Литературный, журнальный, книжный мир уже давно принято делить на интеллектуальную литературу (прозу, поэзию, философию – и внутри интеллектуальной современной прозы, к примеру, всё больше стирается грань между выдумкой, художественным текстом, и non-fiction) и коммерческой книгой. Правда, авторы, занимающиеся художественной литературой, ищут новые, непроторенные пути к интересности, к увлекательности текста, а создатели коммерциального чтива, например, та же Виктория Платова, стремятся насытить лихо закрученное (простите за стереотипную формулу) действие по-настоящему художественными, образными моментами.
Текст! Странное это состояние человеческой мысли, уникальное. Мы мыслим словами, говорим словами; мы, наконец, пишем слова, и они, следуя нашему управлению, складываются в нечто оригинальное, неповторимое – то, чего в искусстве не было раньше. А текст, из слов-кирпичей которого сложена массивная крупная форма – роман, цикл рассказов, объединённых одной идеей, большая пьеса, – и воздействует сильнее, ибо в нём показан масштабный разворот Времени, и крепче заставляет задуматься – в крупной форме поднимается много проблем, вопросов, звучит много образных, сюжетных и философских мелодий: автору есть где разгуляться.
Роман Владимира Коваленко «Бог, которому нужен врач», выполняет именно эту драгоценнейшую психологическую функцию – заставляет размышлять о жизни.
И о смерти тоже.
«Точка смерти на карте времени всегда кажется чем-то странным, неполным и недосказанным. Именно эта минута, день, год – выбор координаты – подводит черту, после которой словно табуретку выбивают из-под ног, а путь резко обрывается, как будто смерть – это одномоментное явление, которое наступает вдруг, а не вынашивается десятилетиями. (...)».
Как развивается человек? Какой он путь проходит по земле? Что его ждёт на этом пути? Ведь отнюдь не только одни розы, в мире существуют и тернии. Каждый из нас, проходя очередной отрезок сужденного бытия, внезапно может помыслить о том, что ему суждено: о том, что он должен испытать, и о том, от чего необходимо уйти, спастись. «Не возьмешь мою душу живу!» – сказала когда-то Марина Цветаева. Свобода души, духа – условие спасения: от тех явлений, что могут «сыграть» на твою личностную гибель ещё при жизни. А то, что нас окружает в реальности, наша локация, как сейчас модно говорить, тот архетип, что зовётся домом?
Через дом, как через мощную гигантскую линзу, хорошо видно навеки ушедшее Время.
«Возможно, мой прадед видел и статуи, украшавшие парадную, те самые статуи, которые давно исчезли в водовороте событий бурного двадцатого века. Теперь же вместо них сиротливо зияют пустые ниши.
Похоже, что представители моей многострадальной семьи являются единственными долгожителями этого дома, отобрав оливковый венок даже у семьи создателя. Расцветка флагов менялась, приходили новые режимы, перестраивались соседние дома, город рос, поглощая окружающие деревни и посёлки, исчезли финские рыбаки, мордовские рабочие и даже вологодская прислуга, а мои родственники несли службу в этом доме, в этой квартире, а точнее комнате, несли службу преданнее, чем самые ответственные вассалы. Мой род хранил верность дому, доставшемуся от советской власти, ощетинившейся красными звёздами, и ушедшей в небытие. Стойкие оловянные солдатики со звёздами на касках; вскоре портреты моих предков можно вывесить в коридоре, чтобы они образовывали галерею, подобно галерее героев Отечественной войны в Эрмитаже. (...)».
Горожане большею частью живут в квартирах. Многоквартирный дом – своеобразный человеческий муравейник, где у городского жителя есть своё гнёздышко. И многим оно достаётся не в результате роскошной покупки, а по наследству. Значит, живя в этом пространстве, мы нечто продолжаем. Нить тянется. Мы, живые люди, становимся олицетворением Времени: оно «вотеловляется», переливается в нас.
Герою романа, после кончины брата, достаётся в наследство комната в питерской коммуналке. И для героя речи быть не может о том, чтобы этот кусочек прежней жизни, жизни его рода, семьи, островок, согретый ушедшим дыханием его предков, вдруг продать.
Деньги, деньги... Как не вспомнить бессмертного «Фауста» Гуно и фразу, что поёт, до мороза по коже у слушателя, грандиозный Шаляпин: «Люди гибнут за металл...». Соблазн рядом. И опасность тоже близко. Деньги коварны. Они могут запросто обмануть человека. Герой растерян, а ведь сказано в Писании: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви».
Соблазн растёт и разрастается. Подделывать работы великих художников и продавать их, будто бы это оригиналы – сколько тут презренного соблазна, да, но сколько дохода, что поможет герою выпутаться из денежных проблем!.. Арт-рынок, как все рынки на свете, делится на легальный и теневой. Внутри теневого надо виртуозно уметь обманывать. И да, на обмане запросто можно замешивать серьёзное дело, что принесет обманщику крупные барыши. Люди, люди вокруг... Мы все живём в людском море. Мы помним, что если нас обнаружат, схватят за руку, мы не уйдём от правосудия... но как же азартно и заманчиво бывает рисковать!
Начать надо с малого, обрасти связями... а там можно выходить и на крупные сделки...
«Поняв главную тайну продаж, я делал успехи. После тренировки на бабушках дошёл сначала до мелких чиновников, а потом и до бизнесменов. Постепенно начал понимать, какие в Городе проходят события и мероприятия, с кем надо поговорить и где показаться, чтобы найти нужных людей. (...)».
