Беседу вёл Александр Савин
У директора Академического театра имени Вахтангова Кирилла Крока многое получается. Приняв театр с одной исторической сценой, он завершил строительство новой, привил к основному дереву Театр имени Рубена Симонова, освоил площадку Арт-кафе и создал филиал во Владикавказе «Дом Вахтангова». Театр поддерживает СВО, покупает специальную технику, собирает ежемесячно гуманитарную помощь. Театр выделил более десяти миллионов на нужды фронта, помогает бойцам…
– Хотелось бы услышать вашу, Кирилл Игоревич, оценку состояния дел в театре. Он, как социальное явление, сегодня стал более востребован, чем ранее? Человеку в непростые периоды нужно опереться на что-то вечное, прикоснуться к чему-то тёплому, ощутить опору. Человеку нужно счастье. Где его найти?
– Вот за эти четыре года многое произошло в театре. Но театр не рухнул, театр не перестал выпускать спектакли, из театра не сбежали артисты, мы очень активно работаем и играем в месяц минимум 170 спектаклей в Москве. Каждый месяц ездим на гастроли, выпускаем новых 7–8 спектаклей. По моему предложению – спасибо большое Ольге Борисовне Любимой, что она его поддержала, – к нам назначен молодой главный режиссёр Анатолий Шульев. Он выпустил за эти три года три, мне кажется, очень хороших спектакля. Это и «Амадей», и повести Пушкина тоже на исторической сцене, вот последний пример – «Солнце Ландау». Он умеет очень деликатно работать с артистами. «Солнце Ландау» – наша победа театра. Как и «Амадей». На всех наших сценах, не только на исторической, выходят спектакли. Понимаете, жизнь театра не остановилась, творческая и никакая иная, она стала ещё более интенсивной. Мы стараемся делать спектакли, которые возвышают человека, дают надежду. Мы не занимаемся никакими провокациями на сцене. Мы следуем истинам очень простым: расскажи сюжет, покажи человека на сцене. Поэтому да, работаем, жизнь не остановилась, она идёт дальше. А то, что уже было, и то, что случилось, это уже история. История не только Театра Вахтангова, а история театра общероссийского.
– Театр продолжает искать счастье. Мне довелось видеть развитие театра на длительный период. Как постепенно входила новая сцена и завоёвывала пространство и зрителей. И в конечном итоге стала неотъемлемой частью театра. Потом присоединился Театр Рубена Симонова: две сцены по 120 зрителей. Арт-фойе. Теперь всё это единый театр, многоликий, ищущий счастье.
– Осенью следующего года будем отмечать десятилетие новой сцены. Симоновской сцене – шесть лет. Арт-кафе, которое мы открывали семь лет назад, тоже никто не понимал, зачем это, кто будет туда выстраиваться. Вот я специально сейчас перед глазами держу репертуар, услышьте цифры: Арт-кафе – 35 спектаклей в мае, есть и детский репертуар, и творческие вечера, и специально поставленные музыкальные программы…
– Когда вы брали Симоновскую сцену с её худой репутацией, был уверен, что вы её сможете преобразовать, но не думал, что она станет столь притягательной.
– Да не было у Театра имени Рубена Симонова никакой репутации.
– То есть получается, что Театр Вахтангова за несколько лет смог вывести на свой уровень две дополнительные сцены?
– Да, все они очень активно работают, заняты каждый день. Поэтому и говорю, что мы играем 170 спектаклей в месяц. Честно скажу, не знаю больше ни одного российского театра, который может предъявить похожие цифры. Приведу цифры предыдущего месяца, подчас они лучше слов. Как говорил Олег Павлович Табаков, с цифрой не поспоришь. Основная сцена – 26 спектаклей, новая сцена – 31, Симоновская – 31, Арт-кафе – 35, студия – 15, филиал во Владикавказе – 23, гастроли – 14.
– Состав актёрский увеличился?
– У нас сейчас 116 артистов в труппе. Она очень серьёзно омолодилась, как раз то актёрское поколение, вот оно сегодня тянет серьёзную часть репертуара.
– Проблема мало занятых, пожилых актёров, о которой мы с вами ранее говорили, осталась?
– Все, кто хочет работать, все получают работу. Другое дело, есть понятие возраста, здоровья, возможности, попадания на роль, попадания в видение режиссёра. Но для этого мы и выпускаем такое количество спектаклей. Вот, например, на следующий театральный сезон мы планируем три очень густонаселённые работы, чтобы максимально охватить всех.
