Беседу вёл Вячеслав Егоров
Юлия Семёнова, врач и писатель, нашла способы соединить творчество и медицину, чтобы сделать процесс лечения более человечным как по отношению к пациенту, так и по отношению к врачу. Беседуем с ней об этой уникальной методике, о субъективном времени и работе с болью.
– Юлия, у вас есть собственный проект «Театр. Консультаций». Расскажите о нём.
– «Театр. Консультаций» для меня – не просто проект, а способ настроить врача на работу в собственной профессии. Я опираюсь на психофизические актёрские практики: учу коллег замечать, как они входят в кабинет, как дышат, как говорят – только голосом или ещё и взглядом, жестом, паузой. В первом блоке мы собираем врача как фигуру: возвращаем ему тело, голос, право на собственное самочувствие. Во втором – через полуструктурированное интервью на основе «Морфологии волшебной сказки» В.Я. Проппа помогаем пациенту пройти путь героя: от растерянности к пониманию и решению. Третий блок – сопровождение, когда врач учится не выгорать, а наполняться за счёт человеческого контакта и возвращаться к норме. В центре всегда остаётся человек, и врач, и пациент, а «Театр. Консультаций» – это отличный инструмент, чтобы вернуть обоим живое участие в лечении.
– В вашем проекте «Времена года» истории ваших пациентов стали материалом для иммерсивного образовательного спектакля. Необычный подход! Как пациенты реагируют на то, что их история болезни обретает не только «драматургию», но и выносится на всеобщее обозрение?
– В проекте «Времена года» истории пациентов становятся документальным материалом, но не экспонатами. На практике я всегда начинаю с объяснения: документ остаётся документом, но он деперсонифицирован, а персонаж спектакля – собирательный образ. Для пациентов важно, что мы говорим не о диагнозе, а о пути, о том, как меняются лицо, интонация, выборы. Многие люди, прочитав или увидев со стороны историю, похожую на свою, наконец-то решаются на перемены, чувствуя, что они не одиноки. Кому‑ то страшно, но этот страх быстро сменяется облегчением: оказывается, боль одного может стать знанием для других. Я никогда не выношу на сцену то, к чему человек не готов, и всегда оставляю право сказать «нет». Поэтому реакция чаще всего – доверие и благодарность, а не ощущение вторжения.
– Как появилась идея вот такого непростого творческо-лечебного тандема врач – пациент? Ведь это требует огромных сил, огромной отдачи. Ведь вы могли просто выполнять свою работу, а на досуге увлекаться творчеством. Какая миссия была у вас в самом начале?
– Я не помню момента, когда решила совместить врачебную практику и творчество. Скорее наоборот, я со временем поняла, что разделить их невозможно. Я пишу почти всю сознательную жизнь, а медицина позволила мне понять язык тела, гормонов, биохимии. В какой‑то момент стало очевидно, что история болезни – это тоже текст с завязкой, кульминацией и развязкой и что от того, как он написан, зависит судьба героя. Моя внутренняя миссия с самого начала была в том, чтобы человек в истории болезни оставался человеком, а не набором показателей. Литература помогает мне описывать клинику живым языком, а клиника – заземлять текст, чтобы он не улетал в отвлечённую метафорику. Творческо‑лечебный тандем – просто честное признание этой взаимосвязи.
– Критики отмечают в ваших стихах особую работу с образом и ритмом. Так, критик Юрий Иванов пишет о вашем подходе к теме времени, «которое течёт субъективно». Что было первично – желание обратить на себя внимание подобной нестандартной поэзией или сама поэзия заставила обратить на вас внимание, как вы считаете?
– Время для меня никогда не было художественным образом, мои с ним отношения – это, скорее, диагноз. Я действительно не чувствую физического времени: опаздываю, не успеваю, всё время догоняю или, наоборот, жду. Внутренние часы живут отдельно от внешних. Поэзия стала способом зафиксировать это смещение, поймать ритм, который нельзя измерить часами. Я не писала «нестандартно», чтобы привлечь внимание, я просто не могла писать иначе. Уже потом критики назвали это особой работой с ритмом и субъективным временем. Мне кажется, здесь поэзия оказалась честнее меня: сначала она настояла на своём темпе, а уже затем кто‑ то со стороны заметил, что это необычно.
– Юлия, вы говорите, что литература – это способ «оставить достоинство разговору о боли». Поясните свою мысль.
– Боль – это не только страдание, это ещё и сигнал, что с человеком что‑то происходит. В медицине мы привыкли измерять боль по шкалам, снижать её цифру. Литература позволяет сделать другое – вернуть боли язык, историю, достоинство, добавить к этому человеческую оптику: что именно рушится вместе с болью, какие смыслы человек теряет и какие приобретает. Когда человек может проговорить, что с ним, не только в терминах «колет, ноет, жжёт», а описать, как меняется его мир, его время, его отношения, он перестаёт быть объектом лечения. Текст даёт дистанцию, с которой можно смотреть на свою боль и не растворяться в ней. Мне важно, чтобы разговор о боли не превращался в жалость или эксплуатацию. Литература даёт возможность оставаться точными и бережными одновременно: и назвать, и не унизить. Для меня это и есть сохранённое достоинство, когда про боль можно говорить честно, не обесценивая себя.