Владимир Блинов: монастырская роща

Блинов Владимир Александрович – писатель, архитектор родился 23 февраля 1938 года в Свердловске. Работал в Уральской государственной архитектурно-художественной академии. Член Союза архитекторов России и Союза писателей России. Председатель правления Екатеринбургского отделения Союза писателей России, 2000-2003.

Основные произведения.

Книги прозы: «Хлебная карточка» – 1986; «Недорисованный портрет» – 1991; «Монастырская роща: избранная проза» – 2003; «Посошок на дорогу: записки, эссе, воспоминания» – 2008; «Избранное» – 2008.

Повести: «Любовь и маета Артамона Тагильского», «Чёрный чугунок, картошка в мундире», «В синем небе красный парашют», «Вождь и Красотка», «Последняя сказка для Алёнушки», «Немелков», «Никонов», «Степан Эрьзя. Автограф в камне».

Роман: «Роман без названия» – 2009.

Книги стихов: «Отцовское вино: стихотворения, поэма» – 1999; «Грустный гранёный весёлый стакан» – 2018.

– Владимир Александрович, какую страну или город вы считаете лучшим местом для литературного творчества?

– Буду не оригинален, в первую очередь – это родной Екатеринбург и дача в Кашино. Если говорить о других городах, то – Москва, не Москва вообще, а Дом творчества в Переделкино, куда я ездил в течение 16 лет; там у меня была даже своя, постоянная комната, в которой на день рождения собиралось множество друзей.

– Назовите несколько имён писателей, с которыми вы встречались в Переделкино?

– Виртуозный художник стиха Тимур Зульфикаров, мастер верлибра Вячеслав Куприянов, драматург Михаил Рощин, неистощимый оптимист-патриот Надежда Мирошниченко из Сыктывкара, пермяк Юра Беликов, Валентин Распутин. Кроме нас, живших в Доме творчества по путёвкам Литфонда, происходили содержательные встречи с писателями, постоянно проживающими рядом, в дачных домиках писательского посёлка. Они навещали нас, мы у них гостевали... Юрий Кублановский, Толя Ким, Владимир Личутин, Владимир Костров, семейная пара Лукониных – Сергей и Елена, Игорь Петрович Золотусский, философ Геогрий Гачёв и ещё, ещё...

– Назовите своих единомышленников и учителей в ряду современных российских писателей?

– Дружу с Анатолием Кимом. Мне нравятся его необычные рассказы. В 1980-е годы меня увлекла поздняя проза Валентина Катаева, его «мовизм». Виктор Конецкий, например, писал такую свободную прозу. Говорят, традиционный психологический роман умер. Нет, он существует, но меня более привлекает нелинейная проза, которая может содержать и воспоминания и лирические отступления.

– Лучший момент в вашей литературной карьере?

– Выход каждой книжки приносит радость. Вот книга «Автограф в камне» о скульпторе Степане Эрьзе. Перед вами – обновлённое третье издание с хорошими иллюстрациями. После Гражданской войны знаменитый скульптор работал на Урале, можно сказать пахал. Создал 22 работы, в том числе пять монументов на Главном проспекте в Екатеринбурге.

– Худшее из того, что вы испытали в период литературной работы?

– Наверное, не только для меня, но и для многих из поколения, энергично входившего в литературу в 60-е годы, это разгон Литературного клуба имени Михаила Пилипенко в 1969 году. Акцию (не люблю этого слова, но здесь оно к месту) совершили партийные и руководящие органы Свердловского писательского Союза. Что послужило причиной? Мы много думали над этим.

Была живая жизнь и творчески насыщенные заседания Клуба. Активные публикации в газетах стихов лирической и социальной направленности. Конкурсы, например, выборы «Короля поэтов». Выступления на творческих вечерах без согласования текстов с руководством Союза? Караул! Росла популярность новых талантов... В результате, у кого-то зависть, желание избавиться от конкурентов и лишних ртов, в случае приёма новичков в Союз, потому что планы издательств утверждались Обкомом КПСС и были регламентированы.