А у героя – приключение за приключением. Вот он оказывается внутри опасной секты. Вот – на засекреченном объекте... А автор тем временем, простите за невольную тавтологию, стирает на изображении сюжета и героев... границы Времени. Вернее сказать, не стирает (безвременья, некоего нуль-пространства и нуль-времени, как в фантастических романах, мы тут не увидим), а просто то меняет местами, то соединяет прошлое и настоящее, и история, и сегодняшний день под пером Владимира Коваленко становятся единой жизнью. Именно её и суждено прожить, вобрав в одну собственную судьбу иные, подчас забытые судьбы...
И, надо сказать, трагические судьбы.
«– Нет, говорят, он был против расстрела, но кого это волнует. Главное, что Ягода был «за».
– Разговорчики!
Голос майора из темноты коридора на Лубянке показался натуральным извержением грома.
Повисло молчание, только гремели тяжёлые сапоги о пол. Коридор казался бесконечным, словно нас проглотил огромный червь. Странно, как я вообще мог видеть своих спутников. Мы остановились возле покоцанной двери, которую, судя по её виду, много раз перекрашивали.
– Двери открыть!
Бойцы привычными движениями распахнули тяжёлые тюремные створки. (...)».
А ведь наша, русская история была такая, что не грех задуматься о её ключевых, важнейших фрагментах! В действии появляются люди – представители рода главного героя, а сама романная ткань становится всё больше, всё гуще пронизана, пропитана несомненной духовностью, насыщена всевозможными экскурсами мысли, говорящими нам об интенсивной работе духа – и героя, и, понятно, самого автора. Да ведь тут автор и герой идентичны, герой – явно ипостась автора; хотя мы понимаем, местоимение «я» не обязательно залог такой идентичности.
Перед героем встаёт и один из трансцендентных вопросов бытия. Что есть жизнь – явь или сон? Сновидим ли мы наяву, или нам дана неоспоримая реальность в бесспорных ощущениях?.. Фантастичен ли мир, выдуман ли нами, наподобие художественного текста, или именно он победит нас, людей, реальностью безжалостной природы и реальностью жестокого ко всему живому, всепожирающего Времени?..
А добравшись до финала, читатель застывает изумлённо. Перед нами вариация христианской доктрины. Без Бога нам нельзя, не выжить нам без Бога. Человек потому и стал человеком, что он не смог жить без Бога; а Бог и Божественное не покидают человека, быть может, ещё охраняя, спасая его от последнего, непоправимого шага...
«Христос куда шире, чем историческая фигура. Его трудно описать. Христос это всё, что есть от Бога в человеке, и всё, что есть Бог в человеке, самое доброе, самое спасительное и самое великое – вот что есть Христос. И вы его ничем не измерите, не обведёте карандашом на карте, не установите на допросах, не запихнёте в пятилетки. Христос – это то, что было всегда и всегда будет в вечности и в каждом человеке, что бы ни говорили. (...)».
Малевич писал свои знаменитые «Квадраты» – Чёрный, Красный и Белый – потому, что философски осмысливал мир. Быть может, Чёрный квадрат – это окно в бесконечный Космос; окно в неведомый мрак Смерти. Красный квадрат – это революционное, бунтарское знамя. А Белый – дверь в абсолют сияющего Света: окно в пространство Бога, к Богу. Это явно не геометрические фигуры, не упражнения с формой – это опять философия. И роман Коваленко – тоже философия. Впрочем, как любое истинное произведение искусства.
И ещё одну важную вещь, читая финал романа, понимаешь: это книга о России. О нашей России – всей, широкой, богатой и землею, и эпохами, и людьми, и мыслью. Всей – в совокупности времён, событий и просторов.
«И тогда понимаешь, что вся жизнь была полна. И ты был в жизни.
И твоя страна, родная Россия, где пращуры и даже брат обрели последний покой, не заслуживает того, что она вытерпела, а вместе с ней и те мальчики, которые лежат под красной звездой, тоже не заслужили и никто не заслужил.
И тогда твои страдания, желания и странствия, все мысли и телесные боли уходят. Оболочка спадает, пелена мира растекается, и желтые глаза прыгают вниз.
Много в России демонов, шаманов, звёзд и бесовщины.
Но сколько Россия дала миру ангелов?
И ты воспаряешь. (...)».
Владимир Коваленко – очень современный и своевременный писатель. Он работает с той мерой культуры, культурной мысли и культурного чутья, которые позволяют произведению существовать в будоражащей раздумья интеллектуальной атмосфере; и с тем лейтмотивом чувства Времени, что даёт ему, автору, право свободно и артистично распоряжаться его пониманием, его изображением и любовью к нему. А любовь ко Времени, своему ли, в котором ты живёшь, к историческому ли, являющемуся всеобщей радостью, болью, трагедией или гордостью народа, – это одновременно и благоговение перед вечностью.
А Время и вечность волнуют многих. Над их феноменом задумывается каждый. Романный текст В. Коваленко полифоничен и сложен, но ведь и читатель наш охотится не только за интересностью, обычной для откровенного жанра. Внутри подобной сложной текстовой структуры появляются живые ростки новой стилистики, нового мировоззрения, новой образной системы. Но они растут из родной культурной почвы, из узнаваемой традиции, из бережно хранимой памяти.
Елена Крюкова