– А если спектакль не сложился?
– Снимаем с репертуара.
– Сколько вам надо времени и показов, чтобы понять, что спектакль не сложился и его невозможно исправить?
– Обычно первые 4–5 показов дают чёткую картину, как будет этот спектакль жить дальше. Зритель идёт в театры, но, конечно, есть спектакли, и я всегда это говорил и буду говорить: есть спектакли на десятилетия, есть те, которые живут в репертуаре 3–4 года, есть и те, что рассчитаны на два года. Хочу сказать о том, что театр не может всё время выдавать стопроцентно долгоиграющие спектакли. Не может. Но если за год из восьми премьер 2–3 останутся в репертуаре надолго – и десятилетия, – это победа театра.
– Сколько сейчас режиссёров, которые с той или иной регулярностью работают с театром?
– Мы сначала предлагаем режиссёру, любому, попробовать себя, например, в малой форме или на Симоновских сценах, на новой сцене. Смотрим, как он работает с коллективом и театром. Успешно, интересно – продолжаем. Приглашаем опять, даём кому-то попробовать на исторической сцене. Не у всех получается. Поэтому сегодня 6–7 режиссёров, те, кто, что называется, уже не по первому кругу ходит с нами по территории Вахтанговского театра. Конечно, привлекаем и совершенно новые имена, новых молодых режиссёров. Вообще, я глубоко убеждён, что театр в плане творчества – дело молодых, потому что та энергия, которая нужна в театре, особенно в творческой, в постановочной работе, есть только у них. Тяжело генерировать художественную идею, когда у тебя энергетический потенциал исчерпан. Сейчас в российском театре есть много талантливых молодых людей, есть среднее поколение. И совершенно нет мастеров. Вот главная задача сейчас всего российского театра – взрастить следующее режиссёрское поколение. Для этого нужно давать ставить молодым. Не просто где-то в подвальчиках, в классах, а давать им возможность реализовывать себя и на больших пространствах, в больших крупных театрах. Потому что без этого мы не взрастим новую режиссёрскую плеяду, будущих лидеров театрального процесса, а мы должны это сделать.
– Вы можете с полной уверенностью для себя сказать, что театр сейчас работает абсолютно устойчиво? Пусть он уже не такой, какой был, он стал другим, но он в том же статусе одного из мировых лидеров драматических театров?
– Думаю, что Вахтанговский возникшие проблемы уже пережил, то, что было до этого, – уже часть театральной истории.
Благодаря труппе, очень мощной, которая сегодня насчитывает минимум пять актёрских поколений, мы продолжаем развиваться. Самое страшное в театре – стагнация. Артисты и спектакли имеют свойство стареть. Мы все с каждым годом становимся тяжелее и старше. Вот поэтому-то нам надо так взяться всем за руки, а труппе особенно, и сделать всё возможное, чтобы театр двигался вперёд, чтобы выходили спектакли. Да, мы не избежим провалов, недоразумений, неудач. Потому что не ошибается только тот, кто не работает. Тот, кто сидит дома на диване, без конца всё критикует, вот он никогда не ошибается, потому что он ничего не делает. А мы будем делать много. Слава богу, я был услышан коллективом, который мне поверил. Результаты, наверное, ещё рано подводить, но ровно через год будет пять лет совершенно другой театральной конструкции, которая сейчас есть, и можно будет подвести итоги. Тут будут и актуальные цифры, результаты нашей работы. Но от нас не отвернулась публика, к нам практически невозможно достать билеты. В первый день продаж за несколько минут заканчиваются билеты на спектакли, которые идут на малых сценах. А в течение двух-трёх дней и на историческую сцену на 1155 мест!
– Я могу сказать: вы продюсер.
– Знаете, это очень спорный вопрос, он глубокий. Я убеждён, что театр прежде всего – это художественная идея. Он не может заниматься идеологией, но в театре должна быть идея. Художественную идею может выработать только создатель художественного спектакля. А вот я вижу всё-таки свою роль директора в поддержке художественного лидера, человека, который может произвести художественный продукт. А рядом, плечо к плечу, – директор, продюсер, который его любит, ценит, помогает ему создать этот художественный продукт. Я не верю, что в российских реалиях на просторах нашей огромной страны может быть продюсерский театр. Не верю.