И ещё – идеологический испуг. На заседаниях Клуба возникали разговоры не только вокруг разбираемых авторских рукописей, но и по вопросам совершенствования общественного устройства государства, чувствовались ещё отголоски «оттепели». Клуб превращался в собрание вольномыслящих молодых литераторов. На СПЕЦИАЛЬНОМ заседании Правления СП было принято решение о роспуске и закрытии Клуба. Более того – запрещалось, вообще, собираться где-либо по собственной инициативе.

Это было ударом по способным молодым авторам, по новой литературе. Кто-то ушёл в другие сферы, кто-то запил, несколько человек подались в Северную Сибирь. Позднее, не менее десяти человек всё же были приняты в творческий Союз...

– Когда, в какой момент вы почувствовали и осознали, что стали писателем, прозаиком?

– Писателем я себя почувствовал, когда написал рассказы, связанные с моим военным и послевоенным детством. В то время я числился в активе Союза писателей, был стихотворцем, выступал на поэтических концертах, выезжал на творческие встречи с читателями от общества «Знание» и Бюро пропаганды литературы. Молодых поэтов пестовал и поддерживал Борис Марьев. Николай Никонов одобрил мои рассказы. Они были опубликованы в книге «Хлебная карточка» в 1978 году. Принёс книгу домой, показал маме. Она, зная лишь, что я заядлый книгочей, спросила: «Володя, так ты писатель что ли?» Я улыбнулся: «Вот... книжка вышла».

– Как вы совмещаете семейную жизнь, общественные обязанности и литературную работу?

– Таня, жена, утверждает, что самое главное в жизни – любовь. Ну, это не она придумала, а Господь. А для меня самое главное – это творчество. Она говорит, что я такой-сякой, эгоистичный. А я отвечаю, что любовь – это тоже творчество. Общественную работу, если ты ещё и руководитель организации, сочетать с активной творческой работой бывает непросто. Случаются и конфликты.

Моя другая стезя, служба в институте, градостроительство, преподавание, наука... Как без этой материальной составляющей? На что-то надо жить, получать достойную зарплату, устраивать семейный быт. Я любил студентов, с увлечением окунался в научный градостроительный поиск, был проректором.

Написал первый в России учебник по градостроительной экологии... Но, честно скажу, если чем-то серьёзно заниматься, то лучше, когда преданно отдаёшься одному, главному, делу.

Ко мне приходил советоваться Володя Хотиненко (ныне известный кинорежиссёр), когда учился в Архитектурном институте. Я был в курсе его творческих увлечений, но настраивал на завершение обучения в институте. Он так и сделал. Потом – молодой Александр Пантыкин, ныне председатель Союза композиторов. Его папа занимался режиссурой, хотя по образованию был инженером. Саша уже в институте писал музыку. Он спрашивал:

– Меня в консерваторию зовут, заканчивать УПИ или бросить?

Я ему:

– Конечно, надо заканчивать, диплом не помешает.

Пантыкин и Хотиненко стали в последствие фанатично заниматься своим творчеством. Они добились успеха! Думаю, и мне следовало бы посвятить себя писательству целиком и полностью. Сочетать службу (от и до) с творческой деятельностью невозможно, но... Здесь уместно вспомнить современного японского поэта Миа Сюдззи, приведу его танку в своём вольном переводе:

– В XIX веке писали дворяне, люди обеспеченные. Оттого и литература была золотая. А сейчас медная да железная, созданная людьми экономически несвободными?

– Конечно, литература XIX века была дворянской. В Париже Булата Окуджаву спросили: «В каком бы веке он хотел жить?» Он ответил, что хорошо бы иметь маленькую усадьбу и быть обеспеченным человеком, как Иван Тургенев. Окуджаву начали клеймить в печати: советский поэт мечтает стать барином! В Секретариате Союза писателей предлагали вкатить ему выговор и даже исключить. И только писатели-фронтовики спасли Булата Шалвовича как ветерана войны, сработало окопное братство. Такое было.

