Нонна Голикова – драматург, театральный критик, автор целого ряда статей, радио- и телепередач о театре, инсценировок и пьес. Её пьеса о Есенине «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…» в постановке Фаины Веригиной в течение многих лет шла на сцене Московского драматического театра им. М.Н. Ермоловой, имела широкий общественный резонанс и была выдвинута на Государственную премию России.
- Нонна Юрьевна, в этом году мы отмечаем 120-летие со дня рождения величайшего русского поэта Сергея Есенина. По статистике популярности в России наряду с Пушкиным он занимает лидирующее положение. Но имя Есенина по большей части обросло мифами, а приписываемый ему алкоголизм стал и вовсе притчей во языцех. Недавно даже наткнулась на огорчившую меня статью, в котором Есенина характеризовали едким словом «алкогений». Скажите, что вы думаете насчет тщательно культивируемого СМИ и телеканалами образа Есенина-дебошира и алкоголика?
- Я писала о Есенине пьесу «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…» как раз в канун его столетия, и уже тогда пресса была переполнена статьями о Есенине и Дункан, об их алкоголизме, об их взаимоотношениях, как они ругались-дрались. Мне же было интересно в этих людях совсем другое. Как выяснилось позже, зрителям было интересно то же, что и мне. Свидетельство тому – беспримерный зрительский успех спектаклей по моей пьесе. Но, вы правы, сейчас процветает эта тенденция – писать о наших великих так, чтобы они запоминались как наркоманы, алкоголики, как маньячки, помешанные на пластических операциях, и ни в коем случае не говорить ни о масштабе их личностей, ни бесценности их творческого существования в этом мире. Есенин был гением! С моей точки зрения совершенно справедливо его ставят в России рядом с Пушкиным – к тому же по зафиксированной статистике это самый переводимый русский поэт в мире. А Айседора Дункан – одна из выдающихся женщин ХХ столетия! Кстати, интересно, однажды, когда я писала, что-то у меня застопорилось, я заметалась по коридору своей квартиры, и вдруг с антресолей, дверцы которых случайно открылись, на меня посыпались журналы начала 20-го века, о существовании которых я даже забыла. Среди них был журнал 1913 года «За семь дней». Когда я наугад его открыла, то увидела статью «Айседора Дункан – албанская святая». Статья с именем Дункан и словом «святая» – никакая не «алко»!
- А почему албанская, если она была американской ирландкой?
- Тогда в Албании шла война, и гибли дети, а Дункан, которая трагически потеряла своих детей, поехала туда и на свои деньги спасла сотни детей. Госпитали, лекарства, врачи в Албании, которая погибала в огне войны – все на ее средства. Албанцы при жизни объявили ее святой, и это меня заинтересовало. Основой сюжета у меня стала любовь Есенина и Айседоры Дункан, но мне было интересно погрузить эти отношения в атмосферу времени, того ужасного времени 20-х годов, времени разрушения России и испытания людей голодом, разрухой и нищетой.
- А почему вы начали писать пьесу? Вам заказал ее какой-то театр или был ещё какой-то побудительный мотив? Ведь, насколько я знаю, это вообще ваш первый опыт в драматургии – и сразу – выдвижение на Госпремию, немыслимый успех, гастроли в Америке. С чего же всё началось?
- Я работала в Театре Ермоловой, в театре Пушкина завлитом и беспрерывно читала пьесы, почти полвека. Должна вам сказать, что плохой фильм быстро забываешь, плохую книгу – отложил и забыл… Но плохой спектакль и плохая пьеса – они тебя внутренне просто уничтожают, и я всегда говорила: «Чтобы я когда-нибудь пополнила ряды тех людей, которые меня пытают – да никогда!» И никогда бы я не взялась за пьесу, если бы не случай.
- Что за случай?
- Это был 1994 год, ко мне подошла актриса Театра Ермоловой (я тогда там работала) Оля Селезнева и сказала: «Знаешь что? Я всю жизнь мечтала сыграть Айседору Дункан, но такой пьесы нет, и ты ее напишешь». Она не сказала «попробуй написать», «может быть, напишешь»… Я отмахнулась, конечно, и забыла. А Оля Селезнева непростая женщина – очень красивая, очень русская актриса. В ней было некое знахарски-колдовское начало, она заговаривала ячмени, грыжи… И когда она сказала «ты ее напишешь», что-то во мне дрогнуло. Но больше всего во мне дрогнуло, когда она сказала, что есть спонсор, который заплатит деньги. Это было время, когда зарплата кончалась за два дня, и повсеместно платить прекратили вообще… Но!... Как только я написала пьесу, тут же исчез спонсор, правда Ольга потом все равно прекрасно сыграла Айседору Дункан. Зато пьеса получила сценическую жизнь, была единственной выдвинутой на Госпремию пьесой за последнюю треть века. Сергей Безруков, исполнитель роли Есенина, получил Госпремию в 22 года и моментально прославился. Когда актеры выходили на поклон, это надо было видеть, что происходило в зале! Но здесь я не могу не вспомнить слова любимого мною Сомерсета Моэма: «Когда говорят, что актеры делают успех спектакля – какое это заблуждение! Это говорит только о том, что актер сумел подняться до авторского замысла». Мне эта мысль нравится!
