Елена Крюкова. Хоспис. – Екатеринбург: Издательские решения, 2019. – 416 с.
Главный герой трагической и страстной притчи Елены Крюковой – романа «Хоспис» – блудный сын по имени Марк сходит в лохмотьях с картины Рембрандта, возвращаясь к старику-отцу, предстающему в конце романа в облике старца с картины аналогичного содержания, но другого художника – Помпео Батони. Имя отца – Матвей, разумеется, символично. Весь роман хотя и держится на евангельской притче, но развивает её через ещё один евангельский сюжет, объединяя два образа – блудного сына и Вараввы, что наделяет образ Марка современной проекцией и социальным смыслом: разве не Варавва был знаковым персонажем российских 90-х, времени хищнического передела собственности? И в «Хосписе», которым Елене Крюковой представляется любой дом, ибо каждый человек смертен, постоянно звучит тема воровства. Марк – вор, преступник, вернувшийся к отцу смертельно больным. Был ли евангельский Варавва вором или он – преступник политический, поднявший группу людей против Рима, до сих пор вопрос открытый. Но Елена Крюкова не историк, а писатель и в своих ярких, страстных романах-сказах, романах-причитаниях, романах-плачах, стихия которых эмоционально-музыкальная, имеет право на свои вариации на тему евангельских образов. По первому образованию писательница музыкант – это определяет стиль её прозы и восприятия: «Музыка, спасибо тебе, ты согрела меня, ты приютила меня, ты никогда не ругала меня и ни за что не наказывала меня, ты одна подавала мне руку, когда я поднималась и снова падала, ты поняла, что я ворую не со зла, а собираю с жизни мёд, как пчела, ты одна приласкала меня в холодном зимнем мире, ты простила меня, значит, музыка, ты и есть Бог». Только с этим Богом у героев романа гармоничное созвучие, со Всевышним всё гораздо сложнее: герои раскачиваются от светлой веры до мучительного богоотступничества, когда вечная символика бытия внезапно утрачивает свою светлую сторону, обращая к ним и к читателю лица, искажённые тенью тьмы. Из тьмы глядит на человека смерть. Роман и посвящён теме умирания, но обязательная ассоциация с повестью «Смерть Ивана Ильича» лишь тематическая – роман кардинально отличен от повести Толстого, которого Горький называл «колдуном», видимо, за способность проходить как бы сквозь человека, конечно, прозревая, куда выводит конец тоннеля: известен случай, когда умирающая попросила увести писателя от её смертного одра. Современная литература фактически отказалась от проникновения в человеческую психику, заменяя талант субъективного сверхвчувствования на талант описательно-объективный, когда формальные признаки текста (и образов) главенствуют. Этот рациональный подход Елена Крюкова великолепно использует, но преобразует, направляя текст в сторону метафорического потока – оригинального приёма, сходного с потоком сознания, но не алогичного. Чтобы показать особенность визуально-образного мышления писательницы, приведу всего три примера: вот её Москва раскрывается, «как чёрный веер, и на нём – приклеенные блёстки ночных фонарей», вот «чёрное пианино» внезапно превращается в «царский паровоз», а старик-отец видит «себя в сыне, как в кривом ужасающем зеркале», которое «бесстрашно отражало погибшую правду».
Отец обречённого Марка – лучший в городе хирург, человек, имеющий дело со спасением тела, и вопрос о душе он сначала решает для самого себя отрицательно, но позже всё чаще думает «о том, что душа есть». У Марка, вернувшегося и раскаявшегося в криминальных грехах, как и в евангельской притче, есть брат. Точнее – был брат. Он утонул ребёнком. Снимая дополнительную линию, Елена Крюкова намеренно делает более выпуклой линию основную (возвращение блудного Вараввы) – и роман, утрачивая основной нравственный ракурс евангельской притчи (объяснение отца хорошему сыну, отчего он, отец, так рад возвращению сына дурного), приобретает более общий смысл, ни в коей мере не противоречащий евангельским истинам: простим всех варавв – взывает к миру писательница, ведь и сама жизнь украдена у смерти...