В наши дни, например, Георгий Владимов в романе «Три минуты молчания» описал быт рыболовецкого судна. Он деньги зарабатывал на баркасе среди бичей в жутких условиях! Могучую вещь написал. Как говорят, жизнь подкидывает, жизнь многообразна, записывай, и рассказы будут получаться. Но не всё так просто.

Писатель – это художник, сочинитель. Жизнь даёт богатый материал, и литература – отражение жизни, но искусство – это не сама жизнь. Чтобы жизнь превратить в искусство, надо придать ей художественную форму. В изящной словесности – это портреты, пейзажи, метафоры, диалоги, музыка и ритм слов, верная интонация, авторская стилистика.

– Хорошо, обратимся к Союзу писателей России и его жизни в Екатеринбурге. Среди писателей-земляков у вас есть друзья-товарищи?

– Отношения начали складываться в период, когда существовал литературный клуб имени Михаила Пилипенко. В основном, там были поэты и немного прозаиков. Позже появились члены Союза. Я дружил с этим кругом литераторов. Юра Лобанцев, Яша Андреев, Андрей Комлев, Альфред Гольд, Гера Иванов, Люба Ладейщикова.

Согласитесь, понятие ДРУГ очень ответственное. Дружеские, товарищеские отношения – одно, а друг... Это особая тема. Могу адресовать читателя к замечательному эссе о дружбе Мишеля Монтеня в его книге «Опыты». Наверное, современники без обиды подтвердят, что самыми-самыми моими друзьями были Володя Дагуров и Гера Дробиз, с которым я сошёлся ещё в студенчестве, в газете «БОКС» УПИ.

В Доме писателя мы интересно и плодотворно общаемся с Арсеном Титовым, Александром Керданом, Вадимом Осиповым. С Майей Никулиной перезваниваемся, поддерживаем друг друга. Мы дети войны, поэтому у нас особые отношения. Ну и, конечно, тепло вспоминаю Венедикта Тимофеевича Станцева, Юрия Абрамовича Левина... Хотел сказать, хорошие ребята были, но они для нас были большими авторитетами, фронтовиками, сохранившими тепло души, яркие порывы и сильные желания.

Среди более молодых писателей – назову поэта редкого, большого таланта, близкого мне по духу Юру Казарина. Всегда жду новой встречи с другом-писателем-тагильчанином Борисом Телковым.

– Что представлял собой Екатеринбургский Союз писателей, когда вы им руководили?

– Я руководил Союзом с 1999 года по 2004 год. Для меня это было время очень непростым, потому что я дружил с Николаем Григорьевичем Никоновым, а он в последние годы стал очень консервативным. Мероприятия, которые хотели проводить молодые, он тормозил. Говорил: «А это зачем?» У Никонова мнительность была. Он говорил: «Больше 35 человек не надо принимать». При нём у нас численность была 33 писателя. К нему Арсен Титов приходил, хотел вступать в Союз. А Никонов ему: «Чего, ты кто такой?» Сесть не предложил, не выслушал.

И тогда на общем собрании меня избрали председателем.

Грех на мне остался. Он много для меня сделал, а получалось, я ему дорогу перешёл. Начал работать. Александр Кердан был моим заместителем. Мы активизировали работу по приёму молодых. Были живы ещё фронтовики. Выпивали вместе, ходили в гости друг к другу на дни рождения и юбилеи. Атмосфера в Союзе была тёплая и дружеская.

– Почему вы оставили должность председателя Екатеринбургского отделения Союза писателей?

– Мы долго и настойчиво ходили с Арсеном Титовым по властным структурам, добиваясь, чтоб нам, писателям, передали в распоряжение весь Дом на улице Пушкинской, 12, как это произошло в 1934 году. Добились. А как его содержать? Тяжело было, ночью просыпаюсь, мнится – в Доме писателя крыша протекает. За электричество не уплачено! Когда горячую воду включат? Неизвестно.

У Юры Казарина был школьный приятель Юрий Пятилов. Он разбирался в хозяйственных вопросах. Казарин сказал мне, давай я буду заместителем по творческим вопросам, а Путилов пусть хозяйственные дела тянет. Посмотрел, они вдвоём активнее меня работают. Сказал Казарину: «Юра, бери дела в свои руки и всё!» Потом Казарин что-то часто начал болеть. Его Андрей Расторгуев сменил года на два. Далее, пришёл Евгений Касимов. В 2020 году избрали на должность председателя Бориса Долинго.

