечи. Сегодня уже никого из них нет на свете. С годами грустно сжималось сердце, глядя на этих стари­ков, собиравшихся вместе. Новое время обделило их сча­стьем на исходе жизни. И всё же, прислушавшись, быва­ло, к их разговорам, заглянув в их всё ещё молодые глаза, мы понимали, что было у них в судьбе что-то такое, что дела­ет их жизнь прожитой не зря. Как написал об этом в одном из лучших своих стихотворе­ний Сергей Наровчатов:

...Ведь как-никак мы в сорок пятом,

Победа – вот она! Видна!

Выходит срок служить солдатам,

А лишь окончится война,

Тогда – то, главное, случится!..

И мне, мальчишке, невдомёк,

Что ничего не приключится,

Чего б я лучше делать смог.

Что ни главнее, ни важнее

Я не увижу в сотню лет,

Чем эта мокрая траншея,

Чем этот серенький рассвет.