– Никогда не понимал директоров, которые говорили: «Мы здесь, чтобы зал был в порядке, туалеты работали, реклама шла. Всё остальное – не наше дело». Такие люди театр не любят, не знают и не могут им управлять. Директор всегда должен быть немного режиссёром. Вы именно это сейчас объяснили.
– Если есть понимание, взаимоуважение, мы слышим друг друга, тогда появляется художественный продукт. Знаете, один театральный критик – я случайно включил телеканал «Культура» – сказал гениальную вещь про один театр. Что руководитель этого театра каждый день, когда просыпается, должен помнить, как называется его театр. Вот это, мне кажется, очень важно. Художественная идея должна быть в театре, её не может не быть. Она должна быть высокая, гуманистическая, человеческая, философская какая-то, ментальная, но она должна присутствовать. Должен быть вкус на сцене, должно быть понимание чистоты на сцене. Вот что в театре должно быть. Когда я прихожу в некоторые театры, вижу, что то, что происходит на сцене, скучно, неинтересно, – пусть. Но когда при этом отсутствует элементарный вкус, это меня всегда убивает. А уж если я вижу, извините, ободранные стены, грязные полы, чёрный паркет в фойе, раздолбанные туалеты, неаккуратность, неопрятность, меня это так бесит, что я иногда срываюсь, начинаю писать в соцсетях. Потом на меня обижаются так называемые мои коллеги, хотя, если они в таком состоянии держат свой театр, я им не коллега.
– Что надо сделать для того, чтобы у нас появились продюсеры?
– Любить своё дело, любить свой театр.
– Этого недостаточно.
– Нет, этого волне достаточно. Если ты будешь своё дело любить больше денег, больше своего дома или своей дачи, этого будет вполне достаточно. Вот почему-то сегодня очень многие рассматривают театр как место своего личного обогащения. Никогда не мог этого понять. Ты хочешь обогащаться? Организуй свою антрепризу, своё дело. Масса примеров этих антрепренёров. Великая. Катаются по стране, зарабатывают деньги. Если человек зарабатывает – к нему нет вопросов. Но когда, понимаете, директор театра, который заботится об этом доме, о его артистах, о персонале, начинает думать только о себе, как набить карман… Зачем ты, во-первых, рискуешь? Против тебя могут в любой момент возбудить уголовное дело, если ты занимаешься такими вещами. Ну организуй свою антрепризу и делай это. Это не так хлопотно, не так ответственно, как государственный театр. Вот зачем? Я понимаю, в глубокие советские времена этого делать было нельзя. Сейчас же – пожалуйста.
– Вы считаете, что авторские театры более востребованы, чем репертуарные?
– Нет. Я вообще считаю, что авторский театр очень опасен для репертуарного театра. Объясню. Что такое авторский театр? Когда в этом доме на этой сцене ставит один и тот же режиссёр. И пока он жив и, что называется, в нём есть силы, пока у него есть энергия, в этом театре всё хорошо. Но как только его силы начинают сдавать, здоровье начинает ухудшаться, театр превращается в заложники этого мастера, которому мы всем обязаны. И таких примеров в театральной истории видим много. Считаю, что государственный театр не может быть авторским. Дай бог здоровья Додину, Розовскому. Могу несколько фамилий назвать, но я просто закрываю глаза и боюсь даже себе представить, что с этими великими людьми что-то случится. И что театры эти будут делать? Ведь они перестанут существовать в тот же день, когда появится некролог. А мы все люди, мы все смертны. Поэтому театр не может развиваться исключительно только как авторский. Это опасная вещь. То есть все, кто в нём служит, должны прекрасно понимать, что авторский театр живет максимум 10–15 лет. А что делать потом?
– Бывают исключения: Борис Эйфман создал академию танца, в которой сейчас работают его люди, которые знают его театр. Это не значит, что они будут ставить только его постановки, потому что сейчас ещё и стационарный театр достраивают. Но он продвинул балет очень далеко вперёд. Он внёс в него много таких современных новаций, которые сейчас определяют уже движение балета дальше. И вот его авторский театр в таком раскладе будет жить.
– Знаете, когда был жив Марк Анатольевич Захаров, мне тоже казалось, даже в последние годы, что с «Ленкомом» всё будет хорошо. И вот сейчас наблюдаем, какие драматические времена он переживает… Мягко так скажу.
– «Ленком» жив?
– Думаю, выживает.