В параллельном Союзе российских писателей, СРП уже более пятнадцати лет председательствует Арсен Титов. Они тихо живут, занимают одну комнату. Все хозяйственные заботы легли на нас: Дом формально записан, на нашу организацию, на СПР.

– Можно ли считать произведения русскоязычных писателей-инородцев русской литературой или её стоит классифицировать в зависимости от национального самоопределения автора?

– Вопрос и сложный, и простой. Я с уважением отношусь к самобытным произведениям нерусских авторов. Чингиз Айтматов, Василь Быков, Олжас Сулейменов, многие грузинские писатели, Чабуа Амирежиби и другие. Раз они считают себя людьми иной национальности, то пусть, это их право. Украинский писатель пусть будет украинским, но если он внёс значительный вклад в русскую литературу, то это надо приветствовать. Сейчас многие пишут на русском языке, переводят произведения на титульный язык и печатают их в авторском переводе. Я назвал только часть писателей из союзных республик, которые писали на русском языке. Они внесли значительный вклад в русскую литературу. Через толстые журналы эти авторы получали международную известность. Сейчас, например, очень страдают армянские прозаики и поэты. Они печатались в России, их узнавали в Японии и где угодно.

Анатолий Ким по происхождению кореец, родился в Казахстане, пишет на русском прекрасную прозу. Его печатают в Южной Корее. Они его называют – наш корейский писатель. Хотя я не уверен, знает ли он корейский язык? Он – русский писатель. Россия принимает всё хорошее.

– Существует литературная цепочка: писатель-книга-читатель. Какое звено в настоящее время самое слабое?

– Если книги нет, то читателей нет и писателей нет. Главное – книга. А самое слабое звено. Я сейчас читаю «Несвоевременные мысли» Максима Горького. В 1918 году он пишет, что все говорят кругом – отечество в опасности, а надо кричать – граждане, культура в опасности! Отвечая на ваш вопрос, я могу повторить: «Культура в опасности!»

Должно быть государственное издательство художественной литературы в Москве и его филиалы в каждом регионе. Может быть, это утопия, но я обязан об этом говорить. Читатель ещё жив, и он ожидает хорошую литературу. В государстве экономика и культура взаимосвязанные части. Культура является опорой национальной экономики.

– Вы можете назвать самого привлекательного для молодёжи героя классической русской литературы?

– В Переделкино было дело. Я спросил знаменитого историка литературы и критика Игоря Петровича Золотусского:

– Кого он считает самым положительным персонажем в русской литературе?

Он сказал:

– Конечно, это князь Мышкин.

Я ему:

– Вы помните себя школьником, молодым человеком?! Кто из литературных героев вам лично ближе. На кого бы вы хотели походить в молодости? – Он задумался, замолчал.

Я говорю ему:

– Григорий Печорин?

– Да, точно, Печорин, – подхватил Игорь Петрович.

Хотя принято считать, что Печорин не положительный персонаж, но он покоряет женщин, успешно стреляется на дуэли, поэтому, если речь о том, на кого быть похожим, то герой может быть не обязательно идеальным.

– Вам снятся сны? Точнее не так, литература вам снится, преследует по ночам?

– Однажды мне приснился сон. К нам в город приехал Лев Николаевич Толстой. Я тогда был председателем Союза писателей. Во сне понимаю, что нахожусь в Доме писателя и в тоже время вижу Толстого, его бороду в телефонной будке. Он в толстовке, подпоясанный, держит в руке трубку. Завязался разговор.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, здравствуйте.

– Это Союз писателей.

– Да, я слышал, что у вас есть Союзы…

– Лев Николаевич, приходите к нам. Все знают, что вы в городе, но невозможно, невозможно, побывать в городе и не встретиться с писателями.

– Да, вы знаете… я, что буду… зачем я вам нужен?

