Дмитрий Воденников, поэт
Кот будет, разумеется, белым. Он придёт по белому снегу, хотя следующий год совершенно не его. Он же не лошадь, тем более огненная. Он белый кот. Но придёт именно он, и придёт, когда пожелает.
...Есть замечательная история про отношение Паустовского к коту. Наверное, никакому не белому. Эту историю рассказала когда-то его жена, Татьяна Алексеевна.
Причём сам Константин Георгиевич во время её рассказа молчал.
А она говорила о том, что если кот быстрым и гибким прыжком (и как они так умудряются делать? ведь вот только что стоял на полу, поднимал мордочку вверх, что-то требовательно или смиренно мяукал) вспрыгивал на рабочий стол Паустовского и ложился на рукопись, над которой Паустовский работал, то Паустовский спокойно продолжал писать, располагая строчки сочиняемого им рассказа так, чтобы они обтекали тело кота.
Кот лежал под лампой, строчки текли вокруг него, какие-нибудь, похожие на эти: «...смутное воспоминание о золотой розе... не то Шамет видел эту выкованную из почернелого золота грубую розу... не то он слышал рассказы об этой розе от окружающих». И эти обтекающие строчки сторожили спокойное большое тело кота, и роза в тексте поблёскивала, хотя там, в тексте, не было ни лампы, ни солнца, и мрачный шторм шумел над проливом, а кот, здесь, спал или притворялся, и дело уже было к вечеру, и скоро позовут есть обычный советский ужин: котлету с картошкой или гречку с вареньем. А потом – чай.
Но пока к ужину ещё не зовут, пока кот лежит, а рассказ вокруг него пишется, длится, пока светит лампа, можно на время зависнуть в этой точке судьбы.
Но скоро пространство «возлекота» заполнится, лист, на котором он лежит, закончится, и надо брать новый.
– Таня! – тогда кричал Паустовский. – Прогони кота!
– Константин Георгиевич, это правда? – спросил эту сценку записавший. Паустовский только молча кивнул.
– Но почему же вы сами его не прогоните?
– А зачем мне портить с ним отношения?
Вот мы тоже не хотим ни с кем портить отношения. Ни с белым котом, который бежит к нам по белому снегу, ни с Красной Огненной Лошадью, ни с пропущенной запятой.
(Быстрый текст обтекает кота, обтекает весь стол, вот он уже за границей стола, вот и его пишущий – кто это там? Паустовский или кто-то другой? – оказывается внутри своего же текста. Текст уже у него за спиной, текст на метр перед его лицом, по бокам: текст окружил его кольцом, но тексту всё мало. И вот текст расширяет свои невидимые круги через стены, вышел на кухню, там Татьяна Алексеевна, а с другой стороны – уже маленький сад, но тексту мало Татьяны Алексеевны, мало сада, он расходится кругами всё дальше и дальше, в синей, уже сгустившейся тьме.)
И как будто говорит нам: будьте же терпеливы.
Да, в этом году в вас наметится какой-то надлом. Вы почувствуете себя уставшей лошадкой. Вам покажется, что всё вам осточертело. Даже возникнут мысли, что все усилия были напрасны. Но если это ощущение возникнет – знайте: вы стоите на пороге настоящей победы. Вы докопались до клада. Ещё два-три взмаха лопатой, и железо ударит что-то твёрдое и большое.
Какой-то ящик. На нём написано: «Это ящик Шрёдингера. В ящике кот. Открывайте».