- А как вы оказались с гастролями в Америке?
- На одном из спектаклей ко мне обратилась дама, которая оказалась продюсером, и именно она – её зовут Лана Гарон – повезла спектакль в Америку. Мы выступали на одной из самых престижных сцен – в Атлантик-Сити. Огромный концертный зал был забит битком. И люди так же, как и в России, кричали, плакали и благодарили.
- Подзаголовок вашей пьесы – «недокументальная история любви и смерти». Получается, в ней была доля художественной условности, даже несмотря на то, что вы работали в архивах?
- Безусловно, не могла не быть. Например, мы знаем, что чувство этих людей возникло сразу, с первой секунды их встречи – вот они друг на друга посмотрели, любовь вспыхнула. Но что в это время будет смотреть зритель? Уставились друг на друга актеры и все? Я знала только, что они встретились на вечеринке у художника Якулова, с которым Есенин очень дружил, и что Айседора была признанным мастером танго. И я написала развернутую ремарку, где Айседора учит Есенина танго. Он неловок, смущается, но наступает момент, где он уверенно начинает вести в танце и побеждает. В этих отношениях, этой любви и этой страсти. И без некоторого вымысла, в минимальных дозах, в историко-биографическом художественном произведении не обойтись, хотя, безусловно, прежде всего, необходимо следовать документу. Я и ещё одну вольность допустила – иногда стихи в моей пьесе возникают не в той хронологии, в какой они были созданы поэтом. Я позволила это потому, что, как мне кажется, любой творец рождается уже со всеми произведениями, которые потом создаст. Это не имеет значения, если он на сцене в свои 20 лет читает стихотворение, которое написано в 30 – он все равно его бы создал, он для того и родился на свет.
- Чем можно объяснить то, что при всех различиях менталитета, всевозможных препятствиях, разнице в возрасте, разных языках, они все равно были вместе?
- Тут одно объяснение – любовь. И подозревать какие-то расчеты… Есенин уже был знаменит, когда они познакомились! Кстати, именно эта женщина, которая не знала русского языка, впервые сказала, что он гений. Что она танцевала? Это же было особое явление в танце, особый стиль. Дункан танцевала не просто музыку, она танцевала сюжеты выдающихся живописцев, она танцевала стихи, она ощущала красоту всей пластикой своего тела… И когда она услышала на незнакомом языке, как Есенин читает стихи, то сказала: «Это гений!». И это после нее стали говорить в России, что Есенин гений.
- А какую функцию в пьесе выполняли стихи поэта?
- Для меня они были репликой, которая возникала исходя из логики драматического действия, вместо реплики в прозе была реплика в стихах. Поэтому актеру было легче читать, эмоционально он был уже подготовлен к осуществлению именно этого стихотворного действия. Логика развития действия, логика поступка, логика чувства персонажа. Какие стихи нужны были по смыслу, те и возникали.
- А первая постановка на сцене…
- Первая постановка на сцене состоялась в Калужском музыкальном театре, режиссер Николай Троицкий, а Есенина играл Сережа Гирин, который теперь артист театра «Современник». Успех был так огромен, что спектаклем заинтересовалась даже московская пресса! Тогда была многостраничная газета «Век», очень популярная, – вот они первые написали о моей пьесе в Калуге. Потом они же написали о премьере по моей пьесе в постановке Фаины Веригиной в Московском театре им. Ермоловой. И затем газета «Век» и Театральный музей им. Бахрушина выдвинули нас на соискание Госпремии России. Видимо, вовремя сказанное слово имеет огромное значение. Зрительская реакция была феноменальной, после трехчасового спектакля держали на овациях актеров по 30-40 минут. Я помню, как однажды зрители после спектакля вместо «Браво!» закричали «Ура!» и бросились к сцене. Мы перепугались до смерти, а это был такой эмоциональный подъем. Ко мне часто подходили зрители и спрашивали: «Вы знаете, который раз мы на вашем спектакле?» Выяснялось, что были зрители, которые были на нем 22 раза, 18, 8, 14!
- Интересная история постановок по вашей пьесе – сначала Калужский музыкальный театр, потом Театр Ермоловой, а затем Театр Геннадия Чихачева…
- Да, Чихачев сам играл Есенина, спектакль шел в его театре почти десять лет. Вот там, кстати, я получила, по-моему, самую высокую оценку. Отмечали 50-й спектакль, и театр меня пригласил... Когда я спустилась со сцены и пошла к своему месту, то мне преградил дорогу мальчишка лет 13-14, беззубый, бритый, весьма рискованного вида и сказал: «Ну, тетка, и крутая же у тебя пьеса!». Вот это была самая большая награда – мне удалось «пробить» даже этот возраст и непривычный для меня круг людей.