– А как же, вы научите нас: как надо писать, расскажите, что такое художественный образ, как надо делать финалы романов.

– Чему мне вас учить и зачем? Пишете Вы хорошо, но всё не о том, – и повесил трубку.

Главный вопрос: о чем писать?

– У вас есть единая, как говорят, сквозная тема, которая объединяет все произведения?

– Есть несколько тем, объединяющих произведения в циклы. Поскольку мои детские воспоминания легли в основу книги «Хлебная карточка», то я периодически возвращаюсь к этой теме. Есть цикл стихотворений связанных с фронтовиками и воспоминаниями о военном детстве. Есть тема противоречивых 1950-х и последующей оттепели, это книга «Немелков».

В 1956 году Артур Немелков выступил на комсомольской конференции в УПИ с требованием свободы слова, печати и митингов. На конференции присутствовали иностранцы. Это был гражданский подвиг. Я его потом нашёл и написал книгу «Немелков».

– С кем из своих героев повестей и рассказов вы себя более отождествляете?

– Вот, Артур Немелков! Он был исключён из УПИ, служил в армии, жил в Челябинске. Сотни студентов, его сторонников были исключены из УПИ. Гулял термин «немелковщина». Это герой. Герои моего времени: Евгений Евтушенко, Александр Солженицын и Артур Немелков.

С Артуром я познакомился много позже, но если говорить откровенно, отождествить себя с Артуром я не могу. На всю страну он прозвучал в 1956-м году, а в 1958-м я поступил в УПИ, там его все помнили и знали. В своей книге о Немелкове я откровенно пишу, что если бы в 1956 году, во время его выступления, я был бы в зале, то не уверен, что принял бы участие в прениях и выступил бы в его поддержку? Я не знаю. Может быть, аплодировал, и эмоциональный порыв захватил меня, и я оказался бы в рядах его сторонников.

Анализирую себя того и сейчас, сравниваю. Мама меня воспитывала, раз. Это УПИ, два. Меня бы выгнали, три. К тому, чтобы разрушить свою жизнь, я был не готов. Я Артуру откровенно сказал, что не знаю, мог бы тогда встать рядом или нет. Несомненно, Немелков и человек, и персонаж книги – личность героическая.

– В какой мере выступление на конференции Немелкова было подготовленной акцией? Это его личная самодеятельность или провокация, как эпизод политической борьбы внутри партии?

– Обстановку того времени я изучал по воспоминаниям участников, архивам и материалам институтской многотиражки. Лично с Немелковым познакомился много позже. Он собрал и сохранил газетные вырезки. В том то и дело, что он с детства был критически настроен ко всяким штукам. Я пытался разобраться в мотивах его поступка. Во время войны отец работал на железной дороге в Челябинске начальником гаража. И когда из Москвы на Челябинский тракторный завод приехал заместитель директора, то три семьи переселили в комнатушки, чтобы обеспечить начальника жильём. От родителей он об этом знал, и воспринимал как проявление ужаса и вопиющей несправедливости.

Его выступление состоялось вскоре после XX антисталинского съезда КПСС, информация дошла до Хрущёва. Артур заявил, что комсомольцы должны принимать самостоятельные решения. Надо поощрять и поддерживать инициативу. А сейчас, «главный попугай каркает в Кремле, а маленькие попугайчики повторяют в райкомах». Я архивы поднял, конечно, такие слова ему не могли простить. Немелков был секретарём по идеологии физико-технического факультета. Его хотели в то время в сумасшедший дом определить.

Немелков, по моему мнению, был человеком похожим на лейтенанта Шмидта, который в 1905 году заявил, что командование флотом берёт на себя. Артур понимал меру ответственности за свой поступок. Его обвиняли в антисоветизме. Он думал, что посадят, но обошлось.

– Вы пишете сразу начисто или добиваетесь совершенства путём многократного редактирования?

– Стихи я писал и переписывал, вычёркивал слова, таскал листочки с собой, откладывал их. У нас поэт Женя Изварина сказала, что где-то в издании увидела черновики Пушкина и расстроилась.

– Лучше бы я их не видела, – сказала она.

Я спросил:

– А что?

– Так всё исправлено у него. Я-то думала, он легко писал, парил над листом, а у него исправлено, надписано, потом он возвращается к строчке…

– Это работа, это работа…

А прозу я делаю так: сразу пишу на компьютере, делаю распечатку и уже распечатанный текст правлю на листах. Это хороший метод, потому что страница на бумаге выглядит иначе, чем на экране.

Во времена моей юности, была легенда, что у Константина Симонова есть особый диктофон. Он говорит, а диктофон сразу распечатывает прозу. Сейчас такие аппараты есть, но шутка такая про секретарш была. Софья Андреевна Толстая? Сколько она переписала черновиков Льва Николаевича!?

– Можно ли научить писать прозу любого грамотного человека?

– Этот вопрос ставится в Литературном институте. Можно ли подготовить писателя? Необходимы два компонента, они должны сойтись. Это природная одарённость, можно сказать Господом данная. Меня удивляют и восхищают музыканты, садятся к фортепьяно и возникает музыка. Я попросил свою знакомую нарисовать кошку, в моём представлении – простое дело. Она говорит: нет, не могу, не получается. И действительно, рисунок выходит ужасный, на сову похожий. Поэтому литературная одарённость у писателя должна быть, это природная основа.

А второе, воспитание вкуса, чтение хороших авторов, общение в литературной среде, в литературных кружках и обществах. Это развитие в себе литературных способностей. От наставника в литературе многое зависит. Сам не раз ошибался, критиковал молодого паренька, а он года через три начинал писать уверенно и профессионально. Если в человеке заложено изначально, и он начинает культурно развиваться, есть желание освоить литературное ремесло, то ему нужен наставник.

Редакторов совсем не стало. Книги выходят в авторской редакции и это очень плохо. Есть среди нас талантливые писатели, но они не могут существовать без талантливых читателей. Автору необходим редактор, талантливый читатель.

– В магазинах на прилавках много книг, их покупают и читают, но это в основном зарубежная переводная литература. Люди читают переводы. Это влияет на развитие русского языка?

– Если зарубежная книга популярна, раскручена рекламой, её издают и распространяют у нас в магазинах. Это выгодно, а наши писатели и книги где? Поэта Юрия Казарина знают и в Москве, но кто будет распространять и рекламировать его «Избранное»? Отсутствие планирования и достаточного финансирования в значительной мере способствует упадку читательского интереса и писательской активности. В какие времена живём, такая и литература.

– Чем документальная проза отличается от художественной, и чем вы заполняете белые пятна истории?

– У меня спор был с нашим писателем Феликсом Вибе. Он написал хорошую книгу о металлурге Владимире Ефимовиче Грум-Гржимайло и говорил мне:

– Ничего нельзя добавлять. Писать надо только на основании документов.

Я же пишу художественную прозу, и поэтому спросил Феликса:

– Была любовь, влюблялся в кого-либо твой Грум?

Он говорит:

– Не знаю, и у меня этого нет в книге.

Я настаиваю:

– Он у тебя показан молодым человеком, у него же был роман, он из студентов вышел?

– Да, я нашёл у него два билета, он в театр ходил с какой-то девушкой.

– Вот и развил бы эту линию, показал читателю живого человека.

– Может, ты и прав, – говорит.

В моих книгах есть и вымыслы, и домыслы, на мой взгляд, не искажающие облик и суть характеров главных героев. Но документы – это документы, я спорю сам с собой. У меня есть повесть «Чёрный чугунок. Картошка в мундире». Это история картошки, картофеля в России. Это не сугубо историческое обозрение. Там есть вставки и новеллы. Известно, что Пётр Первый привёз картофель из Голландии, и я придумал, что клубень попадает какому-то ботанику. Он выращивает растение, наблюдает за ним и пишет письма в Париж знакомому аптекарю, с которым где-то учился, о том, как надо разводить картофель.