- Так и Есенин был национальным, народным поэтом, которого любили люди абсолютно разные. Не могу не затронуть еще одну тему – смерти Есенина, вокруг которой до сих пор столько споров. А как считаете вы: убили или же самоубийство?
- Для меня нет никаких сомнений, конечно, его убили.
- В библиотеке СТД я видела ваш сборник пьес «Жизнь моя, иль ты приснилась мне»…
- Да, в этот сборник, кроме пьесы о Есенине и современной пьесы «Русская пляска», входит ещё и пьеса о Цветаевой «Тоска по Родине». Её подзаголовок – русский триллер. Действительно, судьба Цветаевой непостижимо ужасна, как и многие русские судьбы. А возникла пьеса как-то очень странно. Я совершенно не собиралась больше писать, так как уже поняла, что за писательский труд получить вознаграждение – кровавые усилия и унижения. Но как-то я шла через фойе после спектакля и зрители, как всегда, бросились ко мне с благодарностью, и кто-то подарил мне книгу Кудровой «Гибель Марины Цветаевой». Вы понимаете, ко мне попадает книга о Цветаевой на спектакле о Есенине! А ведь когда Марина уезжала из России, последний, с кем она простилась, был Есенин! А еще у неё есть поэма, в которой она к нему обращается! И я восприняла это как её просьбу – напомнить людям о ней, рассказать о её жизни так, как у меня получилось о её друге и любимом ею поэте...
- А о чем ваша современная пьеса «Русская пляска»?
- Это произведение о людях, которые пережили 90-е годы. Место действия – Москва. Русские ведь пляшут и на свадьбах, и на похоронах, и нельзя понять, это свадьба или тризна – потому такое название. Моя пьеса – пьеса о растерянных, растерявшихся людях. Когда я писала свою «Русскую пляску» на моем столе лежали мои самые любимые пьесы во всем мировом репертуаре – «Вишневый сад» и «Дни Турбиных. Мне хотелось рассказать об утрате, о лишениях, о том, как «вырубают» сейчас.
- Сейчас такие пьесы очень нужны.
- Знаете, когда я начинала писать свою пьесу о Есенине, русского человека на сцене увидеть было невозможно – шли одни переводные пьесы. Персонаж русский мог появиться, особенно на эстраде и на телеэкране, только в качестве алкоголика или убийцы, на сцене были одни Джоны-Майклы и Мэри. А тут – русский! Да еще гений! Да еще и проблемы, которые касались каждого сидящего в зале. Это же было время испытаний, как и время Есенина-Дункан, та же Россия с теми же испытаниями. Поэтому зал не имел никаких ограничений – это был любой возраст и любая социальная принадлежность. Приходили дамы в бриллиантах, учащиеся ПТУ, интеллигенция, студенты, пенсионеры, кто угодно – реакция была одна. Как важно вовремя разговаривать с людьми о том, что их волнует! Я считаю, что отсутствие современного репертуара на сцене театр уничтожает и разрушает великую русскую актерскую психологическую школу. Без конца играть чужую жизнь… Актер никогда не включит на подсознании актерский аппарат так полно, как он включится при переживании своих проблем, общих со зрительным залом, в сценическом разговоре о том, что касается его страны и судьбы ее людей. Недавно услышала хорошую фразу: «Если не говорить о злобе дня, она станет еще злее». А сегодня говорить необходимо. Но сейчас появилось очень много спектаклей без текста. В драматических театрах танцуют, поют, показывают фокусы – делают все, что угодно, кроме произнесения текста. Очевидно, чтобы никто ненароком не проговорился, я думаю.
- Но вернёмся к Есенину. Ведь у вас не только пьеса о нём, но и книга – «Сергей и Айседора».
- Да, я как-то не могла сразу расстаться с моими героями. Я переехала сюда, где я живу, когда писала эту книгу (разговор проходил дома у собеседника – прим.). Буквально через дом – клиника нервных болезней, где последний раз в жизни лежал Есенин. Я знала, что стихи «Клён ты мой опавший» он написал о том клёне, который увидел из окна этой клиники.
- Он написал это стихотворение незадолго до смерти…
- Да, я пошла искать этот клен и нашла. Корпус, в котором лечился Есенин, был уже снесен, а клен остался. Я нашла два старых клена, около одного из них стоит старая толстая береза, которую он обнимает, «как жену чужую», и своей кроной он на дорогу вышел... А из окна моей кухни, повернув голову направо, можно увидеть дом Л.Н. Толстого, внучка которого была последней женой Есенина. Из ее дома он вышел в последний раз, чтобы уехать на вокзал в Ленинград, уехать на смерть. А еще Софья Толстая была дочерью Татьяны Львовны Толстой-Сухотиной, а Сухотины – мои предки. Как все завязано, как все неслучайно! И он бывал в этом доме за моим окном, он лечился здесь, здесь до сих пор шелестит его клен. Когда я сюда переезжала – я ничего этого не знала. В одном я уверена – когда ты точно во что-то попадаешь, то пространство начинает идти тебе на встречу…
Беседовала Екатерина ПИСАРЕВА