Когда вещь была опубликована, то мне стали приходить письма. Из Сельскохозяйственного института написали: «дайте ссылку на письмо и переписку ботаника, который первый открыл…» Я им отвечаю: «какой ботаник?» «Да, у вас в книжке написано…» «Да, я это придумал…» «Я уже материал в диссертацию вставил, дайте ссылку…»

– Что вы думаете о распространении книг через интернет-платформы, виртуальные журналы, авторские блоги и переносу издательской деятельности в Сеть?

– Москва меня удивляет. Издательскую деятельность отнесли к Министерству цифрового развития, правда, в министерстве есть департамент печати и книжной индустрии, последний в списке. Почему этот департамент не в министерстве культуры я не понимаю. Министерство культуры про Интернет нам ничего не говорит. Они говорят денег на издание книг нет. Мы понимаем, что они хотят сказать: бумажные книги никому не нужны.

Что касается новых информационных технологий, то споры о них ведутся давно. Раньше писали карандашами и ручками, сегодня набирают на клавиатуре или вводят текст в цифровой редактор с помощью голосового помощника и искусственного интеллекта. От новых технологий не уйти, спрятаться некуда. Надо с ними жить и приспосабливаться. Спор по существу идёт между хранителями традиций и новаторами, сторонниками новых технологий. Все говорят, что книга должна сохраниться, в ней особенная прелесть чтения. В книгу можно положить ромашку и вернуться к прочитанным страницам. Работа с книгой – особый интеллектуальный процесс.

– Для писателя какая способность более необходима – развитое воображение или способность к фантазии?

– Если я что-то воображаю, то домысливаю и фантазирую одновременно. В книге о скульпторе Степане Эрзе я придумал эпизод, в котором левые художники вывозят его в тачке из мастерских на свалку. На самом деле такой случай был с моим дедом. Разгневанные рабочие в 1905 году вывезли его в тачке с территории завода и «выбросили». Это было большим позором для начальника. Правда, через три дня другая группа рабочих пришла к деду с извинениями за хулиганство, которое случилось на заводе. На коленях стояли и умоляли: «Иван Егорович, прости и возвращайся на завод». Нет, дед не простил, не вернулся и уехал в Екатеринбург. Воображение, воображение, конечно, главное, с него всё начинается.

– Какие темы на ваш взгляд являются табуированными в современной литературе, о чем писать и говорить не принято в интеллигентной среде?

– Кроме редактора, которого сейчас нет, редактор есть в каждом писателе. Одно время появилась «матерная» мода в театре и в литературе. Этим бравировали авторы. Недавно умер Юз Алешковский. На мате построены все его произведения. Без мата – нет Алешковского. Недавно умершего поэта Аркадия Застырца спросили: «Допустимо ли использования ненормативной лексики в стихах?» «Что вы, это недопустимо, представьте, к вам подходит человек и у него на пальце громадный бриллиант!?» – пошутил Аркадий. У Есенина в «Москве кабацкой» мат украшает стихи, «украшает» можно в кавычках, можно без кавычек.

Я с товарищем, по его идее создал книгу «Русский мат. Толковый словарь» и в качестве эксперта выступал на международной конференции с докладом на тему «Причины распространения ненормативной лексики среди интеллигенции». Раз встретил на улице мэра нашего города Евгения Ройзмана. Он член Союза писателей, стихи хорошие пишет. Евгений остановился и говорит:

– Владимир Александрович, я решил больше не материться.

– Хорошо. Ну, что так – вдруг?

– Подумал. Кругом в квартире красивая обстановка, а я брошу на стол грязную тряпку. Это же не хорошо.

– Ну, конечно, плохо, – согласился я и подумал, чего это он мне говорит такое, и вспомнил, у него мой толковый словарь появился.

– Литературный мир – закрытая корпорация, либо – это экономический рынок, регулируемый спросом, то есть, читателями?

– Писательская среда существует несколько автономно, этому содействует Союз писателей, в котором выдают членские билеты. Есть дом писателя. Считается, чем человек зарабатывает, такая у него и профессия, но лишь малое число писателей живут на литературные гонорары. Традиционные писатели не пользуются информационными технологиями продвижения своего имени и книг на рынке. Они не создают группы лоббистов или сообщества по интересам, не пишут письма в поддержку чего-нибудь и не ищут поддержки у того или иного влиятельного лица.

Хотя, помню, у Игоря Сахновского, талантливого поэта и прозаика был литературный агент в Петербурге. Работала она за определённый процент, рекламировала его произведения, ездила в Германию к издателям.

Она умела убеждать людей, говорила:

– Это очень интересно. Прочтите одну страницу!?

Ей возражали:

– А если книга будет не востребована читателями?

– Да, что вы… Какие страшные вещи вы говорите! Издать Игоря Сахновского – великая честь для вас!

– Да-а, ну-у, давайте попробуем.

– Почему не все писатели добиваются публичного признания и порой известные имена тускнеют и гаснут?

– Есть три причины, по которым забывают хороших писателей. Кто-то не сумел вписаться в новую политическую систему, первая причина. В стране нет ни одного государственного издательства художественной литературы, куда можно было бы принести рукопись, вторая причина. В коммерческих издательствах говорят: неси деньги, тогда напечатаем. Даже детских издательств нет. Кто планирует выпуск детской литературы – никто. И третья причина. Я знаю, были у нас талантливые поэты и прозаики, которые спились и уже умерли. Они при жизни не издали ни одной книги и посмертно вряд ли кто-нибудь будет издавать произведения без вести пропавших писателей.

– В чем состоит успех писателя: деньги, слава, признание или есть иные критерии?

– Мерой успеха может быть гонорар, качество жизни, слава, но есть такие писатели, которые никогда ничего не получали. Работают обе стороны одной медали. Николай Никонов, например, когда выпускал «Избранное» или «Весталку», то получал такой гонорар, что два года мог безбедно жить. Никонов не был настолько богат, как Павел Бажов, которого издавали громадными тиражами. У Бажова был – и читательский, и финансовый успех!

В настоящее время гонорары не платят, не платят везде. Говорят, в АСТ, Елена Шубина платит, не всем одинаково и думаю не настолько много, чтобы автор мог считать себя богатым человеком. В финансовом отношении современных писателей успешными трудно признать. Большинство из них живут на зарплату от иной трудовой деятельности, которая мешает творческой работе.

Пример, поэт Юрий Казарин! Он в Москве – известный. Преподаёт в Екатеринбурге в университете, на что и живёт. Молодёжь его знает. Печатался в «Новом мире», но громкой славы, как у Андрея Вознесенского нет. Есть какая-то, относительная. Или, в Москве жил самобытный русский поэт Николай Тряпкин, неизвестный широкой публике и не модный, но настоящий, исключительно талантливый поэт. Я с ним разговаривал, он переживал, говорил: «Володенька, никто меня не знает, не читает…».

– У многих писателей, особенно поэтов, есть любимое время года, своя «Болдинская осень». А у Вас?

– Может быть от того, что я родился в феврале, на Руси его именовали «сечень», «лютый», «бокогрей», люблю нашу русскую зиму. Обожаю зимние и весенние праздники: Рождество, Святки, Новый год, Вербное воскресенье, Святую Пасху.

– Очень снежное, русское стихотворение... Все же вернёмся к началу разговора. Неужели ваша, научная и педагогическая деятельность градостроителя-эколога не давала того удовлетворения, что даёт поэзия?

– Спорю сам с собой: с одной стороны, профессия отнимает драгоценное время, которое могло б идти на создание моих, смеюсь, литературных «нетленок», с другой, – где бы я черпал жизненный материал? И моё военное детство на удалой улице Стеньки Разина, и родной УПИ, и трудовые коллективы в НИИ и АРХе, и общественная работа, и руководство писательской организацией давали впечатления, яркие образы, сюжеты... А сладость научного поиска! В этой работе случалась и зависть, и противостояние, формировался не только художественный вкус, но и гражданская позиция. Возникали конфликты и дружелюбие, мечты и разочарования, любовные встречи и драматические расставания, ночные загулы и раскаяние. Всё – из жизни, всё это важно для творческого работника, для словотворчества, особенно.

Владимир Блинов – Сергей Мартьянов, Екатеринбург.